Большой конфликт. Берт Хеллингер dergrobekonflikt большой конфликт
 Скачать 0.65 Mb.
|
|
Общее горе (Из курса в Неве-Шалом в Израиле, 2001 г.) Хеллингер: Когда мы вспоминаем то, о чем сожалеем в жизни, например, мы очень плохо обошлись с другим человеком, а он говорит: «Я тебя прощаю» — что мы чувствуем? Нам становится лучше или хуже? Мы чувствуем себя больше или никчемнее? Кто прощает таким образом, возносится над нами и умаляет наше достоинство. Прощение К случаю хочу сказать несколько слов о вине. Вина прибавляет нам сил делать добро. У невинных людей на добро меньше сил. Только провинившиеся и отвечающие за последствия вины люди, обладают особенной силой, чтобы делать много добра. Когда прощаешь виноватого, отбираешь у него эту особенную силу и преумаляешь его особенное достоинство. Недавно мне попалась в руки статья Дана Бар-Она, профессора в университете имени Давида Бен-Гуриона, в ней он пишет следующее. С одной стороны, немцы надеются на прощение со стороны евреев, но евреи не готовы их простить. С другой стороны, израильтяне надеются на прощение со стороны палестинцев. Итак, с одной стороны, они отказывают в прощении, с другой — сами надеются на него. Но что бы было, если бы евреи простили немцев? Тогда бы немцы уже не смогли так глубоко и сочувственно оплакивать жертв Холокоста, а израильтяне не смогли бы почтительно помириться с немцами. Значит прощение — неверный путь к полноценному примирению. Достоинство Если бы немцы признались в причиненных ими евреям ужасах и беспрецедентной в наше время жестокости, если бы они взглянули на убитых жертв и дали бы посмотреть на себя, не всем скопом, а посмотрев в лицо каждому отдельному человеку, они бы рухнули без сил. Не просто отдельные насильники, а вся нация в целом. Ведь практически все немцы в той или иной степени участвовали в надругательстве над еврейским народом. Тогда все стали бы незначительными перед жертвами. Если бы немцы в самом деле допустили эти горе и боль, они бы вернули себе часть своих сил и достоинства в глазах переживших войну. Та же скорбь срочно требуется от евреев. Ведь многие евреи не отваживаются по-настоящему посмотреть на жертв Холокоста, взглянуть им в глаза, увидеть их страдания и судьбы, глубоко склониться перед ними и по-настоящему их оплакать. Если бы евреи так скорбели по своим умершим, а немцы так скорбели по убитым ими, общее горе примирило бы обе стороны. А когда надеешься на прощение или сам прощаешь, настоящее примирение невозможно. Израиль и палестинцы Разумеется, сказанное относится и к конфликту между Израилем и палестинцами. Недавно на конгрессе в Вюрцбурге Дан Бар-Он выступал с израильской стороны, а Сэми Адван — со стороны палестинцев о путях примирения между их народами. Они предложили общий мастер-класс, в котором обе стороны могли представить свое видение по вопросу изгнания палестинцев в надежде, что это поможет сторонам лучше понять друг друга и сблизиться. Разумеется, я как немец вижу вещи в более широком контексте, ведь то, как палестинцев изгнали из Палестины, ранее пережили многие израильтяне в Германии. В ходе мастер-класса Дан Бар-Он и Сэми Адван попросили меня показать в расстановке, руководствуясь личным опытом, что необходимо для примирения между Израилем и палестинцами. Я выбрал из группы пятерых заместителей палестинцев, причем только евреев. Затем я выбрал пятерых заместителей израильтян и расставил обе группы на расстоянии двух метров друг напротив друга. Одна из заместителей палестинцев смотрела в пол. В семейной расстановке это значит, что она там видит умершего человека. Тогда я выбрал заместителя этого умершего и попросил его лечь на спину на пол между обеими группами. Мы не определили, израильтянин он или палестинец, ведь на обеих сторонах было немало убитых. Палестинка сразу встала на колени перед мертвым. Очевидно, она оплакивала ребенка, павшего жертвой конфликта. Одна из заместительниц с израильской стороны хотела перейти на сторону палестинцев, но они не приняли ее. Должно быть, она хотела попросить прошения, но здесь это было