Итальянское возрождение - в поисках индивидуальности. В. И. Уколова баткин Л. М. Б 28 Итальянское Возрождение в поисках индивидуальности м наука, 1989. 272 с Серия Из истории мировой культуры. Isbn книга
 Скачать 2.15 Mb.
|
|
2. Два понимания индивидности Уже говорилось снаружи трещина обычно невидна. Все же, например, в Государев одном- единственном месте она несколькими внезапными словами прорывается на свет. Мы успеваем заметить какую-то логическую нелепость. но завеса опять плотно сдвигается и понять что-либо непросто. Тут, в й (предпоследней) главе, несомненно, происходит главное смысловое событие текста. Оно задним числом разъясняет его в целом, но выглядит никак неподготовленными застает нас врасплох. В самом деле. В предыдущей главе было заявлено, что власть теряют лишь по недостатку мудрости, по неосмотрительности (per sua роса prudentia), не посчитавшись с обстоятельствами иле предугадав, в какую сторону они будут меняться. Так что пусть те из наших государей, кто, властвуя много лет, лишился своих государств, обвиняют в этом не судьбу (fortune), а собственную нерадивость (ignavia): потому что в спокойные времена они ничуть не помышляли о возможности перемен (это общий недостаток людей — в затишье исключать из расчета бурю, когда же потом наступили времена враждебные, они надумали бежать, а не защищаться. Но только те способы защиты хороши, надежны и прочны, которые зависят от тебя самого и от твоей доблести (virtu)» В й главе Макьявелли сначала продолжает так И мне небезызвестно, что многие придерживались и придерживаются мнения, согласно которому делами мира правят судьба и Бога люди сих осмотрительностью (prudentia) никак не могут тут вмешаться и даже нив чем не могут себе помочь, а потому можно бы сделать заключение, что незачем и стараться, но лучше примириться со своим жребием. В это мнение особенно уверовали в наши времена из-за великой переменчивости обстоятельств, наблюдаемой повседневно, сверх какого бы тони было человеческого предвидения. Задумываясь над этим, я и сам иногда отчасти склоняюсь к такому мнению. И тем не менее, дабы наша свобода воли не угасла, я считаю вероятным, что судьба распоряжается нашими действиями наполовину, но что другую половину или около того она все- таки (etiam.) предоставляет решать нам самим...» После этих знаменитых замечаний, в которых Макьявелли пытается на глазок определить соотношение двух противоборствующих сил, двух ведущих понятий его политической феноменологии следует, как известно, более однозначное рассуждение о бурных реках и плотинах, коими мы в состоянии регулировать их сток. Тоже и судьба, которая являет свое всесилие там, где препятствием ей не служит доблесть, и устремляет свой напор туда, где не встречает возведенных противнее заграждений и т. д. Итак, тот государь, который всецело полагается на судьбу, бывает низвергнут, как только она переменится...» И вдруг кажется, ничто не предвещает во всем только что сказанном логической катастрофы, которая сейчас произойдет мы слышим: «...Я думаю также, что удачлив тот, чей способ поведения отвечает свойствам времени (riscontra el modo del procedere suo con le qualita de'tempi), и точно также неудачливы те, кто со своим поведением оказывается в раздоре со временем (con il procedere suo si discordano e'tempi)...» Судя по интонации, Макьявелли по-прежнему всего лишь приводит к финальному заключению свои соображения о доблести государя, с успехом противостоящего фортуне на основе тех правил, которые изложены в трактате ранее. Наделе же автор успел в этом абзаце перейти непросто к противоположному, но к принципиально иному хфду мысли а мы и не заметили. Яду- маю также, что — посредством невзрачного также (апсога) автор вводит втайне мучительную для него антитезу к самому замыслу трактата, не больше не меньше Все, однако, выглядит пока так, будто продолжается изложение какого-то дополнительного резона к тому, что уже было высказано. (Впрочем, как мы удостоверимся, Макьявелли сохранит видимость непрерывного и непротиворечивого движения и после того, как оно зайдет в тупик. Столкновение взаимоисключающих смыслов останется бесшумным.) Почитаем дальше Ибо мы видим, что люди ведут себя по-разному (variamente), пытаясь достичь цели, которую каждый ставит перед собой, те. богатства и славы один действует осторожностью, другой натиском один силой, другой искусством один терпением, другой противоположным способом, и каждый — при различии способов — может преуспеть. Но иной раз мы видим, что, хотя оба действовали одинаково осторожно, один осуществляет свои желания, а другой — нет и подобным же образом, хотя один