Учебное пособие СанктПетербург Издательство Политехнического университета 2012
 Скачать 1.93 Mb.
|
|
11.4. Управление и право Для существования за пределами естественно-природного равновесия недостаточно труда самого по себе, нужна и объединяющая воля, обеспечивающая единство системы его общественного разделения и, в конечном счете, целостность общественного развития вообще. Общественное разделение труда начинается вместе с выходом за пределы естественно-природного равновесия, в рамках которого оно не нужно и невозможно. Общественное разделение труда есть форма социальной организации в условиях действия техносоциальной формулы, опосредование социальной дифференциации общества, ее предметное выражение. Оно изначально возникает не как договор, а как насилие, навязывание воли одних людей другим. Опосредованность отношений господства и подчинения выражается в нормативном характере общественной жизни. Нормативность – это давно отмеченный и ставший классическим признак социальности. Однако недостаточно или вовсе не отмечено, что нормативность вытекает не просто из организованности в связи с разделением труда, а из социальной дифференцированности. Нормы устанавливаются не для всеобщего удобства жизни и не всеобщим соглашением, а в борьбе, – они навязываются обществу господствующими социальными силами на всех 231 уровнях социального взаимодействия – от межиндивидуального до международного. Все это позволяет прийти к выводу, что социальность есть особая форма отношений борьбы за существование вне пределов естественно-природного равновесия, организация общественной жизни по поводу выживания. В таком случае социализация человека есть его включение не просто в общественные отношения, а в систему социальной дифференциации, и социализированное (общественное) отношение человека к предметам, его социальное поведение вообще следует рассматривать через призму социальной дифференциации, действия техносоциальной формулы. Следовательно, степень социализированности, или, что то же самое, уровень социального развития, определяется степенью опосредованности борьбы за выживание, что до настоящего времени выражается в производственных отношениях, стабильностью которых измеряется стабильность общности. Соответственно в периоды общественных кризисов, связанных с социальными революциями, когда производственные отношения становятся нестабильными, борьба за выживание становится непосредственной. Как средство выживания, на первое место выходит уже не производство, а обращение, сопровождаемое ростом преступности. В соответствии с техносоциальной формулой, в обществе нет объективно заданных норм истины, добра, красоты, а также противоположных им лжи, зла и уродства, т. е. в обществе нет ничего, кроме совместно живущих и в борьбе друг с другом выживающих людей. Интеллект, разум есть всего лишь средство их выживания, порождающее в ходе борьбы миф о некой сущности разума как такового, разума самого по себе, будь то объективно существующий абсолют или некий экзистенциал субъективной реальности. Нормативность не разделяется ни на внутреннюю, присущую самому человеку, не зависимую от социальности (досоциальную), ни на внешнюю, надсоциальную. Любое общественное действие индивида в конечном счете социально опосредовано и детерминировано, будь то соблюдение или нарушение правил перехода улицы при отсутствии транспорта, оплата или неоплата чего-либо при отсутствии контроля, наконец, самопожертвование или предательство без какого-либо свидетельства. Нормы регулируют 232 отношения между совместно живущими индивидами, разделяющимися на своих и чужих. В «своих» продолжается сам человек, здесь не требуется внешних нормативов, однако сам состав «своих» определяется конкретно- исторически. Индивидуальные способы жизни различаются по схеме: стремление к достижению истины и победе правды (справедливости) безотносительно к результату или стремление к получению результата безотносительно к истине и правде. По формуле они не совпадают принципиально, поскольку истины как таковой (абстрактно-всеобщей, т. е. как идеи) просто не существует, а правда (справедливость) невозможна или просто отсутствует при абстрактно-всеобщем наполнении. По этой схеме различаются как индивиды, так и общности. Люди-средства выступают за истину и правду, люди-цели выступают за результат. В абсолютистской социально-теоретической модели общества правовая и нравственная нормативность человеческого поведения обосновывается тем, что допускается возможность абсолютного выживания каждого индивида при относительных различиях способов самого проживания в соответствии с индивидуальными различиями людей по способностям или просто по стечению обстоятельств. Следовательно, в абсолютистской модели общества отсутствует объективная основа нарушения социальной