Дмитрий Глуховский - ПОСТ. 9Эта сторона
 Скачать 7.08 Mb.
|
|
6 Ростов начинается, как начинаются все города: с белых кирпичных гаражей, с беспорядочных дачных поселков, с трехэтажных облупленных домов с белыми оконными рамами, с провисающих проводов, с путаных разбитых дорог, кото- рые тащатся вслед за железнодорожными путями, с пригородных станций, со- стоящих из перрона и пивного ларька, и вся эта пряжа нарастает все гуще на рельсовое веретено, пока из нее не собирается целый город. Патруль останавливает их на переезде почти у самого вокзала — ровно пе- ред тем местом, где рельсовое полотно начинается ветвиться; подходят мужики в ушанках, облаивают их немыми овчарками, тычут стволами, задают беззвуч- 288 Дмитрий Глуховский ные вопросы. Егор тычет себе на уши, потом поднимает руки вверх. По памяти, сам себя не слыша, произносит: — Я оглох. Мы все тут глухие. Дети тоже. Дозорные переглядываются, усмехаясь: целое посольство глухих, поди ж ты! Дети заводят про еду, но Егор шикает на них — не хватало еще, чтобы их за нищих приняли! — Мы с Ярославского поста. Я сын Пирогова. Сын коменданта. Сергея Петро- вича Пирогова. Правильно ли он все сказал? Поняли они его? Они вроде меняют прищур — с издевательского на недоверчивый. Что-то там булькают непонятное. Думают, как с глухим объясниться. Егор советует им: на- пишите. Один идет на КПП, отыскивает там где-то старые газеты и карандашный огрызок. Выводит на бумаге: «Что случилось?» Егор отнимает карандаш — нет больше мочи пальцем выводить тающие в воздухе буквы. Шкрябает: «Наш Пост захвачен. Выжили только мы. Отведите к начальнику. К Рихтеру!» «А Пирогов что?» Егор чиркает пальцем себе по горлу: убит. Тогда их еще раз осматривают и теперь вроде как жалеют. Пускают на КПП погреть отмерзшие руки. Потом везут на большой пост, на ростовский главный вокзал, в продолговатое белое здание с круглой башней на одном конце, похожее на всплывшую посреди равнины подводную лодку. Предлагают чай, раздеться. Детей с кровью, запекшейся в ушах, бабы заби- рают лечить и кормить, Мишель уходит вонючим серым мылом скоблить кожу, а Егор от всего отказывается. К начальнику, доложить. Остальное все будет после. Его ведут в кабинет Рихтера — люди в коридорах таращатся на него, шушука- ются — уже поползли слухи. Сажают в комнату, побольше и побогаче, чем у Пол- кана его штаб-квартира была. Появляется сам Рихтер — гладко выбритый, на про- бор свои жидкие седые волосы уже уложивший, подтянутый и пахнущий одеко- лоном аккуратист. В руках у него блокнотик, его обо всем уже уведомили, он готов. Готов-то готов, но когда видит Егора, лицо у него меняется так, как будто Егора к нему в гробу в кабинет втащили. Красивым, как в прописях, буквами, он на бумаге спрашивает: «Что случи- лось? Почему вы все оглохли?» Егор хватает блокнот, принимается калякать: «На наш Пост напали из-за реки. Всех перебили, мы одни ушли. Сергея Петровича убили. Могут сюда прийти» Рихтер отбирает у него блокнот: «Кто?» Егор думает, как объяснить, сомневается. Пишет: «Одержимые». Проверя- ет — что там у Рихтера с лицом? Знает он про одержимых, про бесовскую молит- ву? Тот чешет голову, ничего не понимает. ПОСТ 289 «Болезнь, из-за реки. Не болезнь, а секретное оружие. Словами заражает. Через слух. Если слушать, можно с ума сойти. Буйными становятся. Нападают на других. Убивают!» — Егор строчит, оглядываясь на Рихтера, который хмурится, ничего не соображая. То, что он тут пишет ему, как раз ровно на безумие и похоже, осознает Егор. «Я нормальный! Это все правда! Спросите у девушки! Она подтвердит!» Рихтер теперь глядит на него сочувственно, но поверить в