Большой конфликт. Берт Хеллингер dergrobekonflikt большой конфликт
 Скачать 0.65 Mb.
|
|
Уровни совести Используя в течение шести лет феноменологический метод, я пришел к заключению, как работает человеческая совесть. Многие люди думают, что жить по закону совести — это хорошо. А некоторые даже считают, что голос совести в нас — направляющий нас голос бога. По моим наблюдениям это не так. Если обратиться к событиям прошедших недель, то увидишь, что разрушившие здание торгового центра в Нью-Йорке люди следовали своей совести. Они хранили верность своей группе и оправдывали свой поступок, унесший жизни многих невинных людей. Совесть это оправдывает. Из обыденной жизни нам известно, если человек говорит: «Я слушаю свою совесть,» — обычно при этом он делает больно другому. Итак, совесть не говорит нам, что есть добро и зло для всех людей. Она различает добро и зло в определенном контексте. Но что это за контекст? Совесть сродни чувству равновесия. Чувство равновесия — инстинкт. С помощью чувства равновесия мы можем многое узнать о себе. Мы можем сразу определить, падаем мы или еще стоим. Потеря равновесия — неприятное чувство, сродни угрызениям совести. Это чувство сопровождается страхом и настолько неприятно, что мы тотчас меняем поведение, чтобы вернуться к равновесию. Вернув равновесие, мы чувствуем себя хорошо. Это ощущение похоже на чувство чистой совести. Как и совесть, чувство равновесия управляет нами посредством чувств желания-нежелания. Совесть — наш социальный вестибулярный аппарат. Если наши поступки ставят под угрозу нашу принадлежность к семье, нас мучает совесть. Муки совести настолько неприятны, что мы меняем поведение, чтобы вернуть себе право на данную принадлежность. Если мы уверены, что являемся полноправными членами семьи, у нас чистая совесть. Кстати, это поведение наблюдается и у собак — вспомним Павлова. Собака знает, что если набедокурить, можно лишиться права на принадлежность. Тогда она поджимает хвост и ретируется. Разные виды совести В чем заключается функция совести? Основная функция совести — укрепление связи с семьей или подобным образом с другой группой. В любой группе точно известно, что нужно делать, чтобы к ней принадлежать. Совесть позволяет определить, являешься ли ты членом группы или нет. Поэтому совесть варьируется от группы к группе. В семье у нас иная совесть, чем на работе, в церкви — иная, чем в компании завсегдатаев. И во всех группах мы знаем, что делать, чтобы оставаться их членами. Еще мы видим, что у каждого человека своя совесть, ведь каждый родился в своей семье. Скажем, в христианской семье у ее членов другая совесть, чем в мусульманской. И в рамках различных социальных слоев у людей разная совесть. У академиков иная, чем у рабочих. Если бы рабочий вел себя с другими рабочими как академик, они бы его исключили. И если бы академик вел себя с другими академиками как рабочий, они бы его исключили. Итак, совесть — понятие относительное. Совесть связывает нас с определенной группой, но это палка о двух концах. Связывая нас с одной группой, она нас отделяет от других групп. Приведу простой пример. Мир в семье Мужчина и женщина полюбили друг друга, и, поскольку они крепко друг друга любят, они женятся. Тут обоим приходится признать один факт. Мужчина должен признать, что ему нужна женщина, а женщина должна признать, что ей нужен мужчина. И оба должны признать, что им не хватает того, что есть у другого, и что они могут дать другому то, чем богаты и то, что ему недостает. Если они себе в этом признаются, между ними возникнет взаимообмен. Но только, если муж уважает жену как совершенно непохожего на него человека почти во всех отношениях, а жена признает, что муж не похож на нее почти во всех отношениях, и если, признав, они