Итальянское возрождение - в поисках индивидуальности. В. И. Уколова баткин Л. М. Б 28 Итальянское Возрождение в поисках индивидуальности м наука, 1989. 272 с Серия Из истории мировой культуры. Isbn книга
 Скачать 2.15 Mb.
|
|
194 (может быть, иррационалистического?) объяснения. Во-первых, без союзников, а то и наемников иногда не обой-пгсь; вряд ли универсальная гибкость государя может позволить себе напрочь исключить это средство, пусть потенциально очень опасное и нежелательное. Разве папа Юлий не был просто вынужден к нему прибегнуть Сам юрцог Валентино, как поведал Макьявелли в седьмой главе, поначалу получил Романью из рук французов, взял себе па службу солдат Орсини и, только использовав ипешнюю поддержку, усилившись благодаря ей, затем решил от нее отказаться. Во- вторых, неужто Людовик XI пел себя так, как он себя вел, только оттого, что в отличие от Карла мало смыслил в военном деле И не знал правил, излагаемых Макьявелли? Что ему, собственно, мешало быть более мудрым Ведь, поуже известному нам заявлению Макьявелли, как раз воевать французы умеют. Что-то здесь не так. Было бы, разумеется, нелепо, если бы мы принялись спорить с Макьявелли. Но что-то не так в пределах его собственной логики. В й главе он еще более ужесточает рационализм наставлений о нормативном и должном для государя. Государь обязан ив мирное время неустанно совершенствоваться в ремесле военачальника, поддерживать боеготовность армии, закалять свое тело, обдумывать тактические планы на случай столкновения с противником и т. п. Далее, государь должен читать исторические труды ив них изучать действия выдающихся людей, разбирать, какими способами они вели войну, исследовать причины их победи поражений, дабы быть в состоянии подражать первыми избегать последних. Самое же главное — поступать так, как поступал ранее какой-либо выдающийся человек, взять образцом одного из прославленных и почитаемых до него полководцев и постоянно держать в памяти его подвиги и деяния так, рассказывают, Александр Великий подражал Ахиллу, Цезарь — Александру, Сципион — Киру. Всякий, кто прочтет жизнеописание Кира, составленное Ксенофонтом, согласится, что, уподобляясь Киру, Сципион прославился и что в целомудрии, обходительности, щедрости Сципион сообразовался стем, что написано о Кире у Ксенофопта. Мудрый государь должен вести себя подобным же образом, никогда не предаваться в мирные времена праздности, ибо все его труды окупятся, когда настанут тяжелые времена, и фортуна, переменившись, найдет его готовым противостоять ей (XIV). 7* Хотя в этом пассаже мы легко узнаем типично макьявеллиевы мотивы доблестной предусмотрительности, позволяющей успешно бороться с переменами судьбы, подражания опыту знаменитых государей прошлого и т. п, все же я глава, особенно ее концовка, пожалуй, самая традиционная-и риторическая во всем трактате. Непривычно не то, что Макьявелли призывает здесь к добродетелям, он это делали в других местах, он, собственно, находил великодушие ив Чезаре Борджа, вовсе не считая, что государь должен быть непременно и всегда порочным. Все же приведенное место звучит само по себе очень гуманистически-книжно, приглаженно. Мы уже имели случай заметить, что доблесть у Макьявелли имеет по крайней мере два значения. Во- первых, это незаурядные телесные и душевные качества, впечатляющая энергия индивида, в чем бы и как бы односторонне она ни проявлялась (Агафокл). Во-вторых,— и это наиболее специфически макьявеллиева доблесть, в полном ее объеме — универсализм поведения, не столько придерживающегося каких-то правил, сколько создающего главное правило собой, своей способностью действовать по погоде, каждый раз по-другому и неожиданно. Но еще и в-третьих: это — как в й главе — соответствие готовым нормами почтенным образцам. Нельзя сказать, что все три значения благополучно совмещаются у Макьявелли. Конечно, нет. Одно дело предлагать следовать примерам Моисея, Ромула, Тезея, Александра Македонского, Сципиона Африканского или героя «Киропедии». Под этим подписался бы любой гуманист. Иное дело — включать в столь респектабельный ряд одиозного герцога Валентине и даже отдавать ему преимущество перед героями античности. Одно дело требовать нормативной государственной мудрости. Иное — изображать венцом такой мудрости умение не считаться ни с чем, кроме расчетливой выгоды, и уподобляться Протею. Так что непросто определенные правила, а, скорей, мгновенный переход отправила к правилу, от этого способа вести себя — к тому, противоположному. В целом своего рода неуловимость, неопределенность человеческого облика государя — вот правило из правил. Толкование доблести как универсальности обдумывается словно бы поверх прочих, более традиционных для Возрождения толкований — оспаривая, перекрывая, преодолевая их. 196 Что означает, скажем, наставление относительно выбора какого-то конкретного излюбленного образца для подражания Это расхожее общее место итальянских гуманистов, восходящее к Цицерону. Оно хорошо согласовалось с представлением о природной закрепленности индивида за известными свойствами и наклонностями тес одним из двух логических полюсов й главы. Однако, если вспомнить о Чезаре Борджа, о политической беспринципности, в буквальном смысле «безначаль- ности», протеистичности, зачем Сципион должен подражать именно и только Киру, а не всем сразу Ведь обстоятельства в любой момент могут заставить следовать и другому образцу, и третьему, и всякому. Вместе стем если все эти выдающиеся мужи были истинно мудрыми, то, стало быть, каждый из них универсален, ветхозаветный Моисей не хуже Борджа. Но тогда они в своей универсальности сходятся и — одинаковы Зачем же подражать кому-то или чему-то одному Это даже логически немыслимо. Итак, в й главах Макьявелли, отдав дань чтению Плутарха и римских историков, кажется, невольно отклоняется от новой идеи универсальной индивидности государя, намеченной в шестой и особенно в седьмой главах. Подспудное напряжение нарастает И сразу вырывается наружу. После излишне книжной—на фоне Государя — концовки й главы автор вдруг, в сущности, опровергает себя. Точней он на пробеге странички дает встретиться нос к носу обеим концепциям индивидности, которые живут в его сочинении (и которое ими живет). Краткая грозовая я глава должна быть расценена как первая кульминация в культурологическом сюжете трактата. Ее молнии продолжают сверкать в й главах. Тут, в четырех срединных разделах, ядро сочинения — во всяком случае, самое откровенное в нем. Преимущественно как раз отсюда с легкостью черпали цитаты макьявеллисты и антимакьявеллисты. 7. Казаться — тоже, что и бытья глава открывается прославленным кредо имея намерение написать нечто полезное для людей понимающих, я счел более подходящим исходить из действительной правды вещей, а не из того, что о них воображают (alia verita effettuale della cosa, che alia immaginazione di essa). He раз описывали воображаемые республики и принципаты, каких в действительности никто не знавали не видывал ибо расстояние между тем, как люди живут и как должны бы'жить, столь велико, что тот, кто отвергает действительность (quello che si fa) ради должного, поступает скорее во вред себе, нежели во спасение, ибо, желая исповедовать добро во всех случаях жизни, он неминуемо погибнет, сталкиваясь с множеством людей, чуждых добру. Из чего следует, что государю, если он хочет удержаться у власти, необходимо научиться отступать от добра и пользоваться или не пользоваться этим умением, смотря по надобности». Да, это не «Сципион подражал Киру»... Такого до Макьявелли не говорил никто. Какая резкая смена не только тона, пои логики Пренебрежем пока что тем, что лежит на поверхности, те. советом научиться отступать от добра. И Агафокл отступал от добра. но вел себя по той же логике, которая делала Сципиона или Кира образцом целомудрия, обходительности, щедрости. Он был жестоким человеком и правителем, что ж, а они — людьми добрыми и благородными. Однако ион и они иллюстрировали одно и тоже