Имэмо ран

• Название: Имэмо ран
• Анкор: Refka
• Дата: 10.11.2019
• Размер: 1.81 Mb.
• Имя файла: 2014_019.pdf
• Тип: Документы; #94400
• страница: 13 из 23

Цикличность в эпоху социально-экологической стабильности. Империи
Китая проходили этапы становления, расцвета и гибели, но при этом их объединяли неизменность конфуцианских идеалов, обращенных в прошлое, схожесть структур государственного аппарата, характер его формирования, роль служилого социального слоя – шэньши, занимавшего в Китае то же место, которое в других обществах занимало дворянство и духовенство вместе взятые, стремление восстановить здание империи по одному и тому же «проекту». Все это заставляет предположить повторение одних и тех же ситуаций, цикличность развития. При своеобразии каждой исторической эпохи от Хань до Цин (III – XVII вв. н.э.) последующие циклы имели ряд сходных черт с ханьской эпохой. Прежде всего, каждый цикл состоял из трех периодов – роста, стагнации и упадка, где происходили сходные технико-экономические и социально-политические процессы. Все они были связаны с одним переменным фактором и одним постоянным – территорией – вмещающим кормящим ландшафтом.
Период роста. Технико-экономические процессы. На начальном этапе из-за резкого падения численности населения в районах с исторически сложившейся высокой плотностью населения и благоприятными почвенно-климатическими условиями возникали значительные пространства свободных земель, пригодных к обработке. Главным богатством становилась не земля, а рабочая сила, в росте которой, соединении ее с землей были заинтересованы все – государство, эксплуататорские и трудящиеся слои. Общество в целом и все его социальные группы по отдельности объективно (но далеко не всегда субъективно) были заинтересованы в расширенном хозяйственном и демографическом воспроизводстве. Происходило реосвоение заброшенных и освоение новых земель, приведение в порядок, реконструкция и расширение старых и строительство новых

121 ирригационных систем, улучшение и расширение инфраструктуры (каналов и дорог), совершенствование техники и технологии земледельческого процесса, повышение органического строения капитала крестьянских хозяйств (рост числа тягловых животных, орудий труда и средств транспорта).
В области социально-экономических отношений шли два основных процесса: наделение безземельного населения – бродяг и арендаторов – пашней из фонда государственных земель и разорение крестьян, превращение их в арендаторов, ремесленников и деклассированные элементы общества. Вплоть до конца периода первый процесс преобладал над вторым, однако динамика их была различной
(первый сначала прогрессировал, затем затухал, второй – неуклонно прогрессировал) и способствовала концентрации земли в руках средних и крупных землевладельцев. Экономическое положение крестьянства сначала существенно улучшалось, затем оставалось относительно стабильным. Экономическая мощь государства возрастала быстро, землевладельцев – медленно, но неуклонно.
Конституировалась земледельческая знать, купечество начинало вкладывать капиталы в землю.
Государство в этот период проводило двойственную политику. С одной стороны, оно активно способствовало экстенсивному и интенсивному росту производства, руководило (или содействовало) всем комплексом технико- экономических процессов и тем самым создавало условия для повышения жизненного уровня всех слоев общества. Кроме того, центральное правительство, предоставляя крестьянам землю, материальные кредиты (зерно, орудия труда, тягловую силу) и налоговые льготы при освоении и культивации пашни и для ликвидации последствий стихийных бедствий, способствовало росту крестьянского хозяйства. С другой стороны, государство предоставляло старой земледельческой знати, чиновникам и купцам свободу скупать крестьянскую землю. Низкий уровень налога на землю, охватывающего лишь часть прибавочного продукта, не только позволял крестьянам сводить концы с концами, но и открывал возможность землевладельцам, сдавая в аренду участки, изымать остальную часть прибавочного продукта. В том же направлении действовали и низкие цены на зерно, к сохранению которых всегда стремилась центральная власть, чтобы через них влиять на рыночные цены.
Низкие цены на зерно объективно снижают устойчивость и конкурентоспособность мелких хозяйств, которые могут сколько-нибудь значительно увеличить объем производства только за счет интенсификации живого или роста производительности труда. Но первый метод имеет свои естественные пределы.
Потенции второго ограничивались дороговизной, медленным совершенствованием и недостаточным количественным выпуском орудий труда. Торгово-ремесленный капитал, бывший всегда объектом высокого налогообложения (а нередко – и экспроприации) со стороны государства, если даже получал возможность действовать свободно, никогда не мог удовлетворить потребности крестьян в передовых орудиях труда. Государство, устанавливая монополию на железные орудия труда, стремилось получить монопольную прибыль и потому экономически не было заинтересовано в их количественном росте, качественном улучшении и снижении цен на них в сколько-нибудь существенных размерах. Таким образом, государство не создавало реальных условий для расширенного воспроизводства мелких крестьянских хозяйств на базе непрерывного роста производительности труда. Одновременно оно не препятствовало концентрации земли у крупных и средних земельных собственников. С самого начала цикла шел процесс слияния