откроются друг другу и тому, что другой может дать, и если они готовы дать другому то, что ему недостает. Это основа хороших отношений в супружеских парах. Нередко, когда мужчины остаются между собой и общаются, они говорят так, словно они лучше женщин. То же самое касается женщин. Когда женщины остаются между собой и общаются, они нередко говорят так, словно они лучше мужчин. А если такой муж приходит к жене, а такая жена — к мужу, что выйдет из их отношений? Если мужчина ведет себя так, словно он лучше жены, и она ему не нужна, а жена ведет себя так, словно она лучше мужа, и он ей ни к чему, любовь между ними почти прошла. Итак, оба должны признать, что другой человек, хоть и не похож на нас, но равен нам по правам и достоинству. Это значит смириться. И это залог хороших отношений в супружеских парах. Сложнее, когда муж смотрит на семью жены, и жена на семью мужа. Очень часто муж заявляет: «Моя семья лучше» — а жена заявляет; «Моя семья лучше». Оба говорят это с чистой совестью, ведь совесть связывает нас с семьей. А что случается от таких слов? Страдает любовь. Потом у них рождаются дети. И речь заходит об их воспитании. Может быть, муж говорит: «Детей надо воспитывать, как было принято у нас в семье». А жена говорит: «Детей надо воспитывать, как было принято у нас дома». А что чувствуют дети? Детям плохо. Что же делать? Муж должен признать, что семья жены имеет равный вес, хотя и отличается от его семьи. И жена должна признать, что семья мужа имеет равный вес, хотя и отличается от ее семьи. Если они вышли из разных культур или религий, им придется признать, что культура или религия партнера равноценна, хоть и отличается от их собственной. Сделать это без угрызений совести невозможно. Если слушать совесть, становится страшно: признаешь это и потеряешь право быть членом семьи. Прогресс и мир в семье возможны, только если оба партнера готовы поступиться чистой совестью, если оба готовы провиниться. А не провинишься в этом смысле — навсегда останешься ребенком. Мир между народами И между народами, например, между русскими и немцами, мир возможен, только если обе стороны признают, что они равноправны, хоть и отличаются друг от друга. Только так добьешься мира. А пока говоришь «мы русские» или «мы немцы», не смотришь на отдельные личности. Видишь только членов группы. Поскольку совесть связывает нас с группой, мы чувствуем свое превосходство по отношению к другим. Что это значит на практике, я покажу на примере. Недавно в Берлине прошел семинар с 900 участниками. В ходе семинара одна клиентка поведала, что ее отец покончил жизнь самоубийством. В день смерти друга, вдову которого он взял в жены, он залез на перила балкона и, балансируя, сорвался. Его жена — мать клиентки. Сначала я поставил только отца клиентки. Он все время смотрел в одном направлении, и мне стало ясно, что он смотрит на умершего друга. Поэтому я поставил туда заместителя друга. Он сразу лег на пол. Я спросил клиентку, чем друзья раньше занимались. Она ответила, что они во время Второй мировой войны были офицерами и сражались в России. Тогда я поставил за спинами друзей шестерых заместителей немецких солдат, а напротив них — шестерых заместителей русских солдат. Некоторые сразу повалились на пол, словно сраженные пулями, а один схватился за плечо, словно его прострелили. Затем один из заместителей русских солдат стал медленно идти на отца клиентки. Они мерялись взглядами, словно в поединке. Через некоторое время немецкий офицер рухнул на пол, а солдат медленно вернулся на свое место. На этом месте я оборвал расстановку и спросил участников обеих сторон, что с ними происходило. Русский офицер сказал: — Я победил. Я знал, что должен был поставить все на карту, чтобы побороть немецкого офицера. А теперь, оглядываясь