это, конечно, не может. Егор и сам в это не мог поверить, даже когда уже видел, как знакомые люди обращаются в одержимых прямо у него на глазах. «Хуйня какая-то», — прямо отзывается дядя Коля Рихтер, военный человек. «Не хуйня!» — протестует Егор. «Позвоните в Москву, они должны знать! Надо предупредить их! Надо подготовиться!» «Как подготовиться?» «Уши себе выткнуть! Барабанные перепонки! Как я! Чтобы не слышать их!» Теперь Рихтер точно смотрит на Егора, как на полоумного — притворяться он не умеет, Егору все видно. «Тебе врач нужен. У тебя кровь в ушах. Заражение будет. Нужно обработать. Антибиотики нужны», — выписывает дядя Коля ему рецепт. «Не буду! Пока при мне в Москву не позвоните! Там подтвердят! Туда же по- слали казаков! На Пост! Они знают, что там херня творится! Надо сказать!» — спе- шит Егор, городит абракадабру, пока его не упекли в лазарет. Сомнение шевелится в дяди Колиных темных глазах — как рыба в ледовой лунке проходит. Вздыхает. Кивает. Подвигает к себе телефон с гербовым орлом — такой же, как у Полкана. Снимает трубку. Что-то говорит в нее, ждет, поглядывая на беспокойного Егора, что-то говорит в нее еще. Долго ждет. Играет с каранда- шом. Егор следит за ним безотрывно. За бровями, за губами, за тем, как бегают глаза. Думает о Полкане, который бродил за решеткой изолятора, как бешеный кабан. О том, как тот замазывал дверной глазок своей кровью. Прощался он так с Егором или прятался от него? Кажется, кто-то в трубке просыпается, Рихтер вздрагивает, начинает что-то вещать, прикрывая рот ладонью — словно боится, что Егор его и глухой поймет. Слушает ответ, но так коротко, что Егор начинает подозревать его в обмане: на- верняка в трубке сейчас или глухо, или идут короткие гудки, а Рихтер с серьезной миной продолжает изображать разговор с Москвой. «Что говорят?» — пишет ему Егор. Дядя Коля отмахивается от него, как будто бы с той стороны ему действитель- но дают какие-то инструкции, потом кивает и отключается. Подтягивает к себе блокнот с Егоровым вопросом и выводит в нем: «Что ты бредишь. Вообще не понимают, о чем ты. Говорят, чтобы я линию не занимал». 290 Дмитрий Глуховский Егор пишет срочно: «Но вы же казаков пропустили туда? В Ярославль? Поезд с 2 вагонами?», заглядывает Рихтеру в его лунки. Тот кивает. «Зачем?» «Они не отчитывались». Вот! Егор тычет в лицо Рихтеру своим грязным пальцем. «Они знают!» «Ну если знают, то знают. Мы им сказали? Сказали», — Рихтер разводит рука- ми. «Все, айда в медпункт!» И правда — в лазарет он Егора провожает, и пока тому уши от крови чистят, льют в раны йод и бинтуют голову, продолжает с ним переписку. Хочет знать, как погиб Полкан, и Егору приходится тут придумывать всякое, плести вранье даль- ше. Врач интересуется, что у Егора случилось с ушами. «Вам тоже так надо будет сделать. Всем. Или конец». Рихтер врачу кривит рожу: мол, не слушай его, чушь порет. «Всем конец», — дописывает Егор. 7 Они с Мишель сидят друг напротив друга, хлебают горячий суп. Обоих от- чистили, у обоих вата в ушах и голова замотана. Кухарка и жирный повар под- глядывают за ними через раздаточное оконце, безголосо квохчут. Над головой у них часы, времени двенадцать. Мишель похлебала щей, бросила на полтарелки. Мрачная, нервная. «М», «Е», «Н», «Я», «Н», «Е», «О», «Т», «П», «У», «С», «К», «А», «Ю», «Т». Куда, кивает Егор, озираясь на кухарок. «В», «М», «О», «С», «К», «В», «У». Долго, неловко, злясь друг на друга за кривые буквы и за непонимание, они выясняют, что Мишель пробовала отпроситься сразу, и до медпункта, и после — отказ. Потом они придумывают рассыпать на столе соль и чертить по соли — бук- вы меньше, четче, разговор