осторожен, а другой напорист, оба равно преуспевают посредством двух разных усилий. Зависит же это ни отчего иного, как от свойств времени, которым соответствует или не соответствует их поведение. Отсюда получается, как я сказал, что двое, действуя по-разному, приходят к одному и тому же результату или что двое действуют одинаково, но один достигает своей цели, а другой нет...» Речь Макьявелли несколько даже неуклюжа, назойлива в своих повторах, словно он старается ухватить бьющуюся в сознании мысль один государь и другой государь. один и другой. ведут себя одинаково. ведут себя противоположно. в томи другом случае исход бывает счастливым для обоих. плачевным для обоих. для Курсив в цитируемых текстах всюду принадлежит мне Л. Водного счастливым, для другого плачевным. как бы ви вести себя, любой способ оказывается оправданным или неоправданным, что в каждом случае выясняется заново. Можно ли это как-то разумно объяснить Ведь прежде на протяжении всего трактата утверждалось, что государь должен быть мудрыми всякий раз сообразовываться с обстоятельствами, выбирая способ поведения. То есть что один и тот же политик действует, скажем, то осторожно, то напористо — по-разному. Только такое сообразование и значит быть мудрым (savio). Потому и нужно вдумываться в опыт римской и современной истории, выводя для каждого казуса (типа политических ситуаций) свое правило (regola). Проблема сводилась к тому, чтобы не просчитаться в оценке событий, в подведении их под общий случай и, следовательно, в сознательном выборе средства, «il modo del procedere». Иными словами, для реального или воображаемого Государя, к которому обращены рекомендации Макьявелли, это должно было быть прежде всего делом зоркой способности суждения («il giudicio») ну и, конечно, практической энергии, решимости воспользоваться рационально-пригодным приданных обстоятельствах средством, каким бы оно ни выглядело нелегким или отпугивающим. Вот в немногих словах — забегая вперед — несущая конструкция трактата, на которую Макьявелли навешивал свои наставления, precetti. Соответственно политики делились лишь на две категории на горстку тех, кто умел всегда вести себя благоразумно, кого отличала доблесть, и на всех остальных, действовавших неосмотрительно и вяло. Теперь, под занавес трактата, как мы уже могли отчасти убедиться, схема вдруг радикально перестраивается. Есть разные времена, непрерывно меняющиеся свойства времени, и есть разные способы вести себя в политике. Далее эти две величины, «le qualita del tempo» и «il modo del procedere», пересекаются, встречаются, и возникает некий эффект, положительный или отрицательный, успех или проигрыш. Это как в игре в кости. Индивид и время совпадают или не совпадают. Макьявелли по-прежнему исходит из того, что никакой способ действий не мудри неплох сам по себе, безотносительно к конкретной исторической ситуации. Средство, которое вчера (или в другом месте) служило Д76 налогом победы, нынче и здесь может оказаться безнадежным. Эта посылка и раньше, повторяю, была логическим основанием. Потому-то государю следует быть попеременно и львом и лисицей, быть скупым или щедрым, жестоким или милостивым, осторожным или бешено- неукротимым — по обстоятельствам. Поворот в приведенных пассажах из й главы состоит только в том, что у каждого, похоже, собственный способ поведения, а этот способ может отвечать или не отвечать обстоятельствам. Но... разве мудрый государь не потому и мудр, что поступает сообразно обстоятельствам Что же мешает людям, которые ведут себя по-разному», менять, как мы сказали бы, политическую тактику, если этого требуют переменчивые времена? Вроде бы Макьявелли до сих пор настаивал на необходимости находить новый ответ на каждый новый исторический вызов. А теперь его можно понять так, что способ политического поведения ответом вообще не является. Такой-то «il procedere» упорно присущ такому-то государю, возникает и удерживается своим порядком времена же преображаются — своим. Первая переменная для отдельного человека — постоянна. Поскольку это здесь подано как лишь продолжение наставлений о государевой доблести, которая всегда начеку и предусматривает заблаговременную защиту от фортуны, мы не вполне понимаем автора, когда он толкует о какой- то встрече характерного для данного индивида поведения с временем, о том, что поведение может почему не должно) соответствовать времени или не «соответствовать». «От того же зависят и превратности благополучия ибо, если некто действует осторожностью и терпением, а времена и условия складываются для этого подстать, то они преуспеет но если времена и условия изменятся, он потерпит