назад, спрашиваю себя: к чему все это, что нам принесла эта победа? Между солдатами с обеих сторон чувствовалось взаимное уважение. Обе стороны видели, что они хранили верность своим странам. Эта верность отделяла их от человеческих чувств по отношению к другим. Но стоило это увидеть, и они смогли уважать друг друга. Общее горе обеих сторон и признание горя привели к тому, что им удалось вместе скорбеть по людям, страдавшим на одной и на другой сторонах, по друзьям и врагам. Это их и примирило. На данном примере мы видим, что по ту сторону совести нами движет сила, стремящаяся объединить разделенное. Движение души возникает, если предоставить ему пространство, ведь движения души рождаются сами собой без вмешательства извне. То, что в их ходе выясняется, выходит за рамки привычных теорий и представлений о добре и зле. Они показывают нам, насколько мы вовлечены в движения больших сил, управляемых издалека; нам остается смиренно принять их как есть. Тогда мы протрезвеем от идеалов и собственного величия и поймем, насколько мы зависим от некоей силы, которая нас несет или тащит, возвышает или низвергает. Тогда мы станем скромнее. Взгляд на то, что заключает в себе суть мира, и приводит его в движение, меняет наше представление о правящих нами силах, как бы мы их ни называли. Бог или тайна, или как бы мы ни назвали эту могущественную силу, — она не добрая, и не такая, какой бы нам хотелось ее видеть. Она слишком большая, чтобы быть доброй. И она показывает, что нами управляют не только хорошие и добрые силы, но и перемалывающие нас гигантские силы, и не мы их цель, а что-то другое. К слову, расскажу одну историю. круг Один человек спросил другого, часть пути они шли вместе: — Сказки, что на свете всего важнее? Другой ответил: — Во-первых, всего важнее, что мы здесь на время. До нас уже много было всего, И после конца мы вернемся ко многому. Круг замыкается. Его начало и конец едины, и после жизни переходит в до, словно и не было между ними зазора времени. И только сейчас у нас есть время. Во-вторых, всего важнее: то, что мы за это время успеем, просочится вместе со временем, словно и не было вовсе. Как инструмент, нас достали, пустили в ход для чего-то над нами, и снова отложили в сторону. В посмертии мы обретем совершенство. Человек спросил: — Если сотворенное нами, как и мы, в свое время появляется и исчезает, что остается, когда времени круг замкнется? Другой сказал: — Останется до и после, и их единство. Затем их пути разошлись, как и время, и путники остановились перевести дух. Пример. Я русский (Из курса «Расти-расцветай, мое чадо» в Идштайне, 2004 г.) Примечание. Речь пойдет о гиперактивном мальчике лет шестнадцати и его родителях. Хеллингер просит маму сесть к нему, рядом с ней сидят отец и сын. Хеллингер, обращаясь к группе: Посмотрите на них. В ком из них проблема? (Указывает на маму) Проблема в ней. Они смотрят друг на друга. Мама кивает. Хеллингер, обращаясь к группе: Мальчику сразу стало легче. Сын смеется. Хеллингер маме: Вопрос: могу я с тобой работать? Мама: Да. Хеллингер: На это мне нужно разрешение. Я буду работать тщательно и бережно. В твоей родительской семье было что-то особенное? Мама: Отец рано умер. У него не было гражданства. Он родился в русской семье. В семье евреев. Его родителей лишили собственности и разлучили. Их отправили в ссылку. Мой отец пробыл долгое время в лагере. Затем попал в армию и так оказался в Германии. Семью и жену, которая у него там была, он больше не увидел. Хеллингер: Конечно, здесь много тяжкого. Мать: Отец отца наложил на себя руки, мама умерла в блокадном Ленинграде. Хеллингер: А в семье, которую отец оставил, были дети? Мама: Не знаю. Мама знает, а мы не знаем. Хеллингер: Твой сын воплощает в себе этого