122 бюрократии и земледельческой знати, а затем – бюрократии, землевладельцев и купцов.
В период стагнации менялась ориентация технико-экономических процессов. Расширенное воспроизводство во всех сферах хозяйственной деятельности постепенно уступало место простому. Фонд пахотных земель вовлекался в оборот в полном объеме, резервы пашни, пригодные для освоения на данном уровне развития производительных сил, практически оказывались полностью исчерпаны. Размах и темпы строительства новых ирригационных систем, развития инфраструктуры, совершенствования техники и технологии сельского хозяйства снижались; деятельность такого рода постепенно, но неуклонно затухала.
В связи с ростом численности государственного аппарата, усилением централизованного контроля над хозяйственной деятельностью, внешнеполитической активностью потребности государства возрастали. Оно усиливало налоговый гнет на торгово-ремесленные и сельские слои. Налоги росли, особенно повинности крестьянства. Процесс разорения последнего уже не сдерживался наделением безземельных участками из государственного земельного фонда. Экономическое положение крестьян ухудшалось. С ослаблением и разорением крестьянства усиливался слой крупных землевладельцев. В интересах государства, теряющего свою экономическую базу – свободных крестьян- собственников или арендаторов государственной земли, было гарантировать лояльность этого слоя. Вместе с тем в ходе внутриполитической борьбы государство экспроприировало часть крупных и средних землевладений и таким образом создавало новый государственный земельный фонд. Иногда в течение периода происходило несколько подобных кампаний, но ни разу не осуществились проекты ограничения землевладений определенным размером, запрещения купли-продажи земли, что в конечном счете обусловливало политическое поражение государства в борьбе с землевладельческий знатью.
В период упадка технико-экономические мероприятия сводились к попыткам не допустить разрушения ирригационных систем, сдержать процесс деградации техники и технологии земледельческого процесса, снижения органического строения капитала хозяйств крестьян-собственников и арендаторов. В этот период происходило общее сокращение площади пашни и численности населения, государство постепенно утрачивало способность регулировать социально- экономические процессы. В руках крупных землевладельцев сосредотачивалась большая часть земель, на которых можно было получить прибавочный продукт.
Усиливался налоговый гнет. Разоряющиеся крестьяне и арендаторы увеличивали слой деклассированных элементов общества. Сельские местности безлюдели, города переполнялись людьми без определенных занятий. Часть деклассированных уходила в горы, где вела жизнь на грани существования. Неудача преобразований
«сверху» провоцировала активные военно-политические действия угнетенных слоев: вспыхивали бунты и стихийные восстания крестьян, сопровождающиеся избиением чиновников, многих крупных и средних землевладельцев и частичной экспроприацией их земель. В ходе таких выступлений гибла значительная часть населения и материальных ценностей: орудий труда, тяглового скота, приходили в негодность ирригационные системы, поля зарастали чертополохом и кустарником.
Оставшееся население находилось в жалком состоянии. В этот момент стремление к воссозданию государства, способного восстановить социальный мир и