нормативности, прежде всего правовой. Имеющаяся в этой модели система права целостна и непротиворечива, в соответствии с чем преступление рассматривается в буквальном смысле, т. е. как абсолютно антиобщественное действие (умышленное или неумышленное, рациональное или иррациональное), как проявление социальной патологии, девиации, независимо от породивших ее причин. Правовая нормативность имеет объективные основания в релятивистской модели общества и вытекает из самой техносоциальной формулы общества, по которой ему объективно присуща социальная дифференциация в качестве фундаментального общественного отношения. Социальная дифференциация не ограничивается различиями в способах проживания, а выражается в различиях по возможностям выживания как такового. Иначе говоря, когда одна жизнь необходимо базируется на разрушении другой, преступление имеет объективные основания и является нормальным фактом социального бытия, с какой бы стороны его, 233 преступление, ни рассматривали, будь то преступление против установленного закона или признание преступным самого закона. В релятивистской модели само выживание может рассматриваться как преступление, но, в отличие от абсолютистской модели, не поддающееся ценностному измерению. В релятивистской модели оно рационально, а в абсолютистской – иррационально. Таким образом, существование права обусловлено наличием социальной дифференциации общества. Вне социальной дифференциации, т. е. в рамках естественной дифференциации, отношения между людьми регулируются естественным путем. Процесс социальной дифференциации регулируется правом и оценивается по нормам морали, хотя социальная дифференциация, как таковая, не поддается ни морально-ценностному, ни рационально-правовому определению, – сама по себе она не может быть ни справедливой или несправедливой, ни законной или незаконной. При этом законность и справедливость не совпадают. Отношения между свободными людьми в условиях социальной дифференциации устанавливаются на договорной основе. Общественные отношения, как отношения между свободными людьми, представляют собой отношения взаимных обязательств. В рамках социальной дифференциации они осуществляются на договорной основе между индивидами, корпорациями, государствами. Сами договоры могут быть либо непосредственными, либо опосредованными, т. е. не требующими специального оформления в каждом конкретном случае, коими являются законы. Основная проблема договора – достижение полноты его нормативного охвата и недопущение разночтения. Эта проблема обусловлена тем, что интересы договаривающихся сторон противоположны в том смысле, что объективно каждая из них заинтересована в выполнении условий договора другой стороной, но не заинтересована в выполнении своих собственных обязательств. Поэтому главный фактор действенности договора – наличие вышестоящей третьей стороны, равноотстоящей от договаривающихся сторон и обладающей возможностью силового воздействия. Общественный закон есть установленная, принятая правильность поведения людей.В отличие от него, закон природы открывается, а не устанавливается, он общезначим и объективно истинен, обозначая 234 объективный порядок предметного бытия, будучи относительным лишь гносеологически. Он не может быть правильным или неправильным, его нельзя обойти или не признать, отвергнуть. Правовой закон относителен социально и в рамках действия техносоциальной формулы означает борьбу. Так, для вора закон представляет собой объективную данность и условность одновременно.Он признает его как данность, но игнорирует как условность, нарушает закон тайно, главное для вора – наличие или отсутствие доказательств его вины. Напротив, революционер открыто, явно отвергает закон, не признает саму его данность в качестве закона, борется с ним. Делец не протестует и не нарушает закон, он использует его в своих интересах, находит упущения в самом законе, подгоняет его под свои интересы, для чего проходит во власть или покупает ее законно (лоббизм) или незаконно (коррупция). В самом безотрадном положении оказывается среднестатистический законопослушный гражданин. Закон в большей мере действует против него, ставит его в жесткие рамки и почти не защищает реально. Для законопослушного гражданина в законе больше обязанностей, чем прав. Правильность, справедливость, правосудие – все это однокоренные слова, означающие истинность поведения людей в отношениях друг с другом. Но суть вопроса в том, что отношения не могут быть истинными или ложными сами по себе. Здесь нет абсолютности в рамках объективности истины. Истина абсолютно объективна, поскольку ее критерий – обеспечение выживания, но одновременно всегда относительна, поскольку ее критерий – не вообще, а конкретно чье-то выживание. На каждом уровне субъекта выживания (от индивида до человечества) – своя