оставленного ребенка. Сын внимательно и с явным облегчением слушает. Хеллингер, обращаясь к группе: Разумеется, я ничего не знаю точно. Но у меня возник такой образ. Хеллингер ставит сына и заместителя оставленного ребенка друг напротив друга. Сын ведет себя беспокойно. Оставленный ребенок плачет. Он смотрит в пол и закрывает лицо руками. Хеллингер вводит в расстановку заместителя отца матери и ставит его рядом с сыном. Оставленный ребенок втянул голову в плечи и обхватил себя руками. Мать сидит на стуле рядом с Хеллингером в той же позе. Хеллингер, обращаясь к группе: Поза мамы повторяет позу оставленного ребенка. Вы видите? Маме: Встань рядом с сыном. Она встает рядом с сыном. Отец отошел на шаг назад. Хеллингер: Сыну стало легче, когда рядом с ним появилась мама. Намного легче. Сын беспокойно шевелит руками и смотрит в пол. Хеллингер ставит рядом с оставленным ребенком его мать. Мама тяжело вздыхает. Мать оставленного ребенка смотрит в потолок. Ребенок, сложив на груди руки, сползает на пол и кладет голову ей на ноги. Хеллингер маме: Подойди к матери твоего оставленного брата, не торопись. Она подходит к матери оставленного ребенка и замирает на некотором расстоянии от нее. Оставленный ребенок поворачивается на спину и обнимает левой рукой ноги матери. Сын проявляет сильное беспокойство. Теперь обе матери подходят друг к другу и берутся за руки. Мама смахивает слезы. Мать оставленного ребенка привлекает ее к себе, и они нежно обнимаются. Через некоторое время они перестают обниматься. Хеллингер просит маму сына встать рядом с матерью ее брата. Обе женщины смотрят друг на друга. Хеллингер сыну, увидев, что тот порывается подойти к маме: Иди-иди. Он подходит к маме, гладит ее лицо и нежно обнимает. Мать оставленного ребенка то и дело смотрит на своего сына. Спустя какое-то время сын убрал руки. Он стоит напротив мамы, и они улыбаются друг другу. Хеллингер сыну: Скажи маме: «Я русский». Сын: Я русский. Они с мамой улыбаются друг другу. Хеллингер сыну: Как ты при этом себя чувствуешь? Сын: Мне хорошо. Хеллингер: Правильно. Теперь ты нашел свое место. Теперь у тебя есть подданство. Думаю, мы подошли к концу. Заместителям: Спасибо вам всем. Мама вытирает слезы с лица. Мама и сын обнимаются. Отец с облегчением вздыхает. Судьбы Хеллингер, обращаясь к группе: Я хочу сказать несколько слов о судьбах. То, что мама здесь рассказала о судьбах в своей семье, если приглядеться, чудовищно. Мы видели, что судьбы оказывают на нас влияние спустя поколения. Я лишь слегка коснулся их, затронул только одну точку. И тем не менее, этого достаточно, чтобы облегчить состояние мальчика и, конечно, мамы тоже. Сыну: Ты прямо сияешь. Приятно это видеть. Обращаясь к группе: Нас тянет в судьбах видеть ужасное, жалеть погибших на войне людей и этого отца, который был русским солдатом. Маме: Конечно, тогда творились ужасные вещи, и с отцом тоже. Мы это видели. Он не просто так сбежал. Обращаясь к группе: Давайте сейчас проверим, что происходит, когда мы жалеем людские судьбы. Например, когда мы жалеем бабушку, умершую от голода в Ленинграде, или дедушку, наложившего на себя руки, или оставленную жену и, быть может, детей. Что происходит в душе, когда мы испытываем жалость? Мы становимся сильнее или слабее? Нас приучили жалеть, в том числе религия этому учит. Но что конкретно происходит, когда мы испытываем жалость? Тогда мы ищем виноватых, точнее, обвиняем бога, или как бы мы его ни называли. Мы спрашиваем себя, как могло произойти такое? Мы смотрим на этих людей и думаем, что им на долю выпало столько ужасов по сравнению, скажем, с нами. А если встать в один ряд с этими людьми: бабушкой, дедушкой и всеми другими, оставленной женой, ребенком, мы окажемся меньше или больше? Разве можно возноситься над