понятие индивид-ности. Существо мысли Макьявелли не в словах научиться отступать от добра, а дальше и пользоваться или но пользоваться этим умением, смотря по надобности. Быть, сразу Агафоклом и Сципионом?! Но еще дальше сказано Итак, оставив в стороне воображаемые свойства государя и обратившись к действительно существующим, я говорю, что во всех людях, когда о них толкуют, а особенно в государях, стоящих выше прочих людей, заметны те или иные качества, заслуживающие хвалы или порицания. И вот одного считают щедрым, другого скупым. одного тем, кто одаряет, другого тем, кто грабит одного свирепым, другого сострадательным одного вероломным, другого верным одного изнеженными малодушным, другого смелыми неукротимым одного человечным, другого надменным одного распутным, другого целомудренным одного прямодушным, другого хитрым одного упрямым, другого покладистым одного серьезным, степенным (grave), другого легкомысленным одного набожным, другого нечестивыми так далее». 198 Снова Макьявелли противопоставляет «le cose imma-ginate» и «le cose vere». Но совершенно ясно, что в каждом из двух абзацев, составляющих эту главу, противопоставление воображаемого и действительного имеет радикально противоположный смысл. Если в действительности, как мы только что услышали, людям присущи избирательные качества, если индивиды непохожи друг на друга, если ( ср. с й главой) они не в силах расстаться с характерами, которыми наделены по природе, и с привычными способами поведения то трудно представить себе что-либо более далекое от действительной правды вещей, чем. умение пользоваться или не пользоваться своими пороками и добродетелями Ведь один — такой-то, а другой — этакий. Но тогда способен ли описанный конкретный индивид быть по отношению ко всякой стороне человеческой натуры одновременно и одними другим — свирепыми сострадательным, прямодушными хитрым, набожными нечестивым — смотря по надобности»? С этой точки зрения, Макьявелли приписывает герцогу Валентине и остальным мудрым государям как раз воображаемые свойства»! Но мы помним, что несколькими строками выше автор указал на парадоксального универсального индивида как на единственное соответствие действительной правде вещей». ...Или все-таки «воображаемой»? Похоже, что есть действительность — и действительность. Только непонятно, каких согласовать. Дальше Макьявелли пишет, заканчивая главу Я знаю, каждый согласится, что не было бы ничего по- хвальней для государя, чем обладать из всех названных выше качеств только благими. Но человек не в состоянии (le condizioni umane... non lo consentono) ни иметь одни лишь добродетели, ни соблюдать их полностью поэтому необходимо быть настолько благоразумным, чтобы вовсе избегать тех пороков, из-за которых можно лишиться государства, а что до остальных — воздерживаться по мере сил, но если это невозможно — не беда. И даже пусть не боятся навлечь на себя обвинение в тех пороках, без которых трудно удержаться у власти, потому что, вдумавшись, мы найдем немало такого, что выглядит как добродетель, а наделе пагубно для государя, иное же выглядит как порока наделе обеспечивает безопасность и благополучие», 199 Сколько раз обращали внимание на эти шокирующие и впрямь ужасные слова, но ведь в них есть нечто гораздо более интересное. Исходя из модели конкретно ограниченной индивид-ности, продолжающей работать в этом рассуждении, согласимся с автором, что 'никто не может, состоять из одних и всяческих достоинств, те. быть универсально добродетельным. Действительно существующие, свойства государя обнаруживают несостоятельность риторического морализма. Однако, по-видимому, не менее — и несостоятельность имморализма Если каждый индивид есть комбинация свойственных именно ему добродетелей и изъянов, то, конечно, незачем советовать государю быть непременно вместилищем целомудрия, сострадания, прямоты и пр. Но столь же бессмысленно предписывать ему быть жестоким или хитрым Или он таков, или не таков. Нет смысла вообще что-либо