неуместно. Затем палестинцы один за другим опустились на пол, горе одолело их. Один из израильтян упал навзничь и горько заплакал. Всех прочих израильтян тоже охватила глубокая боль. На этом месте я оборвал расстановку и спросил отдельных заместителей, что с ними происходило. Все сходились в одном: они глубоко скорбели. Ни один палестинец ничего не потребовал от израильской стороны. Это очень удивило израильтян, они думали, что палестинцы хотят вернуться и предъявить свои права на потерянное имущество. Выяснилось, что, прежде всего, для палестинцев важно одно: они хотели, чтобы к ним относились как ко много натерпевшимся людям. Обе стороны вдруг почувствовали, сколько горя им пришлось вынести и сколько горя они причинили друг другу. Примирение Конец примирительной динамики должен выглядеть так: противники видят страдания на одной и на другой стороне. Они скорбят вместе. Затем они смотрят вперед на то, что они в будущем вместе и друг для друга могут сделать. И больше не оглядываются на прошлое и ничего друг от друга не требуют. На этом основании они могут достичь чего-то положительного для обеих сторон. Я проверил свою теорию в разных контекстах. Примирение возможно только после общей скорби об утраченном. Возвращение изгнанников Недавно в Японии одна женщина рассказала на семинаре, что ее дедушка погиб в ходе атомной бомбардировки в Хиросиме. Она попросила о помощи, потому что боялась подойти к родителям, ей казалось, что она представляет опасность для них. Не правда ли, странная мысль — ребенок боится причинить вред родителям? Я расставил заместителей дедушки и атомной бомбы. Женщина смотрела не на дедушку, а на бомбу. Вместо дедушки она подошла к бомбе и спряталась за ней. Распространенный случай — если боишься человека или хочешь его исключить, сам уподобляешься ему. Нечто подобное происходит во многих еврейских семьях. Нередко кто-то из членов семьи воплощает в себе насильника, потому что семья его отвергает и исключает. Ни в собственной душе, ни в семье не найти ни решения, ни примирения, пока в ней есть исключенный член, пусть даже убийца. Но вернемся к расстановке в Японии. Заместитель атомной бомбы долго не сводил глаз с дедушки, а тот медленно опускался на пол. И вдруг стало ясно, что они сквозь призму поверхностного представляли Японию и США. Но японцы не были только жертвами, они были* и насильниками. Поэтому здесь нельзя работать по принципу «вот насильники, а тут жертвы». В конце расстановки друг напротив друга стояли Япония и США. Жертвы с обеих сторон взялись за руки и заключили их в круг. Только тогда Япония медленно приблизилась к США, а США протянули ей руки. Здесь сначала помирились жертвы, а затем насильники. На этом примере становится ясно, что просьба о прощении, будь то от Японии к США, от США к Японии или от Японии к народам, на которые она напала, была бы здесь не к месту. Нужно намного больше — общая скорбь по погибшим. Пример. Общая скорбь по убитым детям В Неве-Шалом Эли поведал, как он с родителями, сестрой и другими израильскими детьми в ходе поездки на автобусе сделали остановку в Египте. И египетский полицейский открыл по ним огонь и убил шестерых детей, среди них сестру мальчика. Эли удалось бежать вместе с троими другими детьми. Для расстановки я выбрал из группы заместителей Эли и его сестры, пятерых убитых детей и египетского полицейского. Некоторое время спустя я выбрал шестерых заместителей палестинских детей, убитых израильтянами, и попросил их лечь на пол рядом с другими детьми. Было несколько робких попыток с обеих сторон войти в контакт, египетский полицейский тоже хотел дотронуться до некоторых из своих жертв. Но все попытки были отвергнуты. Я ввел .