ними, называя их судьбы ужасными, словно у нас есть право судить, словно нам доподлинно известно, что хорошо, а что плохо? Здесь мы выходим за рамки обыденных представлений, знакомых нам из определенных школ психотерапии, психологии, педагогики или философии. Пока мы остаемся пойманными в данные представления, они отделяют нас от понимания судеб и их величия. Здесь мы поднимаемся на другой уровень и принимаем все как есть, бесстрастно и не делая никаких различий. Просто как оно есть. Тогда мы передвигаемся на уровне духовной силы. Тогда в решающий момент мы можем встретиться лицом к лицу с такими судьбами и кое-что изменить одним нашим присутствием. Настоящее Вступительное слово Нижеследующие тексты также являются лирическими отступлениями, записанными с 2000 по 2004 год. Они возникли на разных семинарах, каждый из них существует сам по себе вне контекста. Поэтому их можно читать по отдельности. Иногда они освещают одну и ту же тему, но в другой связи, возможно, в чем-то повторяясь. Но каждый раз в них звучит нечто новое и трогает душу на новый лад. Размышления я проиллюстрировал конкретными примерами. Все лирические отступления крутятся вокруг темы обретения друг друга, объединения разделенного, мира после конфликта. Они ратуют за жизнь и способствуют любви. Но не любви в узком смысле, которая нередко нас угнетает и мешает жить. Они обращены в жизнь, в самую жизнь. Любовь к людям Любовь к людям означает, что я люблю людей такими, какие они есть, радуюсь им, таким, какие они есть, чувствую себя равным им, люблю неповторимость каждого и не стараюсь никого изменить. Следовательно, я люблю и судьбу каждого, пусть я ее и не понимаю, пусть она бросает мне вызов и чинит препятствия. Судьба другого человека так же, как и моя собственная, заранее предопределена и потому неизбежна. Кроме того, я вижу, что нами управляют могущественные силы, которым мы в равной степени подчинены, какие бы радости они нам ни готовили, в какие бы страдания нас ни ввергали. Из приятия этих сил рождается настоящая любовь к людям, ко всем в равной мере обращенная, потому что для нее нет ни лучше, ни хуже, ни больше, ни меньше, для нее все равны перед лицом общего целого. А что противостоит любви к людям? Суждение, что одни лучше, а другие хуже. Тогда я приказываю сердцу, кого любить, а кого нет, определяю, кто достойный человек, а кто недостойный и в конечном итоге, кто имеет право жить, а кто нет. Тому, кто судит других, приходится опасаться, что его тоже осудят. Справедливо или нет — роли не играет, ведь по большому счету всякое суждение несправедливо, его выносят от самонадеянности. Судящий возносится над жизнью и судьбой других людей, словно его собственная жизнь и собственная судьба иначе и достойнее, чем у других. Или — выражаясь другими словами — словно бог к нему ближе и благосклоннее, чем к другим; словно можно от имени бога судить о жизни и судьбах других людей и вершить их, будто ты бог. Прежде всего, любовь к людям смиренна. Смирение нам дается легче, если видеть в отдельных людях не просто индивидов, а контекст их семей, семейных судеб, особенной совести их семьи, которой они хранят верность. Другие люди хранят верность своим семьям точно так же, как и мы. Их семьи точно так же ограничивают их, как наша семья нас. Они вплетены в семейные судьбы точно так же, как и мы, и в этом отношении точно так же выгадывают или теряют. Когда придет время, они умрут, как и мы умрем, и канут в небытие, бесследно, как и мы. Итак, давайте уважать друг друга, пока мы живы, и любить друг друга с уважением, раз мы еще живы; избавим же нас друг от друга и обретем в этой любви свободу. Но прежде откроемся нашей собственной судьбе, нашей собственной вине, нашему собственному развитию и нашей собственной смерти. |