истинность отношений. Закон есть всего лишь установленная людьми (либо путем соглашения, либо путем насилия) норма поведения. В законности нет ни объективной истинности, ни высшей справедливости, в следовании законности есть только следование соответствию. Иначе говоря, суд не устанавливает истину и не восстанавливает справедливость, он соотносит с законом представление в деле (бумагах) тех или иных событий, но не самих событий, когда, например, тот или иной документ, не приобщенный к делу (бумагам), не имеет юридической силы, хотя бы в нем и 235 содержалась главная информация. Отсюда, наверное, и буквальное, а не образное выражение: «Это не имеет к данному делу никакого отношения». В состязательности судебного процесса устанавливается не истина, а степень соответствия закону рассматриваемых в суде действий. Одна сторона, обвинение, доказывает их несоответствие и определяет степень этого несоответствия. Другая сторона, защита, опровергает доводы обвинения и обосновывает либо соответствие действий закону, либо уменьшение степени несоответствия. Поскольку закон не воплощает в себе ни объективную истинность, ни высшую справедливость, постольку борьба по поводу законности, в конечном счете, представляет собой борьбу интересов, где закон является лишь средством и средой этой борьбы. В таком случае даже борьба полицейского и преступника есть частный случай такой борьбы, в которой у каждого свои интересы: у преступника – не попасться, у полицейского – поймать. В противном случае тот и другой не смогут получить средства на свое существование в данном социальном качестве. Отсюда следует категорический вывод о том, что закон необходимо должен опираться на некий абсолют, прежде всего мораль. Но мораль есть миф, хотя без него, мифа, в регулировании общественной жизни не обойтись. Право не может быть правильным или неправильным (законы – ложными или истинными). Право может быть действенным или недейственным, обеспечивающим или не обеспечивающим власть. Право выражает конкретный интерес, поэтому борьба идет не за истинное право, а за власть, обеспечивающую реализацию определенных интересов. Дискуссии по поводу законодательства есть выражение борьбы. На индивидуальном уровне это выглядит так: юрист (адвокат) обслуживает не закон, а клиента, он должен обеспечить даже не торжество закона, а цели, потребности клиента. Вообще получается: закон для индивидов – это только арена борьбы, условия борьбы, правила борьбы. Но и у общности в целом есть свой интерес, он выражается лидерами общности. Потому и должна быть власть легитимной. Интерес общности – ее собственное выживание и благополучие как общности. Применительно к общности система права – это система целесообразности выживания общности как субъекта социального взаимодействия. В отношениях между индивидами с точки 236 зрения целесообразности право выступает как законность, а с точки зрения абстрактно-всеобщей человечности – как справедливость. Обеспечение их тождества невозможно. Поэтому законность, целесообразность, справедливость никогда не совпадают друг с другом, находятся в состоянии противоречия. Итак, закон как регулятор отношений между людьми сугубо относителен. Для его установления и исполнения в качестве объективного норматива необходим контроль вышестоящей силы, т. е. должны быть люди, ориентированные на объективную истину и справедливость, абсолютную законность. Но в реальной действительности нет ни абсолютной законности, ни людей, на нее ориентированных. Такое возможно лишь в случае совпадения интересов этих людей и содержания законности. Человечество есть совокупность людей на Земле, полностью предоставленных самим себе. Здесь уместна аналогия с поселением группы людей на острове при полном отрыве их от общества. Никаких высших сил, регулирующих их отношения, нет, и человек может рассчитывать только на себя, людей некому рассудить и некому защитить. Но и введение закона не меняет сути дела, так как он будет всего лишь дополнительным фактором внешней среды. Тогда складывается следующая модель: на одной стороне среда с ее природными и социальными законами, на другой – люди, не связанные никакими обязательствами, не подвластные никакой высшей законности, обладающие потребностями, разумом и свободой воли, в том числе свободой в выборе средств их удовлетворения. Нормативная сила закона действует в общности только при наличии других общностей, именно внешнее отношение консолидирует общность. Но даже от внешнего нападения у общности нет абсолютно надежной защиты, ибо и военные люди не абсолютны в исполнении своих обязанностей. Действенность правовой и политической систем – коренной вопрос существования общности, ибо борьба за выживание осуществляется только как групповая, межобщностная борьба. Поэтому чем лучше организована общность, тем она сильнее и жизнеспособнее. 