советовать 1 ? Согласимся, повторяю, что человек из одних добродетелей — ангельски нереален. Ну а человек, который состоял бы только из полезных для политики качеств, будь то добродетели или пороки разве он не выглядит еще более воображаемым Макьявелли предупреждает к тому же, что заранее неизвестно, где добродетель, где порок в этом плане, какая привычка окажется выгодной и какая пагубной. На всякий случай государственный человек должен обзавестись, следовательно, всеми добродетелями и всеми пороками вместе. А ведь это, по сути, гораздо, гораздо фантастичней, чем просто безукоризненно прекрасный человек. Однако самое поразительное в й главе то, что в пей индивидность как открытость и универсальность выводится. из индииидности как закрепленности и частичности. Один государь такой, другой этакий. Поэтому никто в действительности не может быть всесторонне добродетельным. Поэтому и незачем этого требовать, выдумывать идеального государя, каких не существует. Поэтому пусть государь избегает только тех пороков (пои тех добродетелей, которые мешают бороться за власть. Поэтому. государь должен быть все-сторонпе-политически- добродетельно-порочным... Подражать Киру или Сципиону подражать Чезаре Борджа. Работают обе модели индивидности, обе логики, и одна логика — закраина другой. 200 Дохддит чуть не до смешного необходимо быть настолько благоразумным, чтобы вовсе избегать тех пороков, из-за которых можно лишиться государства, а что до остальных — воздерживаться по мере сил, но если это невозможно Невозможно, ибо государь, как и каждый человек, есть то, что он есть, и не в силах перекраивать себя, как ему вздумается необходимо, ибо, не приведя себя в рациональное соответствие с политическими условиями, нельзя стать мудрым государем и совладать с фортуной. Человек от природы неспособен справиться с (одними) своими пороками, ион же, если надо способен справиться с (другими) пороками Заметим, речь здесь об одном и том же человеке. Почти физически чувствуешь, как эта странная фраза, эта странная глава, эта странная книга распирается изнутри давлением мысли. В й главе Если мне скажут, что Цезарь проложил себе путь щедростью и что многие другие благодаря тому, что были и слыли щедрыми, достигали самых высоких степеней, я отвечу либо ты у власти, либо ты еще на пути к ней. В первом случае щедрость вредна, во втором необходимо прослыть щедрым. Однако (ср. с гл. 15) один щедр, другой скуп». Та же коллизия. Еще бросается в глаза, что Макьявелли все время толкует, собственно, не о щедрости и скупости, а только о соответственной репутации государя в глазах подданных. Скажу, что было бы хорошо, чтоб тебя считали щедрым (sarebbe bene esser tenuto liberale)»; со временем его будут все более считать щедрым следует мало считаться со славой скупого правителя, ибо это один из тех пороков, которые позволяют государю оставаться у власти больше мудрости в том, чтобы, слывя скупым, стяжать худую слав!/ без ненависти, чем в том, чтобы, желая прослыть щедрыми оттого поневоле разоряя других, стяжать худую славу и ненависть разом. Или каждый государь должен желать, чтобы его считали милосердным, а не жестоким тем не менее следует остерегаться злоупотребить этим милосердием (XVII). Пример такого злоупотребления — уже знакомый нам Сципион сего излишней и неуместной мягкостью, послужившей к вящей славе этого полководца только потому, что действия Сципиона исправлялись сенатом, которому он подчинялся. (Вот к чему привело подражание одному лишь Киру...) 201 Спустя сто лет Гамлет в первом же своем монолого скажет, что хочет не казаться, а быть. Эту проблему применительно к сущности и оценке индивида первым со всей остротой поставил именно Макьявелли. Он хорошо знал, что в политике реальные личные качества деятеля часто куда менее важны, чем представление о них толпы, большинства чем тот искусный пропагандистский эффект, который американцы назовут имидж. Может показаться, что позиция Макьявелли однозначна, что он наставляет безграничному