123 гарантировать основной производственный процесс, становилось всеобщим императивом.
Процессы и явления китайских циклов весьма специфичны. Отдельные моменты европейской истории могут трактоваться как сходные с ними лишь при достаточно поверхностном подходе. Так, в Афинах VI – V вв. до н.э. имели место частые переделы земли с чуть ли не поголовным избиением аристократии и не менее кровавые реставрации. Однако эти социальные обострения были слишком кратковременны и узко локальны, чтобы отразиться на основном производственном процессе страны в целом. Не менее важно, что при этом преследовалась цель не столько формального передела земли, сколько отмены поземельной долговой кабалы, выкупа проданных в рабство за долги, свободы завещания и поощрения ремесла и торговли.
С началом интенсивной греческой колонизации
Средиземноморья и бассейна Черного моря практически во всех эллинских полисах проблема дефицита земли была решена законодательно: основные семейные наделы нельзя было продавать и закладывать, поддерживалось соотношение между землей и числом земельных наделов. Неограниченное приобретение земель одним человеком было запрещено. Неграждане полиса могли приобретать в собственность недвижимость только в порядке исключения, с разрешения общего собрания.
Что касается средневековой Европы, то там вся земля формально принадлежала феодалу, но фактически ею владела крестьянская община. Господин получал ренту, но не вмешивался ни в хозяйственные распоряжения общины, ни в хозяйство отдельного крестьянина, его собственное хозяйство регулировалось общиной – деревней.
На первый взгляд может показаться, что из цикличности выпадает довольно большой период между Хань и Тан – III – VI вв. н.э. и в начале Тан, когда действовала так называемая надельная система. Она появилась на Севере, когда там катастрофически уменьшилось население и возник такой дефицит рабочих рук, что богатые землевладельцы, подобно русским князьям домонгольского времени, стали похищать крестьян. Важно отметить, что надельная система охватывала не всех, а только государственных крестьян. Но государство, когда у него была возможность, всегда наделяло крестьян землей. В этом смысле надельная система не является принципиальным отклонением от общего правила. Всегда одновременно с государственными крестьянами и арендаторами существовали частнозависимые от крупных землевладельцев, где принцип предоставления земли не подчинялся строгим и контролируемым государством правилам. Время существования надельной системы (III – IX вв.) приходится на единственный чрезвычайно растянутый период перехода от упадка к росту и самого роста.
Беспрецедентная длительность была обусловлена рядом факторов, сдерживающих рост населения и способствующих сохранению значительных резервов свободных земель, среди которых важную роль играли междоусобная борьба и иностранные вторжения. Как только эти два фактора исчезли, в Танской империи надельная система прекратила свое существование в ходе процессов, описанных выше, – в связи с ростом населения и недостатком государственных земель для наделения крестьян участками полей общепринятого тогда размера.
Концепция цикличности в настоящее время разделяется все большим числом синологов, она объясняет многое, но не все. Циклы не случайно династийные. Их закономерности не «открывают» нам жизнь до династий, когда происходило формирование китайского культурного «проекта», а также и жизнь после кризиса XIX
– XX вв.