237 Каждый человек имеет право на все, что связано с его жизнью: например, открыть окно и дышать свежим, прохладным воздухом, как, впрочем, и другой человек имеет право закрыть окно, потому что ему холодно. Если это одно и то же окно, налицо одно из общественных противоречий, которые в своей всеобщности сводятся к действию техносоциальной формулы и выражаются в итоговом противоречии: каждый имеет право на жизнь, но на всех жизненного ресурса не хватит, в жизненном пространстве все не поместятся, кто-то оказывается лишним, потому что людям требуется большее жизненное пространство, чем то, которое они могут создать. Есть совокупная масса жизни, с одной стороны, и совокупная заявка на жизнь – с другой; масса заявленной жизни превышает массу предоставленной, т. е. всегда нужна большая масса ресурсов жизни, чем та, которую люди могут произвести. Следовательно, провозглашенное право на жизнь означает не что иное, как право на борьбу с другой жизнью и потому оно лишается самого статуса права. Общественным нормативам придается сакральный характер, их изменение сопровождающееся обличением старых и провозглашением новых, истинно сакральных норм, в тенденции образует стремление к полному разоблачению социальной условности всяких норм, к всеобщей секуляризации, а в конечном счете к полному исчезновению тайны человека. Вся жизнь становится публичной, а ее мотивация понятной. На мнимой понятности, не опирающейся на понимание техносоциальной формулы, базируются нигилизм и цинизм, не способные адекватно сформулировать тезис о том, что цель борьбы (а деятельность есть борьба) сводится к выживанию, но само по себе выживание бессмысленно и бесцельно. Сущность секуляризации общественного сознания наиболее полно выражается в рационализации нормативности, которая, в свою очередь, воплощается в интеллектуализации субъективности. Однако в ходе социальной борьбы рождаются новые мифы, религиозные и светские, сакрализируются новые сферы общественной жизни, возникают новые основания субъективности. Бог никогда не умирает, но, вместе с тем, умирает постоянно и возрождается заново. Цинизм есть вызов условности и вообще нормативности, вызов, но не протест. В частности, можно не отрицать Бога (высшее выражение 238 нормативности), но бросить ему вызов. Следовательно, цинизм – это вызов от безысходности, от отчаяния, а не от рационального осознания бытия. В цинизме есть отражение техносоциальной формулы, но нет ее понимания. Цинизм, как вызов нормативности, остается в абсолютистской модели общественного бытия. Вообще нормативность в абсолютистской и релятивистской моделях качественно различна, как, например, различен порядок на плывущем и тонущем корабле, порядок среди смертных и бессмертных людей. Осознание техносоциальной формулы общества делает цинизм нормальным, рационально обоснованным. Цинизм отвергает условность, отвергает игру. Он позволяет человеку свободно выражать свои стремления, не прибегая к их маскировке игрой, условностью. А можно ли перевести всю общественную жизнь на принципы цинизма, т. е. полностью преодолеть условность? Условность не есть договор, скорее не условность определяет поведение (поступки) людей, а мифологичность. Мифологичность – это, ведь, тоже условность, но не осознанная явно, не обговоренная. Цель человеческой деятельности – получение для себя блага, а это может быть достигнуто только при получении определенного общественно признанного результата деятельности. Отметим, кстати, что специфика преступной деятельности как раз и состоит в ее направленности на получение блага непосредственно, минуя получение общественно значимых результатов. Таким образом, модель общественного устройства, как единая общепринимаемая система нормативов (правил игры), невозможна по техносоциальной формуле. Складывание совокупности совместно живущих людей в целостную систему общества обеспечивается не единым стремлением к созданию такой системы, а борьбой за место в ней, борьбой по определенным основаниям, вытекающим из определенности человеческого существования. По той же причине оказывается невозможной всеобщая толерантность, она достижима лишь в ограниченном виде в областях (сферах) жизни, частично перекрывающих общество и не связанных с всеобщими интересами. В основе человеческого способа жизни лежит совместная техническая деятельность по получению ресурсов, характеризующаяся 239 техносоциальной формулой, препятствующей спонтанной самоорганизации общества, в силу чего для регулирования общественной жизни одной только координации (например, дирижирование оркестром) или согласования (например, в ООН) недостаточно. Человеческий способ жизни базируется на управлении, сущность которого составляет организующее насилие. Управление, как особое явление