государственному лицемерию. Как иначе прикажете потомкам флорентийского секретаря, у которых ведь есть и собственный довольно богатый исторический опыт, понимать фразы, вроде следующей Итак, государю нет необходимости обладать всеми вышеназванными добродетелями, но весьма необходимо, чтобы казалось, будто он ими обладает. Я дерзну даже прибавить, что если этими добродетелями обладают и следуют им, то они вредны но если государь производит впечатление обладающего ими, то они полезны. Итак, государь должен чрезвычайно заботиться, чтобы сего языка никогда не сорвалось ни единого слова, которое не было бы исполнено пяти вышеназванных добродетелей, и пусть тем, кто видит его и слышит, сдается, что он весь — милосердие, весь — верность, весь — прямота, весь — человечность, весь — набожность. Особенно необходимо казаться набожным. Ведь люди вообще-то судят по виду, а не на ощупь, потому что увидеть доводится каждому, а потрогать немногим. Каждый видит то, чем ты кажешься (quello che tu pari), немногие осязают то, что ты есть (quello che tu se'); и эти немногие не осмелятся выступить против мнения большинства, на защите коего стоит могущество государства. О действиях всех людей, а особенно государей, с которых в суде не спросишь, заключают по результатам. Так пусть же государь побеждает и удерживает власть, а средства всегда сочтут при этом достойными и одобрят. Ибо чернь прельщается видимостью и успехом, а в мире только чернь и есть, и немногим доблестным в нем находится место, только когда им удается обзавестись крепкой опорой. Один нынешний государь, которого мне лучше не называть, только и делает, что проповедует мири верность, наделе же тому и другому злейший враг по если бы он соблюдал то и другое, с ним давно перестали бы считаться, либо он лишился бы престола (Место из самых циничных и, увы, правдивых в трактате. Горечи здесь тоже, видимо, достаточно. Но какие бы интонации нам ни слышались, саркастические ли, издевательские, мрачные, деловитые, это не так уж суше-ственно. В главе под веселым названием Как государи должны держать слово, начинающейся с заявления, что те, кто умел пудрить людям мозги, в конечном счете брали верх над теми, кто основывался на честности разве в этой главе не очевидно, что Государь у Макьявелли — человек, который выдает себя не за того, кем он действительно является Такое ужу него ремесло. Столь ненавистное для Гамлета: важно не быть, а казаться. Кентавр Но вот что озадачивает при более внимательном чтении. Хотя новому государю никак невозможно избежать жестоких мер, тем не менее он должен вести себя умеренно, благоразумно и милостиво (procedere in modo tem-perato con prudenzia et umanita)...» (XVII). Или Государь должен стараться, чтобы в его поступках обнаруживались величие, сила духа, значительность и твердость (grandezza, animosita, gravita, fortezza)...» (XIX). Государь должен также выказывать себя поклонником дарований, оказывать почет тем, кто отличился в каком-либо искусстве или ремесле. Он должен побуждать граждан спокойно заниматься своими делами, будь то торговля, земледелие или что-либо иное. Он должен являть собой пример милосердия, щедрости и широты (di umanita e di munificenzia), но при этом твердо блюсти величие своего достоинства, которое должно присутствовать в каждом его действии (XXI). Тут-то речь идет уже не о притворстве? Нет. Все сложней. Макьявелли требует отправителя великодушия, в сущности, не менее, чем вероломства. О щедрости он роняет и многие другие достигли высочайших степеней, ибо были и слыли щедрыми (per essero slati et essere tenuti liberal!)...» (XVI). Гамлет противопоставит быть и казаться, но для Макыг-вслли вряд ли вообще существует такое противопоставление. Он пишет весьма характерно о щедрости, что эту добродетель нужно уметь употреблять умело и как следует («usare questa virtu del liberale», «se ella si usa virtuosamente e come le si debbe usare») (XVI). Так вот, обдуманно пользоваться тем или иным своим душевным |