Тённис Ф. Общность и общество (2002). Gemeinschaft und Gesellschaft
 Скачать 12.89 Mb.
|
|
§ 8. Господство и собственность Здесь подвергается различению господство человека над человеком, рассматриваемое далее в теснейшей связи с понятием собственности. Семейно-пра- вовое господство есть по сути своей господство целого над его частями и выступает как господство одной части над другими, например, отца и хозяина дома над сыновьями и слугами, лишь в силу того что одна часть зримо воплощает в своей самости всю полноту незримого целого. Тоже самое справедливо и для всякой общностной собственности, в особенности для владения землей и почвой. Напротив, общественное господство и собственность а priori принадлежат индивидуального лица однако, поскольку наделе обязательство предполагает существование другого лица, постольку это последнее является инклюзивным субъектом [Mitsubjekt] предоставляемого сего стороны действия, пока это действие находится еще в сфере его свободы, и обладает инклюзивной собственностью [Miteigentum] в отношении того предмета или денежной ценности, на которые направлено обязательство, до тех пор пока оно не будет исполнено и погашено или пока дальнейшее владение по наступлении срока погашения обязательства не станет неправомерным (поскольку в правовом отношении не будет уже мыслиться как собственность, хотя как possessio или как фактическое обладание оно в правовом отношении может продолжаться, подчиняясь особым правилам. Точно также и действие, деятельность, труд как овнешненные) в правовом отношении становятся его получателя, действием, деятельностью и трудом с того момента, к которому, согласно договоренности, было отнесено их начало. Теория естественного права, конечно же, правильно учит нас тому, что лицо не может продать само себя, так как получение некого (предположительного) эквивалента и, стало быть, сохранение сферы собственного произвола, в которую этот эквивалент должен поступать, является предпосылкой всякого обмена. Напротив, можно вполне допустить, чтобы человек в течение всей жизни продавал свою рабочую силу, оставаясь в остальном свободными способным владеть той или иной собственностью. Нет, далее, и концептуального препятствия к тому, чтобы человек сам находился в чьей-либо собственности в качестве товара или был потреблен в качестве предмета потребления. Скорее, абсолютное утверждение и абсолютное отрицание личностного качества является обратимым. Поэтому чистое рабство [Sklaverei] никоим образом не находится в правовом противоречии с общественной системой, хотя и является абсолютно искусственными позитивным установлением, так как предпосылка, согласно которой все (взрослые, те. действительные) люди в силу своей способности обладать произволом равны между собой, выдвигается самой природой и потому является простой ив научном отношении первичной. Но субъекты всех ценностей и ценностных определений — вне меньшей мере, чем вещи, по природе своей ценности не имеющие (например, клочки бумаги) — благодаря конвенции тоже могут быть превращены в предметы имущества и приобрести рыночный характер, ив действительности человеческие тела являются более естественными товарами, чем человеческие рабочие силы, хотя только последние, а не первые, могут стать собственно товарами, предлагаемыми на продажу их естественным владельцем. Напротив, существу общности это совершенное рабство соответствует столь же мало, что и совершенная свобода личности. Услужение [Knecht- heit] в системе такого права есть, в первую очередь, разновидность принадлежности к своему целому, например к дому, хотя принадлежность эта, скорее, пассивна, чем активна, и подобает, скорее, частям владения, а несамостоятельным субъектам собственной жизни в действительности же такие слуги занимают среднее положение между теми другими обладают по меньшей мере возможностью участвовать в мирной и правовой жизни общности, а в силу привычки и своей неизменной преданности способны приобретать особые привилегии. Это конкретное понятие принадлежит культуре, в которой господствуют не торговля и ростовщичество, а земледелие и труд. Все формы зависимости и служения определяются и мыслятся здесь по образцу домашних отношений. И всем им противостоит особого рода патриархальное достоинство и власть. Господский чин имеет двоякий характер. С одной стороны, на господина возлагается главным образом забота о подданных защита, руководство, наставление. Здесь они в отношении к нему целиком и полностью являются младшими (inferio res), и хотя их благо, несомненно, выступает предметом их собственного желания и воли вне меньшей мере, чем предметом воли и желания господина, все же здесь уместна форма повеления [Befehl], которым последний как бы побуждает их волю к тому, что является наилучшим для него поскольку они ощущаются им только как его собственные части или члены. С другой же стороны, то дело, которому он себя посвящает, несомненно, является прежде всего его собственным делом он выступает главным зачинщиком и предводителем в каком-либо труде, где ему требуется помощь Тогда, если это возможно, он призывает равных себе, чем, в тоже время, помещает их под свою опеку и ставит в зависимость от себя, и здесь той формой, которая наиболее адекватна такой, по сути своей взаимной, обусловленности, является просьба [Bitte] (приглашение, призыв, поручение, адресуемое как вышестоящим, таки равным или подчиненным. На базе развитой общности господство первого вида с наибольшей чистотой выражается в господстве отца над своими детьми (potestas); господство второго видав супружеской власти (manus). Все отношения достоинства и служения, имеющие менее глубокое происхождение и менее связующие для сердец, могут быть, тем не менее, сведены к одной из этих схем или к некому среднему для обеих варианту. Крепостная зависимость [Hörigkeit] может отличаться такими чертами, что будет проявляться, скорее, как подчиненное положение сына, ставленника, или будет подобна той зависимости, в какой обычно находятся помощники, вассалы, члены свиты или друзья. В томи другом облике она может более или менее приближаться к статусу слуг как к состоянию совершенной зависимости. Но служение (особенно там, где в самом деле начинает ощущаться его принадлежность семье) различается в той мере, в какой различаются вышеупомянутые типы. Оно уподобляется положению детей или даже супружескому товариществу и содружеству. И опять-таки, с наибольшей отчетливостью эти явления разнятся друг от друга там, где мастер (в сфере какого-либо ремесла или искусства, с одной стороны, противостоит ученику и адепту, с другой же — относится к освобожденному подмастерью [Geselle] как к помощнику в его труде, исполнителю его идей 9. Вознаграждение и обмен В одном новейшем исследовании, где отношения, сформированные целиком на общественной основе, названы эгоистическими, была предпринята попытка определить рычаг всех этих отношений и связей как вознаграждение [Lohn] (Jhering R. von. Der Zweck im Recht. Bd I. [Иеринг P. фон Цель в сфере права. T.I]). Против самого понятия нечего возразить, но то слово, которое используется для его обозначения, может ввести в заблуждение. Ибо как раз тот, кто как и сам этот писатель) вдумчиво следует глубинному смыслу слов, сможет убедиться в том, насколько неадекватна попытка определить предложенный товар как вознаграждение за вырученную монету, а цену — как вознаграждение за уступаемый товар, хотя в эпоху, когда рабочая сила ничтоже сумняшеся признается товаром, а трудовой контракт — меновой сделкой, остается в порядке вещей наделять этим именем выдаваемую здесь сумму денег. Собственное значение вознаграждения состоит, скорее, в благодеянии, оказываемом добровольно, те, в этом случае, сообразно сущностной воле, и хотя, по видимости, такое благодеяние исходит, как правило, из признания оказанных добрых услуга также из высокой оценки тех или иных сущностных свойств и черт характера заботливости, прилежания, преданности, оно всегда обусловлено усмотрением, расположенностью или восхищением одной стороны, и именно поэтому может быть понято как подарок, благосклонность или милость. Короче говоря, это такой способ давать который подобает старшему (superior), и надлежащим образом практикуется соразмерно заслуге потому вознаграждение и нужно понимать как следующее за потреблением блага, за принятием помощи и т.