бытия, присуще только обществу, поскольку, во-первых, в обществе не достает природной самоорганизации для обеспечения его выживания, и именно управление обеспечивает целостность его функционирования и развития на всех уровнях; во-вторых, в силу действия техносоциальной формулы общества, обусловливающей фундаментальность отношений господства и подчинения (отношение «цель–средство») и вытекающую из этого насильственную природу управления. Управление – это всегда усилие, напряжение, без которого управляемая система угасает и распадается. Управление необходимо там, где имеется дефицит ресурсов, оно предполагает постоянное принятие решений, составляющих организационную основу общественной жизни, ее главное содержание. Вне сферы действия формулы нет решений, ибо сущность решения состоит в выборе, определении приоритета, кто и в каком качестве остается в жизненном пространстве, а кто выбывает, т. е. принятие решения есть определенное решение техносоциальной формулы, наполнение ее конкретным содержанием. Управление – это всегда принуждение, оно соткано из решений, в основе которых лежит выбор приоритетов в ходе регулирования социальной дифференциации как внутри управляемой системы, так и в ее взаимодействии с другими системами. Традиционно проблема управления рассматривается в контексте усиления роли так называемого человеческого (субъективного) фактора в общественном развитии по мере возрастания его масштабов и сложности. Данное положение имеет определенный эмпирический смысл, но с точки зрения понимания сущности управления оно малосодержательно. Управление необходимо рассматривать на фоне закона самого общественного развития, только при этом условии можно вести речь о его социально-научном, а следовательно и о методологически результативном социально-философском анализе. 240 В основе управленческих решений лежат интерес и объяснительная модель окружающего мира. Интерес может быть в большей или меньшей степени осознанным, рационально или иррационально выраженным, а объяснительная модель окружающего мира – мифологической или научной. Соответственно управленческие решения могут быть адекватными или иллюзорными, утопическими. Но в любом случае субъективность управления имеет объективное основание – борьбу за выживание. В этом смысле становится понятным афоризм о том, что в политическом управлении ошибка хуже преступления. Еще точнее можно сказать, что управление не может быть истинным или ложным, оно либо выигрышное, либо проигрышное. Успех в управлении одной системой предполагает поражение управления другой системой. Таким образом, персонализация управления обусловлена действием техносоциальной формулы. Вне последнего обстоятельства, в абсолютистской модели общества, персонализация управления просто не нужна. Функция управления – обеспечение целостности системы, сохранение ее функционирования и развития. Управление – это организация действий общности, направленных на получение ресурсов жизни из окружающей природной и социальной среды. Здесь два направления (два момента) управленческой деятельности: первое – занятие общностью (управляемой системой) лидирующего положения «цели» (благоприятного положения для выживания). Второе – установление и поддержание внутренней социальной дифференциации, позволяющей добиться наиболее устойчивого существования общности. В целом, сущностью управления является организационная деятельность по превращению одних людей в средство существования других, в том числе использование групп людей в качестве исполнительных орудий. Разумеется, здесь необходимо различать характер управляемых систем. Одно дело, когда речь идет об управлении помещичьим имением от имени и в интересах его владельца, и совсем другое дело – управление фирмой от имени и в интересах не только ее владельцев но и ее работников в системе отношений фирмы с окружающей социальной средой, а тем более – управление демократическим государством, страной от имени и в интересах ее народа в системе мирового культурного, хозяйственно-политического взаимодействия, т. е. 241 следует учитывать особенности субъектного наполнения регулируемого управлением отношения «цель–средство». Политика в свете техносоциальной формулы общества лишается своей таинственности и запутанности, становится прозрачной для понимания. В частности, обретают свой рациональный смысл тезисы о свободе политики от морали, о вседозволенности средств в получении результатов. Из скандального характера выборных кампаний с их особыми технологиями в виде «черного пиара», вбрасывания компромата, подкупа избирателей, заказных убийств и тому подобное следует, что борьба за власть – это борьба не за идею и всеобщее благо, а за частный интерес, столкновение людей здесь – это не столкновение идей, а столкновение интересов. Революционная борьба, по