идет быстрей. Почему меня не отпускают, спрашивает Мишель. Что ты им рассказал? Егор оскорбляется: он тут ни при чем, рассказал ровно, что было, при нем звонили в Москву, и в Москве его историю сочли чушью; ну, наверное, должны помуры- жить их еще до выяснения обстоятельств. Не сажают же их в каталажку — лечат, кормят, о детях вот заботятся. «Я сбегу», — упрямо выводит Мишель. «Я с тобой пойду», — пишет Егор. Она смешивает соль. Смотрит в окно. Возвращается к нему. «Зачем?» «Ты все равно будешь моей». Она усмехается. Шлет ему воздушный поцелуй. Отодвигается. Но в дверях ее ждет часовой, перегораживает проход, не дает выйти. Егор тоже вскакивает — ПОСТ 291 думает к Рихтеру пробиться, но там не один человек их стережет, а сразу трое. Слышать его не хотят, вталкивают обратно в столовую — не зло, но настойчиво. Показывают: иди, мол, поешь еще пока что. Егор берет добавки и пихает ее в себя; Мишель сидит, скрестив руки, вся из себя презрительная: тебе сказали жрать, ты и жрешь? А Егор, да, жрет, и иди ты в жопу. «Все равно будешь моей». Смотрит на часовой циферблат — там опять двенадцать, стрелки застряли. Это тут у них время встало, думает он, а в Ярославле оно втрое быстрей вперед мотает. Они придут сюда, думает он, они сюда все равно придут рано или позд- но, потому что в Ярославле они уже жрут друг друга, посрывали с себя погончики и папахи и верещат эту свою ересь во все горло. Оно уже, наверное, катится сюда, а эти идиоты ему не верят. Ничего. Надо пока пожрать впрок. Пожрать и подремать вот хоть на стуле. А потом выбираться и искать тех, кто будет готов его слушать. 8 В полудреме к Егору приходит мать. Он не видит ее, но она говорит с ним из соседней комнаты: не волнуйся, со мной все в порядке. Он отвечает, что так и думал, собирается встать, пойти к ней, но сил в ногах нет. Мать просит — не надо, лежи, отдыхай. Егор возражает: хочу посмотреть на тебя, соскучился. Не надо тебе на меня смотреть, вспоминай, ка- кой запомнил, говорит ему мама. Егор все-таки наскребает сил, чтобы подняться, еле-еле отбрасывает тяже- лое, как могильная земля, одеяло, встает — заходит в соседнюю комнату, которая вся завалена каким-то утилем, пыльным барахлом — но матери нет там; ее голос опять за дверью. Он к ней идет, как будто по дну озера, так трудно — а она ему строго: не ищи меня, я тебе сказала. Не надо. Говорю тебе, со мной все хорошо, я умерла и все тут. А ты вот должен жить, так что возвращайся в постель и спи давай, отсыпайся. Он говорит ей твердое «нет» и бредет обратно к себе в постель, и только ког- да он уже засыпает обратно, до него доходит, что она умерла. Что же тут хороше- го, спрашивает он. Кому что, шепчет она ему на ухо. Тебе жить надо, а вот Сереже моему лучше б умереть было, зря ты его мучиться оставил. Егор дергается и просыпается. Мишель смотрит на него исподлобья: к ней сон не идет. В руках у нее какой- то дебильный детский рюкзак. Егор крутит головой — видит этого жирдяя, пова- ра, который сально пялится на Мишель и все пытается поддеть ее на гнилозубую улыбку. 292 Дмитрий Глуховский 9 Вдруг караул со столовой снимают. Быстрым шагом входит Рихтер, кивком зовет их обоих с собой. Позади при- страивается конвой, с Мишели слетает ее спесь; куда нас ведут, спрашивает она у Егора своими испуганными глазами. Выходят в главное вокзальное здание, подают чистую одежду, толкают дверь… На первом пути стоит тот самый короткий состав, который Егор ночью пытал- ся своим телом затормозить. Только теперь в нем не два вагона, а три: третий от поезда с одержимыми перецеплен, борта в крестах и молитвах, окна зарешече- ны, двери завинчены. Как