д. Конечно, в ожидании вознаграждения ив надежде на него слуга прилагает определенные усилия, собирается с силами, делает все, что в его силах те. словно пытается купить себе высокую плату, подобно тому как в состязании бегунов каждый стремится обогнать другого, а именно такова, как мы знаем, и конкуренция в сфере торговли, и всякое соревнование за венец честолюбия. Но уже здесь мы смешиваем то, что должно быть разделено. Где речь действительно идет о назначенных призах, там покупателями и продавцами, пожалуй, можно счесть тех, кто силится завладеть ими, но никоим образом не того, кто их выплачивает. Его обещание, как правило, не есть обещание контрагента если условия окажутся выполненными, то он лишь в моральном смысле будет должен не отказать в обещанном. Но он сам, как господин, вершит суд над их действиями (и именно поэтому может также пренебречь ролью члена жюри и то, что он дает, оказывается соразмерным благу, тогда как обмен по сути своей является двойными одновременным актом, не ведающим ни до, ни после, ни верха, ни низа (те. безразличным к рангам, поскольку представление о них всегда пространственно, подобно тому как и по природе родитель обычно бывает выше и крупнее своего ребенка, а мужчина — женщины. Ни до, ни после, — потому что если ответное действие должно последовать через некоторое время, тов действительности происходит выменивание (принятого на веру) обещания на вещь. В первом случае имеет место акт дистрибутивной во втором — коммутативной справедливости, и эта существенная оппозиция в корне идентична рассматриваемой нами оппозиции общности и общества и открывает перспективу новых важных исследований. Если, однако, вернуться к нашей теме, то торговая и прочая конкуренция (где каждый соревнующийся стремится разбогатеть, пользоваться властью и уважением) имеет всего лишь метафорический характер в ней существенен не какой-либо субъект — продавец или даритель, — а только роковые обстоятельства, поддающиеся или неподдающиеся учету, только удача, которая по известным или неизвестным причинам вознаграждает прилежание и дерзость одного и оставляет тщетными усилия другого. Далее обещание награды лишь тогда равносильно идеальному предоставлению таковой, когда требуемое действие обладает совершенно объективными качествами, те. может быть изъято из сферы произвола исполнителя как некая вещь ибо обмен завершается, как только последняя отходит противоположной стороне, поскольку отсюда проистекает требование вознаграждения или обязательство того, кто его предоставляет 10. Служба и контракт Тем или иным способом всякое служебное отношение может стать чисто контрактным, как это известно из опыта. Нос другой стороны, мы также видим, что никакое усилие и никакой произвол не может сделать то, что производит только свободная природа и гармонирующая с ней сущностная человеческая воля, а к продуктам последней в равной мере принадлежат и ее качества, и ее самобытные произведения. Что касается вещей второго рода, то тут все может быть, пожалуй, вознаграждено [belohnt], ноне оплачено [bezahlt]. Что касается качеств — то лишь то из них, что, к примеру, выражается в определенных поступках, к которым (или к подобным им) может оказаться способным каждый человек, даже не имеющий таких качеств, если только захочет, те, если его побудит к тому представление о достаточно привлекательной цели, мотивирующее применение его сил. Это представление фиктивно ибо таких, внешних по отношению к нему, физико-психических сил в природе не существует. Но общечеловеческие способности, в которых каждому присуща большая или меньшая, количественно определимая доля, коей они распоряжается в той мере, в какой за возбуждением головного мозга следует сокращение мышц, — общечеловеческие способности именно в этом отношении подобны внешним вещам, перед лицом которых каждый равен каждому и есть попросту человек, который умеет сними обращаться и применять их надлежащим образом. А такое употребление, опять-таки, является в отношении всех вещей одинаковыми вместе стем наиболее легким в той мере, в какой они оказываются определены в качестве товаров и, следовательно, там, где истинное их применение становится мнимым, а их употребление превращается в неупотребление. И тоже одинаковое, поскольку они требуют лишь напряжения присущей всем людям мускульной силы. Здесь, как и везде, конкретно-всеобщее, содержащее в себе зачатки всего особенного, соприкасается с абстрактно-всеобщим, в котором все особенности были искусственно стерты актом индивидуального или общественного мышления всеобщее идеи и всеобщее понятия. Но если таили иная деятельность может быть предложена на продажу и продана, тов действительности это еще никоим образом не означает, что к ней способен всякий человек. Это только отдельная личность делает ее внешней для себя иона принимает форму такой вещи, возможной для человека вообще. Последует ли затем (ив какой мере) также и выполнение такого средне-всеобщего труда — это вопрос из другой области. Конечно, это будет происходить тем скорее, чем в большей мере труд по изготовлению одного итого же изделия, осуществляемый, стало