заместителей родителей детей с обеих сторон в расстановку, но это мало что изменило. Через некоторое время заместитель Эли подошел к египетскому полицейскому. Они протянули друг другу руки и обнялись. С этой секунды в расстановку пришло движение. Мертвые дети с обеих сторон подползли друг к другу и взялись за руки. Эли и египетский полицейский подошли к родителям Эли. И все обнялись. Хеллингер Эли: Только когда твой заместитель подошел к египетскому полицейскому, мертвые смогли приблизиться друг к другу. В конце концов, они лежали все вместе. Эли: У меня не было гнева на египетского полицейского. Хеллингер: Мы видели. Я сказал это только потому, что мы были очевидцами, какое влияние на мертвых это оказывает, когда живые идут навстречу друг другу. Когда живые сходят с места, мертвые тоже могут пошевелиться. Образы бога Хеллингер (в г, Неве-Шадом): Сегодня мы празднуем Шаббат. Это священный день, в который люди вспоминают о божьей помощи еврейскому народу. Бог — большая тема для всех людей и народов. Возникает вопрос: достойны ли мы бога? Ведем ли мы себя почтительно по отношению к нему? Не используем ли мы бога в своих целях? Большинство религий использует бога, а не служат ему. Я долгое время размышлял, что происходит в душах людей, когда они думают о боге. Или что происходит в их душах, когда они любят бога или боятся его. Я обнаружил, что существует связь между образами бога в нашем представлении и действием совести — то есть, тем, как именно эти образы в нас живут. Личная совесть, данная нам в ощущениях как чувство вины или невинности, различает добро и зло, хороших и плохих людей, моральное и аморальное поведение. Что это значит для нашего способа представления бога? Он, как и совесть, различает между добрыми и злыми людьми. Мы приписываем ему те же мысли и суждения, какие нам диктует совесть. Значит то, что считается хорошим в нашей семье, хорошо и для бога. А то, что наша семья отвергает, отвергает и бог. Таким образом, действие совести распространяется и на бога. У каждой религии есть основатель. Христианство восходит к Иисусу, хотя мы не знаем наверное, хотел ли он основать религию. Христианство возникло позже из его учения и учений апостолов. Иудаизм в некотором роде восходит к Моисею. Он дал евреям законы, хотя вера в бога Израиля существовала и до него. Ислам основал Мухаммед, а буддизм — Будда. Подчас мне думается, что бы произошло, если бы мы встретились с основателями великих религий в человеческом обличий. Что, если бы можно было встретиться с Моисеем или Иисусом, Мухаммедом или Буддой? Что бы произошло в наших душах? Позволили бы мы им быть на равных с нами? Что изменилось бы в душе и что изменилось бы в нашем отношении к ним? Эта встреча умалила бы или возвеличила нас? Как бы это отразилось на нашей вере и на отношении к высшей силе, которую мы называем богом? Крепче бы стала наша связь с этой силой или слабее? И что бы стало с отношениями между религиями и культурами? Я не имею права отвечать на этот вопрос. Я его только задал. Страстная пятница в Буэнос-Айресе (Из курса в Буэнос-Айресе, 2001 г.) Хеллингер: Сегодня Страстная пятница. Для христиан это особенный день. Хороший день? Или плохой? Что в этот день произошло? Иисуса распяли на кресте — обычное дело в Иерусалиме. Об Иисусе, каким он был на самом деле, мало что известно. В Евангелии есть разные пласты. В некоторых еще проступают места о том, каким он был: человеком, знавшим о своих границах, о своей зависимости от бога; иногда у него не выходило добиться, чего он хотел. Словом, по большому счету, человек как все мы. Так он себя осознавал. А что произошло потом? Когда Иисус висел на кресте, он кричал громким голосом: «Боже мой! Боже мой! Для чего ты меня оставил?» Здесь он был полностью человеком. Человеком, достигшим последнего предела и вынужденного понять, что бог для нас всегда недостижим. В этом и заключалось его величие — узнать об этом и испить эту чашу. А что затем сделали с Иисусом? Для апостолов, видевших его и слышавших крик, было невыносимо представление о его богооставленности. Они не могли помыслить бога, остающегося тайной. Поэтому они проповедали воскресение Иисуса, и что теперь он сидит справа от бога как бог-сын и придет судить живых и мертвых. Что случилось потом? О настоящем Иисусе почти совсем перестали говорить. Он вдруг потерял значимость. Павел в своих посланиях почти не упоминает Иисуса. Он был ему неважен. Притом Послания Павла — древнейшие автографы Нового Завета. Евангелия возникли намного позже, на тридцать-пятьдесят лет позже. Они написаны с верой в возвышение Иисуса. Так настоящий Иисус отошел в тень. Возвысившийся Иисус — по сути, ужасный Иисус по сравнению с настоящим Иисусом, о котором нам хоть что-то известно. Стоит только открыть и почитать Откровение Иоанна Богослова, как возвысившийся Иисус там описан. Он появляется на белом коне и перед въездом в город топчет точило вина ярости и гнева бога, и кровь поднимается до поводьев коней и течет на многие версты. Не правда ли, ужасные слова? И это бог? А Иисус сидит справа от него, и они говорят лишь о крови и расправах? И этот бог провозглашается богом любви? В этой связи обнаруживается еще одна уродливая вещь, а именно ненависть христиан к евреям. В Евангелии от Матфея есть такой отрывок, помещенный, очевидно, с гнусной целью, мол, весь народ кричит: «Кровь его на нас и на детях наших». Здесь начинаются страдания евреев от христиан. Чего только не натерпелись евреи от христиан. Как и Иисус. Когда читаешь и слышишь, сколько бед причинили еврейскому народу, по сути, это то же самое, что причинили Иисусу. Притом евреи вели себя кротко, как повествуют и об Иисусе. Как агнцы на заклание, они не издавали ни звука. Странная вещь — во время Холокоста сотни тысяч людей просто уводили, а они и не сопротивлялись. Что в евреях есть такого для нас? Еврейство — особенный образ в наших душах. Ведь то, что христиане им причинили и как с ними обошлись, следует определенному внутреннему образу. Кого воплощают евреи в наших душах? Человека Иисуса, от которого отрекаются многие христиане. С возвышением человек Иисус потерпел немало несправедливости. Он больше не может оставаться человеком, как все мы. Приходится его отвергнуть, иначе нам пришлось бы столкнуться с оставившим Иисуса богом, который и для нас недостижим. Поэтому в евреях мы боремся с темной стороной христианства. Пожалуй, сегодняшний день — возможность задуматься о том, как восстановить справедливость по отношению к человеку Иисусу и евреям. Вчера в расстановке мы видели, что происходит, когда убийца смотрит в глаза жертве. Как оба вдруг проникаются общим горем и в посмертии обретают мир. У меня сейчас тоже возник образ. А что, если представить, как Иисус в загробном мире встретился с Иудой, с осудившими его первосвященниками, с Понтием Пилатом, с теми, кто приколачивал его к кресту? Они смотрят друг другу в глаза, человек человеку, плачут о случившимся и так обретают покой. Если в нас будет жить этот образ, мы сможем взглянуть евреям в глаза, человек человеку, и вместе с ними скорбеть о причиненных им бедах — в средние века во всех христианских странах, скажем, в Испании, России, а в последнее время, прежде всего, в Германии. Тогда этот день станет днем примирения и согласия. Пример. Я один из вас Беньямин (на этом курсе): У меня с детства было много несчастных случаев. Все они связаны с транспортом: велосипедом, машиной, лошадьми. Много раз я попадал в аварию после того, как мне в жизни удалось что-то важное. Неделю назад я ехал на машине с детьми и вдруг заметил, что очень рискованно веду машину. Хеллингер: Что произошло в родительской семье? Беньямин: Отец и все бабушки и дедушки бежали из Европы от смерти. Хеллингер: Что значит «бежали от смерти»? Беньямин: Родители со стороны отца бежали из концентрационных лагерей в Германии, дедушка по маминой линии — из России. Он спасался от погромов, всю его семью убили. А бабушка со стороны мамы бежала из Австрии. И ее семью там вырезали. Хеллингер: Ты из еврейской семьи? Беньямин: Да. Хеллингер: Хорошо. Мы расставим заместителей всех умерших. Сколько их было? Беньямин: Много, но сколько точно я не знаю. Хеллингер: Возьмем шестерых. Выбери их из группы. Беньямин выбирает заместителей и ставит их в ряд. Хеллингер просит его встать перед ними. Беньямин отшатывается. Затем он закрывает лицо рукой, боль накатывает, он хочет кричать и не может. В это время Хеллингер выбирает шестерых заместителей убийц и ставит их в ряд под прямым углом к