124
Второй социально-экологический кризис. На протяжении почти двух тысячелетий от Хань и до воцарения последней династии Цин, в жизни китайского общества оставались неизменными три константы социально-экологической стабильности: 1) неизменность порядков жизни, находящихся в созвучии с представлениями людей о мире, о жизни и о себе; 2) неизменность границ территории обитания основной массы населения Поднебесной; 3) неизменность границ, в которых происходили изменения (колебания) численности населения. При этом стабильность общества и системы «общество – природа» была не абсолютной, но относительной. Она нарушалась и снова восстанавливалась в соответствии с изначально выработанным в эпоху социально-экологического кризиса «проектом», проходя по кругу одни и те же этапы: развития, – стагнации, упадка. Вплоть до эпохи
Цин наибольшая численность населения, учтенного государством, ни разу не превысила 60 млн. Выяснить, какова была реальная численность населения в периоды династийных благоденствий (100, 200 млн.) – задача важная, но в данном случае существенно другое: был некий, вполне определенный предел демографического роста, относительно небольшой в сравнении с населением КНР.
И до достижения этого предела Китаю не обязательно было переходить на новые производящие технологии, а непромышленная деятельность общества не приводила к нарушению экологического равновесия. Предел был превзойден в правление четвертого императора династии Цин – Цянь Луна (1711-1799).
Далее народное восстание тайпинов (1850-1864) имело фундаментальные материальные и духовные отличия от предыдущих династийных фаз упадка.
Восставшие позиционировали себя как христиане. Восстание было подавлено европейскими колониальными державами. Иными словами, Китай вышел из изоляции, замкнутости на свою внутреннюю жизнь, что стало рубежом принципиально нового периода.
После подавления тайпинов общество имело единственную возможность выхода из кризиса – перейти на новые производящие технологии, которые имелись в Европе, осуществить догоняющую модернизацию. Переход оказался тяжелым и затяжным.
Позитивные результаты освоения промышленных технологий, обременённые крайне негативными экологическими следствиями, стали сказываться только к началу XXI в. Одновременно выявилась невозможность дальнейшего развития за счет национальных природных ресурсов. Китай – общепланетарное явление. Его экономический рост обусловливает скачкообразные увеличения спроса
Поднебесной на импортные минеральные ресурсы и скачкообразные повышения мировых цен на потребляемые Китаем ресурсы.
Ныне дальнейший ростКитая возможен только за счет ресурсов всей планеты, что в перспективе чревато глобальной напряженностью. Дальнейшее же
развитие возможно за счет новых технологий – осуществления перехода от догоняющей к опережающей модернизации.
Удастся ли этот переход (в рамках триединства природа – технологии – ментальность) – вопрос не только к Китаю. От того, будет ли разрешен современный
(второй) китайский социально-экологический кризис и как будут решены внутрикитайские проблемы, во многом зависит развитие всей Земли
26 26
Более подробно о проблемах поднятых в данном материале можно прочесть в статьях в интернете
(www.kulpin.ru, журнале «История и современность»), книгах – Кульпин Э.С. Человек и природа в
Китае. М.: Наука. ГРВЛ, 1990.; Он же, Бифуркация Запад-Восток. М.: Моск. Лицей, 1996.; Он же, Путь
России. Генезис кризисов природы и общества в России. Изд. 2-е. – М.: Изд-ва ЛКИ, 2008. ; Он же,

125
А.В. Виноградов
КИТАЙ И МОДЕРНИЗАЦИЯ
Принято считать, что к началу интенсивных контактов с Западом главной чертой экономического развития Китая была отсталость. Однако до этого на протяжении столетий Китай являлся важнейшим экономическим центром мира. Еще в начале XIX в. его доля составляла треть (32,7%) мирового ВВП и превосходила
ВВП Европы (27%), Индии (16%), и США (2%). Изоляционистская политика, которую
Цинская империя начала проводить еще до активного проникновения западных держав, в полной мере отражала его самодостаточность и отсутствие заинтересованности в расширении связей с внешним миром. Но ни экономический потенциал, ни политика изоляционизма на внешней арене не помогли ему в противостоянии с Западом.
С середины XIX в. все развитие Поднебесной стало протекать под определяющим влиянием материально-технического и технологического превосходства Запада. Китай одним из первых испытал на себе последствия глобализации, но, в отличие от европейских стран, в качестве объекта. Являясь органичным результатом внутреннего развития, глобализация не оказывала деструктивного влияния на Европу. В Китае, напротив, она приняла форму модернизации, т.е. внутренней трансформации с целью адаптации к внешнему воздействию, прежде всего приведения его социально-экономического уровня в соответствие с мировым. Единственным путем решения этой задачи была смена естественно-исторического, присущего Китайской цивилизации, типа развития на новый, субъектный, что предполагало следование принципиально новым общественным закономерностям. Китайский опыт преобразований в течение последних 200 лет тем более ценен, что огромная по масштабам централизованная империя не была покорена европейскими державами и была вынуждена самостоятельно искать ответы на западное вторжение – в отличие, например, от
Индии, на протяжении нескольких поколений усваивавшей уроки Запада, под колониальным прессом.
На начальном этапе модернизаторские импульсы могли исходить только от государства – единственного на тот момент политического субъекта, и, в первую очередь, были направлены на его самоусиление. Меры, предпринятые императорским двором в середине XIX в., повторяли логику реформ, проводившихся в начале XVIII в. в России: создание хорошо вооруженной армии и обеспечивающей ее нужды промышленности. Однако два других элемента петровских реформ – радикальная реформа государственного управления и создание новой системы подготовки кадров – не были включены в первоначальную программу. Основанная на презумпции превосходства собственной культурной традиции, а для Китая еще и системообразующая, бюрократическая машина не могла добровольно согласиться на свое ограничение, а тем более упразднение.
В России – в значительной части благодаря личным качествам Петра – открытость государственной элиты для восприятия иностранных идей помогла переварить элементы западного опыта. В результате проведенных преобразований государство усилилось, но одновременно сформировался узкий слой
Восток: природа – технологии – ментальность на Дальнем Востоке. Изд. 2-е, доп. М.: 2009. – Книжный дом «ЛИБРОКОМ».