сути, та же самая, но с качественно измененным составом участников. Таким образом, наличие управления предотвращает войну всех против всех, войну как хаос. Вместе с тем, управление не означает существования некой надобщественной силы, оно означает поддержание порядка, устанавливаемого в интересах победителей в войне всех против всех. Сущностное понимание управления необходимо предполагает вычленение и анализ двух свойственных ему фундаментальных моментов: 1. Спонтанная самоорганизация человеческой (общественной) жизнедеятельности принципиально невозможна по техносоциальной формуле, общественная организация имеет централизующее волевое, силовое начало. Вместе с тем, это силовое начало (властный центр) по причине несовпадения общественных интересов устанавливается только в непримиримой борьбе и всегда имеет ограниченный ресурс (потенциал) регулирующего, подчиняющего воздействия на общность. Следовательно, сфера управления изначально и всегда остается предметом бескомпромиссной борьбы – борьбы за власть, за господство над общностью. Силовые структуры – это средство в руках власти, определенных социальных сил. Если власть ведет анитиобщностную политику, то силовые структуры просто распадаются, ибо они не могут быть средством разрушения общности по определению. Если власть слабая, то силовые структуры морально разлагаются, ибо, как люди, они играют по существующим правилам, а если это правила растаскивания 242 национальной собственности, то они активно в этом участвуют, пользуясь своим преимуществом – владением информации. 2. Главной функцией управления, ради которой общность, как объект управления, терпит насилие со стороны власти, как субъекта управления, является обеспечение возможности выживания общности в окружении других общностей и превращение их жизнедеятельности в средство ее собственного существования. При этом в лидирующих общностях власть ответственна за общество и перед обществом (перед большей частью населения), а в отстающих общностях власть ответственна за себя и перед собой (перед меньшей частью населения). Поскольку борьба за власть в конечном счете представляет собой общественно выраженную, организованную борьбу за выживание, принципиально незавершимую в силу действия техносоциальной формулы, постольку существование власти всегда будут сопровождаться наличием оппозиции, двойственной по своей социальной природе. Одно ее направление отождествляет себя с подчиненной массой населения (людьми–средствами), провозглашает защиту ее интересов и декларирует уничтожение самого отношения «цель–средство». Данное направление традиционно обозначается как левое. Другое направление, соответственно, правое, является составной частью господствующего населения («людей– целей»), имеющей иные интересы в общих рамках господства, конкурирующей с его власть имущей частью и борющейся с ней за более приемлемые для себя условия своего привилегированного положения. В лидирующих общностях современного мира оппозиция не делится на левую и правую в той мере, в какой там отсутствует внутреннее разделение населения на цель и средство. Функцию последнего выполняют другие общности, т. е. отношение «цель–средство» вынесено вовне (или привносится извне в виде иностранной рабочей силы). В отстающих или изолированных общностях оппозиция вообще нетипична по причине их глубокого социального раскола и авторитарности власти, в силу чего левое движение имеет характер стихийных бунтов, а правая оппозиция реализуется в виде заговоров, и смена власти происходит по сценарию дворцовых переворотов. ХХ в. продемонстрировал варианты левого и правого тоталитаризма, когда идеологическое единство общества оказывается настолько сильным, что не только политическая оппозиция, 243 но даже идеологическое инакомыслие переводится в ранг уголовной преступности и подлежит абсолютному уничтожению. В принципе по такой же схеме разделяются власть и оппозиция в системе межобщностного социального взаимодействия. Там есть доминирующие общности, наиболее полно реализующие свое лидерство (власть), есть лидирующие общности, претендующие на передел мировой власти (правая оппозиция) и есть подчиненные общности, объективно заинтересованные в обретении самостоятельности (левая оппозиция). По мере расширения глобализации и в силу неравномерности материально- технического развития мировое сообщество будет все более стремиться к образованию данной трехэлементной социальной структуры при одновременной тенденции к перераспределению ролей в системе отношений «цель–средство». Таким образом, главное в понимании управления состоит не в вопросе о признании или отрицании борьбы как сущностной характеристики управления, а в вопросе о характере этой борьбы, т. е. о соотношении, соподчиненности ее внутриобщностных и межобщностных отношений. |