быть, в рамках мануфактурной мастерской, подвергается разделению разделенный — упрощается, наконец, в особенности, если этот труд пользуется машинами, которые все более автоматизируются, и под конец начинает требовать лишь их обслуживания а каковы машины, таковы и методы их назначение состоит в том, чтобы сперва усовершенствовать Ф. Тённис умение и искусство, а затем сделать его излишним. А чем более простыми абстрактным становится труд, тем отчетливее он как таковой обусловливает свою цену и сводится к своей ценности как способ использования и эксплуатации объекта — в качестве какового его и покупает предприниматель. Иными словами, средняя цена, которая прежде была воображаемым посредником между высокими и низкими, в силу того что высокие цены квалифицированного труда теряют свою привлекательность, все более приближается к уровню низких. Этот процесс развертывается еще внутри системы общественного производства, основанного на отрыве рабочего от средств и орудий труда. — Поэтому можно судить, насколько имя вознаграждаемого рабочего [Lohn-Arbeiter] не подходит пролетарию в рамках общественной системы. Наделе его имя облыпе корреспондируется с именем работодателя, или мастера, предпринимателя-торговца, или фабриканта, или же еще менее патриархального акционерного сообщества и, наконец, казны которая хотя и должна принимать во внимание общие для всех интересы, но фактически, как правило, понимает их как голые интересы капитала и прибыли 11. Подношение и вознаграждение Рядом с вознаграждением [Lohn] как даром высшего низшему стоит подношение [Abgabe] как вклад низшего в поддержание жизни и домохозяйства высшего. Входе фактического применения то и другое развивается в привычку а в силу сопутствующих обстоятельств становится всеобщей привычкой и долгом также ив отношении своего вида и размера. Как совершенно добровольным им соответствуют просьба в связи с вознаграждением) или обещанная, хотя и заранее негарантированная милость (в связи с подношением как выполняемым подолгу требование (postulatum) или статья какой-либо привилегии. Нов конечном итоге отношения обоих этих родов становятся контрактными (а затем закрепляются в законе, что здесь, однако, еще не рассматривается, ив них вознаграждение и подношение представляют собой нечто иное, как заранее оговоренные и условленные эквиваленты других, уже полученных или ожидаемых вещей и услуг. Но поскольку по своему происхождению они восходят к памяти и основаны на признании (recognitio) общностных отношений, постольку и подношение, и вознаграждение есть нечто иное, как зримое выражение благодарности за вкушаемые блага. И потому подношение можно также рассматривать как вознаграждение, проникнутое почитанием и возвеличением, а вознаграждение — как подношение, приносимое из милости и снисхождения. Даже безотносительно к ценности и полезности подарков, получать их водном отношении приятно, а в другом — обременительно. Поэтому отказ от подношений, замена их налогами и т.п., как момент отмирания общностных отношений, оказывается в тоже время разрушительным для определяемых ими высших рангов, хотя и впервые позволяет последним приобрести общественное значение, а именно совершенную иму- щественно-правовую независимость, достигаемую благодаря твердому денежному доходу от торговых и ростовщических сделок. Ведь свободное землевладение, даже если оно не трактуется как сделка, формально становится таковой уже в силу арендного контракта и, как следствие, пользования земельной рентой. Таким образом, если вышеупомянутая перемена двояким образом сказывается на тех, кому предназначалось подношение, — она пагубна для их чести, но благотворна для их имущества, — то упразднение вознаграждения ведет к тем же последствиям, только касающимся противоположной стороны. Высшие ранги, даже после того как все действительные узы между ними и толпой были разорваны, сохраняют стойкий интерес к тому, чтобы сопротивляться окончательным последствиям равенства всех, кто обладает способностями избирательной воли, ибо последствия эти содержат отрицание их старшинства, каковое наделе не только сохраняется, но и становится все более устойчивыми явным, превращаясь в общественное старшинство, целиком и полностью обретаемое уже не в субъекте — голой личности, — а в объекте, соразмерно объему их избирательно-волевой сферы и тем самым их имущества. Поэтому им нравится блюсти видимость вознаграждения и использовать его имя. Эта самая видимость (однако не имя) ощущается