Авербах О целостных масштабах и частных Макарах (1929)
 Скачать 148.36 Kb.
|
Гумилев. Наследие символизма и акмеизм (1913)Символизм закончил свой круг развития и теперь падает. На смену символизма идет новое направление – акмеизм (высшая степень чего-либо) или адамизм (мужественно твердый ясный взгляд на мир) – требующее большего равновесия сил и более точного знания отношений между субъектом и объектом, чем-то было в символизме. Французский символизм, родоначальник всего символизма, как школы, выдвинул на передний план чисто литературные задачи, свободный стих, более своеобразный и зыбкий слог, метафору, вознесенную превыше всего, и пресловутую «теорию соответствий». Последнее выдает с головой его не романскую и следовательно не национальную, наносную почву. Подобно тому, как французы искали новый, более свободный стих, акмеисты стремятся разбивать оковы метра пропуском слогов, более, чем когда либо, вольной перестановкой ударений, и уже есть стихотворения, написанные по вновь продуманной силлабической системе стихосложения. Головокружительность символических метафор приучила их к смелым поворотам мысли; зыбкость слов, к которым они прислушались, побудила искать в живой народной речи новых — с более устойчивым содержанием; и светлая ирония, не подрывающая корней нашей веры, — ирония, которая не могла не проявляться хоть изредка у романских писателей, — стала теперь на место той безнадежной немецкой серьезности, которую так возлелеяли наши символисты. Один из принципов нового направления – всегда идти по линии наибольшего сопротивления. Германский символизм не чувствует самоценности каждого явления. Для нас иерархия в мире явлений — только удельный вес каждого из них, причем вес ничтожнейшего все-таки несоизмеримо больше отсутствия веса, небытия, и поэтому перед лицом небытия — все явления братья. Наш долг, наша воля, наше счастье и наша трагедия — ежечасно угадывать то, чем будет следующий час для нас, для нашего дела, для всего мира, и торопить его приближение. И как высшая награда, ни на миг не останавливая нашего внимания, грезится нам образ последнего часа, который не наступит никогда. … Здесь этика становится эстетикой, расширяясь до области последней. Здесь индивидуализм в высшем своем напряжении творит общественность. Здесь Бог становится Богом Живым, потому что человек почувствовал себя. достойным такого Бога. Здесь смерть — занавес, отделяющий нас, актеров, от зрителей, и во вдохновении игры мы презираем трусливое заглядывание — что же будет дальше? Как адамисты, мы немного лесные звери и во всяком случае не отдадим того, что в нас есть звериного, в обмен на неврастению. Всегда помнить о непознаваемом, но не оскорблять своей мысли о нем более или менее вероятными догадками — вот принцип акмеизма. В кругах, близких к акмеизму, чаще всего произносятся имена Шекспира, Рабле, Виллона и Теофиля Готье. Подбор этих имен не произволен. Каждое из них — краеугольный камень для здания акмеизма, высокое напряжение той или иной его стихии. Шекспир показал нам внутренний мир человека; Рабле — тело и его радости, мудрую физиологичность; Виллон поведал нам о жизни, нимало не сомневающейся в самой себе, хотя знающей все, — и Бога, и порок, и смерть, и бессмертие; Теофиль Готье для этой жизни нашел в искусстве достойные одежды безупречных форм. Соединить в себе эти четыре момента — вот та мечта, которая объединяет сейчас между собою людей, так смело назвавших себя акмеистами Виктор Ерофеев «Поминки по советской литературе» (1989)«Советской литературе пришел конец. Она, возможно, уже остывающий труп». Если русской литературе суждено возродиться, ее будущее – в будущем (в противопоставление фразе Замятина о том, что будущее лит-ры в ее прошлом). «Гуманистическая всеядность» последних послеталинских десятилетий – признак беспомощности и одряхления. Сомнение литературоведом насчет автора «Тихого Дона» - факт порчи советской литературы. Есть русская поэзия и проза советского периода, как есть поэзия и проза других народов, населявших СССР, но говорить о советской литературе как об объединившей все это в единое целое - значит предаваться иллюзиям. Советская литература есть порождение соцреалистической концепции, помноженной на слабость человеческой личности писателя, мечтающего о куске хлеба, славе и статус-кво с властями, помазанниками если не божества, то вселенской идеи. ------ вспоминает Розанова – сила власти и слабость человеческой натуры, социальные комплексы русской литературы, разгул послереволюционного хамства, восточное манихейство Сталина – все это легло в основу советского литературного строительства. Советская литература была «реальна в силу своей бесноватой фантомности, фантомна – в силу неуклюжей реальности». Ее можно было бы легко проткнуть «иглой иронии», но она не лопалась, потому что была фикцией, которой поклонялись и которую обеспечивали реальные деньги. В сталинское время писатель служил соцреализму, в брежневское – соцреализм служил писателю. Официозная литература манипулировала сознанием читателей, но с началом перестройки она лишилась идеологической роли и неприкосновенности. Официозная литература стала непримиримой противницей перемен. Наиболее ярко это сопротивление видно в выступлениях Ю. Бондарева, который сравнивает новые силы в литературе с фашистскими ордами, напавшими на Советский Союз в 1941 году, что в устах былого фронтовика звучит самым отчаянным обвинением. Деградация официозной литературы не значит много, так как там не было талантливых писателей. Деградация деревенской литературы чувствительнее для жизни литературы, поскольку речь идет о более одаренных и социально более достойных писателях. Три врага деревенской литературы: развратная женщина (на смену праведницы) молодежь и молодежная субкультура евреи и инородцы Деревенская литература – не тематическое, а мировоззренческое понятие. Серьезной проблемой русской литературы всегда был гиперморализм. Новой, будущей литературе, которая придет на смену умершей, поможет опыт Набокова, Джойса, Замятина, Платонова, Добычина, обэриу-тов, создателей "русского абсурда", возрождение которых происходит сейчас. Этот опыт ценен обращением к слову как к самозначащей реальности. Слово - самоценность, материально значимая вещь. В романе важно создать не столько определенный человеческий образ, характер, сколько то, о чем я бы просто сказал - проза. |