крушение, ибо способа действий не меняет». Но почему, почему не меняет? У Макьявелли это, безусловно, обдумано. Ион наконец-то произносит фразу, в которой разверзается логическая твердь трактата о Государе «Ne si truova uomo si prudente, che si sappi accomodare a questo» («He найдется человека, настолько благоразумного, чтобы он сумел к этому приспособиться. К этому — тек переменам в свойствах времени. И дальше это так, потому что нельзя действовать вопреки природной склонности, а также потому, что человека нельзя убедить сойти с путина котором ранее он неизменно процветал. Вот почему осторожный человек, когда наступает время перейти к натиску, не умеет этого сделать, оттого и гибнет а если бы его характер изменился (se si mutassi di natura) соответственно времени и обстоятельствам, фортуна его не покинула бы. "Напомню еще раз это если бы — утвердительная теза трактата Но тут она обращается в отвергаемую антитезу... Затем, как водится у Макьявелли, приведен пример. Папа Юлий II всегда шел напролом и достиг того, чего не достиг бы совсем доступным ему благоразумием никакой другой глава Церкви. Макьявелли поясняет, какие временные условия способствовали этому. Тем не менее в глазах автора Юлий II отнюдь не образец политикане доблестный правитель. Стало быть, неуспех свидетельство доблести, а происхождение, природа успеха. Если Юлий II таки не испытал неудачи, то это, убежденно заявляет Макьявелли, «из-за краткости правления «Проживи он подольше и наступи такие времена, когда требуется осторожность, его благополучию пришел бы конец, ибо он никогда не отошел бы от тех средств (modi), к которым был склонен по природе». Что все это означает для замысла Государя, для теоретической схемы, по которой был построен трактат, для политической философии Макьявелли? Непоправимую осадку ив принципе, обвал всего здания. Или, скажем сдержанней и точней доведение мысли до крайней напряженности, до парадокса. Обвала не происходит просто потому, что новый подход. не замечает прежнего. Они оба как-то совмещаются в тексте (в голове Макьявелли). «Итак, в заключение скажу, что фортуна непостоянна, а люди упорствуют в своем поведении (variando la fortune, e stando li uomini ne'loro modi ostinati), они благополучны, пока одно соответствует другому, и неблагополучны, когда соответствия нет. Сжато сформулировав, таким образом, еще раз это наблюдение, Макьявелли, однако, в следующей фразе и вопреки всякой логике заканчивает главу так Я совершенно уверен в том, что лучше быть напористым, чем осторожным, потому что фортуна — женщина и чтобы подмять ее под себя, необходимо колотить ее и пинать. Ведь известно, что она позволяет победить себя скорее таким, чем тем, кто ведет себя с прохладцей. Это потому, что она всегда, как и жен- 178 шина, подружка молодых, ибо они менее осмотрительны, более неистовы и с большей отвагой ею повелевают». Словно только что не было скептической реплики о неистовом папе Юлии. Глазам своим не веришь Этот ум, слывущий таким рассудительно-деловым, холодно- последовательным, даже чуть лине научным, желавший говорить только о том, что действительно бывает в жизни государства не о том, чему следует быть, перешагивает через свои проницательные соображения. Он возвращается в последней тираде й главы к тому же, с чего она начиналась к приподнятой апологии доблести (трактуемой, впрочем, уже не как многоликая предусмотрительная способность вести себя по обстановке, а гораздо, гораздо более традиционно — да чего уж там хотя и красочно, но риторически и. плоско). А затем финальная я глава, как все помнят, преисполнена призывами к Государю (мудрому и доблестному человеку) воспользоваться нынешним положением, дабы овладеть Италией и освободить ее от варваров. Пусть дом Медичи возьмет предприятие в свои руки. Нужны нововведения, чтобы создать такую армию, которая сочетала бы достоинства испанских и швейцарских войск, но была бы лишена их недостатков и сокрушила бы тех и других. Конструктивные замечания подобного рода странно сочетаются с патетикой, но нас интересует не это. И не то, с чего это взял трезвый Макьявелли, будто фортуна дает сейчас удобный поводи итальянцы готовы объединиться против варваров. Нас не интересует, пессимист ли он или человек действия, который не в силах расстаться с надеждой, и чего в нем больше. И не то, как в его произведении трагически сталкивается неосуществимая мечта о Государе с неустранимым сознанием реальности и т. д. и т. п. Овсе это очень важно для понимания феноменологии текста и его исторической обусловленности конкретно- ограниченным, малым временем, а также для понимания человеческого, слишком