это может быть? Как они вернулись? Значит, Полкан помер все же? По- мер, слава тебе господи! Сдох, так никому эту безумь и не передав. Остановил дядя Коля Рихтер для Егора этот поезд; сделал то, что Егор сделать не смог. Хорошо быть начальником хоть чего-то. Рихтер подводит их к высокому казаку с ломаным носом. На боку у него здо- ровенная кобура, в руке хлыст какой-то вертит, на голове папаха набекрень, из- под нее чуб. Погонов Егору снизу вверх не видно, но видно, что этот тоже началь- ник: стоит вольно, лущит семечки, а рядом адъютант по стойке смирно вытянулся. Дядя Коля Егора подталкивает к этому казаку, а Мишель к нему идет сама. Он их обоих меряет взглядом, сверяется с часами на руке, утирает нос и соглашается зайти внутрь, в вокзал. Зал ожидания ремонтируется — стены покрашены наполовину, на полу до- щатый настил. Егора с Мишель усаживают перед атаманом за колченогий стол на колченогий стул, дают бумагу. Атаман старается держать себя строго, но Егор без слуха уже привыкает людей на дергании подлавливать, по нервным тикам чи- тать. Выглядит он бледновато, казак. Побывал все-таки на Посту? «Ты из Ярославля?» — пишет атаман на своем листке. Егор кивает: «Только что оттуда». Рассказывает — места хватает: про одержи- мых, про бесовскую молитву, про войну и секретное оружие — все, что отец Да- ниил ему передал. «Знаешь об этом?» Казак ерзает. «Что с ушами у тебя?» Егор объясняет и про уши. Атаман переводит взгляд на Мишель: «А ты что скажешь?» Та пожимает плечами. «Мы оглохли и не заразились. Вы в Москву едете?» Казак кивает, чешет ломаную свою переносицу, тянется в карман за семечка- ми. Начинает лущить, потом протягивает Мишель — будешь? Она берет. «Там были ваши, казаки, на этом поезде», — отодвинув Егора локтем, при- нимается строчить Мишель, вскидывает глаза на атамана и спешит продолжить. «Ими командовал Саша Кригов». ПОСТ 293 Атаман сразу распрямляется, сжимает семечки в кулак, сводит брови. «Знаете его?» — волнуется Мишель. Тот наклоняет голову. «Я его девушка». Он ухмыляется — думая, что делает это незаметно. «Я от него беременна». Лицо у него застывает. Егор дергается, хочет отнять у нее карандаш, но казак ограждает от него Ми- шель своей ручищей. «Заберите меня с собой, пожалуйста», — пишет она. — «Мне тоже надо в Москву». Все. Самое главное сказано. Она вцепляется своими глазищами в этого дубо- лома, а он дышит открытым ртом, грудь у него ходит, как кузнечный мех. «Сашка погиб», — у него такое лицо, будто он ей похоронку вручает. Сашка, читает Егор через стол наискось. Служили-дружили? Мишелька делает скорбный вид: дескать, знает. Егор старается подловить ее на фальши. Ему можно лезть к ним в переписку, можно подслушивать — это его тоже касается, это они ведь сговариваются сейчас от него избавиться и жить дальше без него. «Я попробую что-нибудь сделать», — обещает атаман. Она ему улыбается. «Как вас зовут?» — спрашивает. Егор чувствует, как его уносит куда-то, чувствует себя так, как будто зашел по бесконечному мосту через мертвую реку в зеленый туман до середины, и там по- нял, что ни к одному, ни к другому берегу он дойти отсюда не сможет, зеленый туман их съел, остался только пятачок тверди у него под ногами. «Лисицын Юрий», — решительно чертит атаман. «Подъесаул». «Меня зовут Мишель», — сообщает она ему. «Очень приятно!» Не есаул даже, а какой-то подъесаул, хохочет про себя Егор. Какой-то сраный подъесаул, что ты в него так вцепилась, дура?! Его, Егора, имя в их бумажках не значится, он остается безымянным, как будто и не существует вовсе, как будто это не он сделал за них всю грязную работу, чтобы они могли сейчас