низшими рангами как признак покорности, как бесчестие. Напротив, вещь измеренную по ее экономической ценности, в некоторых отношениях, которые сами по себе вполне могут быть редуцированы к чистому обмену или контракту, они принимают с благосклонностью. Ибо тот, кто не желает торговаться о цене какого-либо товара или услуги (считает это ниже своего достоинства, ценит себя выше этого, поступается тем самым как продавец своей главной выгодой и, если услуга уже была предоставлена (те, если в соответствии с общественной схемой молчаливый контракт уже был заключен, избегает той опасности, что его к этому принудит последующее требование продавца, лишь благодаря завышенной оплате, которая, таким образом, мыслится как содержащая помимо ценности и цены еще и некий свободный дари дар этот, разумеется, можно рассматривать как возмещение и собственно вознаграждение за те свойства и действия, ценность которых не была или не могла быть предложена. Обычно же он имеет характер подаяния [Almosen] как добровольного подношения вышестоящего нижестоящему, единственным основанием для коего представляется нужда последнего. Однако и подаяние имеет различный, общностный или общественный смыслили, скорее, разнится в зависимости оттого, проистекает ли оно из сущностной или из избирательной воли. Ибо одно дело, когда оно подается из особенного или всеобщего сострадания, особенного или всеобщего чувства долга, когда помощь и пом ерж ка происходит из соответствующей настроенности и заключает в себе идею необходимости (оказывается по собственному побуждению) или обязанности (обусловливается отношениями родства, соседства, сословного и профессионального товарищества, а в конце концов даже религиозного или, скажем, всеобще-человеческого братства. Иначе дело обстоит, когда оно подается абсолютно хладнокровно, ради какой-нибудь внешней цели, например, чтобы оградить себя от тягостного зрелища нищеты, или выказать свою щедрость, прославиться своим богатством и властью, или же, наконец, — и это случается чаще всего, хотя и находится в тесной связи совсем прочим, — под давлением общественной конвенции и этикета, у которых есть свои веские основания для того, чтобы настаивать на таких предписаниях. А именно таково часто бывает благодеяние богатых и знатных особ оно конвенционально и уже потому холодно и бесчувственно. — С этих позиций следовало бы оценивать любопытный и подробно рассмотренный новейшими авторами феномен чаевых [Trink geld], эту странную смесь вознаграждения, оплаты, подаяния, в любом случае непригодную для того, чтобы сохранять и поддерживать человеческую общность. Это поздний побеги признак окончательного вырождения всех подобных образований. Напротив, их изначальной и наиболее универсальной формой является подарок [Geschenk], которым обмениваются влюбленные, родственники, друзья, действительно ощущающие свое природное единство, подобно тому как гостеприимство и всякая подлинная помощь вне меньшей мере, чем ради ближнего, оказывается и ради самого себя. Как и все такого рода вещи, дарение тоже может стать произвольными конвенциональным, но видимость соответствующего настроения удерживается с еще большей щепетильностью, потому что в противном случае имел бы место обмен натуральными предметами, который без их сравнения и оценки выглядел бы слишком самонадеянными абсурдным. Ибо, опять-таки, предложить кому-либо денежный подарок, ничуть не нарушая при этом логического или эстетического взаимопонимания, допустимо только тогда когда нет и мысли об ответном действии, ведь последнее означало бы полную или частичную отмену первого и потому такой подарок допустим, скажем, как дружеский дар со стороны высшего, который может обладать не только властью, но и волей к тому, чтобы укрепить абстрактное имущественное состояние младшего, тем более, если последний целиком, со всей своей волевой сферой происходит от него, как сын от отца. Напротив, денежный подарок от бедного богатому смешон в силу своей внутренней противоречивости. Именно по этой, более глубокой причине вознаграждение, пожалуй, может сохранять свою сущность, когда оно превращается в деньги, но подношение — навряд ли. Ибо обращенный в денежную форму налог — все равно, выплачивается ли он государству или какому-либо его подразделению — попадает в общую кассу помещаемую индивидуальными лицами вне самих себя. Понятие о такой кассе относится к общественным понятиями получает свое объяснение в связи с понятием государства и всех подобных ему объединений |