человеческого в Макьявелли; наконец, для анализа его двойственной языковой стилистики, построенной опять-таки на сопряжении приземленно-наличного и — идеальных конструкций Нонам интересно сейчас только одно. Почему Макьявелли как бы втискивает в прокрустово ложе сразу два тезиса, которые одновременно расположиться в нем не могут — о том, что мудрый и доблестный человек должен, чтобы захватить или удержать власть, действовать всякий раз сообразно условиям, руководствуясь типовыми правилами, изложению которых подчинена композиция трактата, и о том, что не найдется человека, настолько благоразумного, чтобы он сумел к этому приспособиться. Ибо у каждого своя природа меняются обстоятельства, ноне индивид. Этот второй тезис впервые пришел Макьявелли на ум и поразил егоза несколько месяцев до того, как он, внезапно прервав сочинение Рассуждений о первой декаде Тита Ливия, приступил к Государю я имею ввиду письмо к Пьеро Содерини). Казалось бы, замысел и структура Государя решительно несовместимы с представлением о жесткой закрепленности каждого человека за своей определенной и частичной природой. Надо бы выбрать или придерживаться указанного представления самого по себе, разумеется, неоригинального), или браться за сочинение Государя. Однако Макьявелли вовсе не отказался от идеи о встрече косного, неизменного индивида с подвижными обстоятельствами напротив, он вдвинул эту идею в трактат, и таким именно образом, что она никак не выталкивается перпендикулярной идеей своеобразного протеизма, свойственного мудрому политику. Обе идеи рядополагаютея! Хотя это вещь, логически невозможная Или индивид, пусть и редкостный, выдающийся, способен уподобиться Протею — и тогда перед нами триумф истинного человеческого естества или это противоестественно и такого не бывает. Макьявелли все-таки согласен сразу с двумя исходными определениями и не может (не хочет) заметить их несовместимости. На то есть более чем серьезные причины 3. Чезаре Борджа: чудовище универсальности Прежде всего, было бы неверно полагать, будто обрисованная только что коллизия связана с одной 25- й главой. Пожалуй, только здесь (если ограничиваться пока Государем) она отпечаталась в столь прямых и развернутых формулах. Только здесь трещина доступна любому, сколько-нибудь внимательному взгляду. Попробуем, однако, прочесть Государя, спроецировав двойную логическую фокусировку й главы навесь текст. Станет 180 ясно — без малейшей натянутости что это осевая смысловая коллизия трактата в целом\ Итак, Макьявелли поставил перед собой задачу разобрать, какими способами государи могут управлять государствами и удерживать над ними власть (II). Типовые положения рассматриваются так, чтобы серией последовательных подразделений сделать правила (те. общие случаи, насколько это возможно, более дробными, конкретными. Власть или получена по наследству, или захвачена. Наследный государь должен вести себя так-то и так-то; новый — иначе, и ему трудней. Затем, уже только в последнем случае, вновь захваченное владение или принадлежит к той же стране, что и прежнее (унаследованное, и его жители говорят на том же языке, или же новое и прежнее владения принадлежат к разным странам, имеют разные языки (III). (Макьявелли называет этот второй, так сказать, подслу-чай смешанным государством) Вот что нужно делать при одном положении вещей, а вот что — при другом. Следует изложение правил, сопровождаемых «примерами». По Макьявелли, если римляне успешно овладели Грецией, то это просто потому, что они хорошо соблюдали все эти пункты правили поступали так, как надлежит поступать всем мудрым правителям. Ведь если вовремя распознать перекос входе государственных дел, продиагностировать некий недуг на ранней стадии, что дано лишь человеку благоразумному, то и вылечиваются быстро. На все есть свои средства, надо только выбрать именно то, что нужно. Если же, к примеру, французский король Людовик XII проиграл в конце концов свои войны в Италии, то это тоже потому, что он поступал прямо противоположно тому, как должен поступать государь, чтобы удержать власть над чужой по обычаями языку страной. Макьявелли уверенно насчитывает ровно пять ошибок против правил, допущенных Людовиком, и еще одну, самую важную. Но что же мешало королю вести игру безошибочно? Когда кардинал Руанский сказал Макьявелли, что итальянцы не смыслят в военном деле, тот ответил, что зато французы не смыслят в политике, потому что, если бы они в ней смыслили, они не допустили бы такого усиления Церкви. Пусть каждый теперь рассудит, как мало труда составило бы для короля удержать свое господство над Италией, если бы он соблюдал вышеука- |