жертвам. Беньямин топает ногами и кричит от раздирающей боли. Через некоторое время он встает на колени и колотит кулаками о пол. Потом ложится на живот и громко кричит. То и дело он глядит на жертв и на насильников с ревом и всхлипыванием и бьет кулаками о пол. Спустя еще какое-то время он поднимается и смотрит на жертв. Одну из жертв надолго охватила дрожь. Некоторые из жертв опустились на землю. Беньямин немного успокоился. Он подходит к жертвам и снова отшатывается. Кивает головой, протягивает им руку, а другой ударяет себя в бедро. Снова громко плачет, закрывая лицо ладонями. Снова подходит, встает на колени перед жертвами и целует всех в лоб. Плачет навзрыд, с ревом возвращается, складывает руки перед лицом, как для молитвы. Через некоторое время Хеллингер ставит его рядом с убийцами и просит смотреть на жертв. Беньямин успокаивается, смотрит на них и на убийц. Он медленно проходит перед ними и возвращается на свое место. Затем остается стоять перед ними. Хеллингер Беньямину: Посмотри на убийц и скажи «я один из вас». Беньямин спокойным голосом: Я один из вас. Соглашаясь кивает. Хеллингер: Верно. Обращаясь к группе: Он идентифицирован с насильниками. Беньямин кивает. Наклоняет голову, стоя перед насильниками, и плачет. Хеллингер Беньямину, помолчав: Посмотри на мертвых. Беньямин поворачивается к жертвам и плачет. И все-таки смотрит на них. Хеллингер Беньямину: Дыши спокойно. Кладет руку ему на грудь. Беньямин затихает. Хеллингер: Просто смотри и спокойно дыши. Беньямин смотрит на мертвых. Беньямин Хеллингеру: Я устал, совсем выбился из сил. Снова принимается плакать. Хеллингер: Сядь рядом с мертвыми, просто сядь. Беньямин садится на пол рядом с мертвыми. Они неподвижно лежат с закрытыми глазами. Хеллингер: Ничего не поделаешь. Они все умерли. Все умерли, давным-давно. Беньямин кивает и плачет, беспомощно шевеля руками. Хеллингер: А теперь заключи каждого из них в свое сердце. Не только тех, кто здесь лежит, всех других из твоей семьи тоже. Заключи их всех в свое сердце, каждого по отдельности. Беньямин кладет руку на сердце, плачет и снова бьет кулаками в пол. Хеллингер: Заключи их в свое сердце, каждого по отдельности — с любовью. Беньямин успокаивается. Подходит к одному из умерших и гладит его по спине. Хеллингер: Правильно. Заключи каждого из них в свое сердце. Дыши глубже. Дыши спокойно и глубоко. Беньямин подходит к каждому мертвому человеку, гладит и целует его. Затем подходит к одному из лежащих на полу убийц и тоже гладит и целует его. Затем отходит на шаг назад, складывает руки как для молитвы, смотрит на мертвых и кланяется им. Отходит еще на несколько шагов, кланяясь на каждом шагу. Затем смотрит на насильников, хочет отвернуться. Хеллингер: А теперь подойди к насильникам. Беньямин подходит к одному насильнику, гладит его по щеке и кладет ему руку на грудь. Последний кладет ему руку на плечо. Беньямин гладит его еще раз по щеке и подходит к следующему. Кладет ему руку на грудь. Он тоже кладет руку на плечо Беньямину. Беньямин гладит его по щеке и подходит к следующему. Гладит его и кладет ему руку на плечо. Затем они обнимаются. Он идет к следующему и тоже гладит его. Подходит к лежащему на полу убийце, которого он уже гладил, целует его и подходит к последнему убийце, который уже долго лежит на полу с закрытыми глазами. Беньямин гладит, целует и обнимает его. Затем встает и отворачивается. Хеллингер Беньямину: Достаточно? Беньямин кивает и кладет голову на грудь Хеллингеру. Они долго стоят обнявшись. В это время все насильники легли на пол и закрыли глаза. Хеллингер заместителям спустя некоторое время: На этом все. Помолчав группе: У немецкого композитора Рихарда Вагнера в его последней опере «Парсифаль» есть замечательные слова и замечательная музыка. Она называется «Чудо Святой пятницы». После долгих скитаний Парсифаль приезжает в замок Грааля. Он привозит обратно священное копье и удивляется, что все изменилось. Другие цветы цветут, все блестит по-новому. Гурнеманц, старый рыцарь Грааля, объясняет: — Это чудо Святой пятницы, господин. |