на своем греба- ном паровозике катить в свою гребаную Москву! Пока эти двое не могут друг на друга наглядеться, он выхватывает у них бума- гу и карябает на ней: «Вы позвоните в Москву и скажите им, что им хана скоро будет! Что это их секретное оружие с того берега вернулось! Пускай готовятся!» Атаман прищуривается, пытаясь разобрать его каракули. Егор дописывает еще туда: «При мне звонили в Москву, они не верят. Но вы же сами видели, что там! Такое и тут будет! Скажите им!» Казак задумывается. Оборачивается на Рихтера, который стоит в сторонке, натягивает веки на подслеповатых своих лунках, чтобы тоже подсмотреть немой разговор. Говорит ему что-то, пальцы растопыривает, складывает из них теле- фонную трубку. Тот мелко кивает, показывает на дверь, предлагает пройти. Атаман отодвигается, подмигивает Мишель ободряюще, а Егора взвешивает будто еще раз на своих каких-то весах; выходит вслед за Рихтером, и они остают- 294 Дмитрий Глуховский ся вдвоем за круглым столиком в вокзальном зале ожидания. Перед Егором — бумага, на которой написано: «Лисицын Юрий, подъесаул» и «Меня зовут Ми- шель, очень приятно». Деготь кипит, грудь распирает, как завинченную скоровар- ку. Мишель хватает бумагу и комкает ее. Егор сплевывает ей под ноги и упирается взглядом в выходящее на перрон грязное окно. Раньше через него было видно прибывающие и отходящие ско- ростные пассажирские поезда: отправлялся с первого один, открывая другой, а за ним — третий… Было, куда ехать. А теперь стоит прямо перед окном только один состав, и тот куцый. Перед ним разминают ноги, дымя самокрутками, каза- ки, едут в Москву — единственное направление, которое осталось. Съездили они туда, где земля заканчивается, и вот вернулись не солоно хлебавши. Три вагона у поезда. Первые два с обычными окнами, в которых такие же ску- чающие казачки сидят, режутся в карты, ржут неслышно. А третий — с решетками, с выбитыми стеклами, в которые ветер ноябрьский заносит снежную крупу. За- чем они его прицепили, думает Егор. Смотрит на этот вагон, и словно снова идет по нему. И холод от этого такой, будто вокзальные окна тоже выбиты, и стылый ветер набивает ледяное крошево Егору за шиворот, в лицо метет. Он забывает про Мишель, застывает, глядя на зеленый вагон в красных кре- стах, читает оборванную молитву, прокрашенную по трафарету вдоль борта; не- ужели это все правда с ним произошло? Неужели это он правда все сделал? Как будто он раздвоился: новый Егор пришел на смену и на подмогу старому: приу- ченный к смерти и бесчувственный к боли. Глухой. А тот Егор, который умел еще слышать, остался только внутри головы где-то, во сне. Когда кто-то там за решеткой начинает мельтешить, он даже не обращает внимания. Мишель его будит тычком, показывает на окно. На ней лица нет. Егор поднимает глаза на вагон — а там, за осколками стекла, за сваренной крест- накрест арматурой — на него смотрит Полкан. Смотрит, улыбается, машет рукой. Егор поднимается — приставленные к нему конвоиры мгновенно оборачива- ются, делают шаг — но Егор их не замечает. Подходит к окну, прижимается к сте- клу лбом, чтобы пыль и иней не мешали по сути разобраться. Полкан точно оборачивался там, на Посту, точно зверел, нес эту бесовскую ахинею, пеной исходил, отца Даниила кончил голыми руками, и верховодил другими одержимыми через окно с третьего этажа. Как же это может быть, чтобы он сейчас… Да хотя бы просто узнал Егора? Егор вглядывается в лицо отчима — между ними сейчас всего метров пять, с такого расстояния все сразу ясно: нормально все с Полканом. Все с ним в по- рядке, как рукой сняло. Егор улыбается ему тоже, тоже машет рукой: привет! |