126 модернизаторской элиты, породившей социокультурный раскол в обществе, который в свою очередь способствовал росту политического радикализма. Не связанные с государством западно-образованные и западно-ориентированные слои легко восприняли социалистические идеи, увидев в них новый, но понятный идеал социальной справедливости. Императивом российской социал-демократии стало планомерное приближение к западному обществу. Поскольку в их представлении российское общество отличалось от западного стадиально, то главным стал вопрос об ускорении исторического процесса и о его конкретных формах, методах и сроках.
Революция стала центральным элементом нового типа развития, а важнейшим достижением русских революционеров явилось создание авангардной партии, способной заменить «передовой класс» и преодолеть естественно-историческую инерцию и сопротивление государства при ее проведении. Естественно, что после революции партия возглавила государственное строительство, и тогда выяснилось, что основные инструменты по преодолению изъянов Западной цивилизации – план и диктатура, применимы и для решения задач ускоренного развития в России.
Задача приближения к западному уровню сохранилась, но осуществляться она должна уже была в масштабах государства. Провозгласив целью достижение уровня экономически развитых государств, коммунистическая партия изменила характер марксизма в России, превратив его из революционной идеологии социальной справедливости в революционную же идеологию государственного строительства. В результате за пределами Европы марксизм стал восприниматься преимущественно как программа догоняющего развития, отрывавшая практику социалистического строительства от ценностей европейской цивилизации, но одновременно предложившая обширные ниши для национальной культуры, что обеспечило политический успех его сторонникам.
Китайское общество было более инертно и закрыто, чем российское. Даже
Сунь Ятсен свои первые предложения по проведению реформ адресовал непосредственно императору. Несмотря на то, что иноземная, маньчжурская династия способствовала росту националистических настроений, социокультурного раскола, такого глубокого как в России, в Китае не было. Конфуцианские традиции препятствовали радикализации общественно-политической жизни. Только после крушения империи появилось политическое пространство для динамизма, способного придать преобразованиям необходимый импульс.
Но и после 1911 г. все утверждавшиеся во власти политические силы воспроизводили архетип императорской модели управления, оказавшись не в состоянии вырваться за пределы тысячелетиями отлаженного механизма.
Государство по-прежнему обладало монополией на инициативу, но, используя ее для защиты цивилизации, невольно возвращало китайскую историю в привычное русло. Провести необходимые преобразования могла только авангардная партия, уже существовавшая к тому моменту в России. Именно ее организационно- политические принципы в первую очередь постарались заимствовать все китайские революционеры вне зависимости от идеологической ориентации.
Другим важным аспектом российского опыта было то, высокоцентрализованная система власти, сложившаяся в СССР, не только отвечала текущим политическим и социально-экономическим задачам, стоящим перед
Китаем, но и соответствовала китайской политической традиции. Социалистические идеи легко вписывались в систему «смены мандатов» правящих династий, а китайская компартия с самого начала восприняла марксизм как государственную, а не классовую идеологию.

127
Но одних идей было недостаточно. Выход из хаоса, наступившего в результате крушения империи, был возможен только на основе строгой дисциплины и организации, предопределив на начальном этапе решающую роль армии, ставшей в условиях слабости политических сил важнейшим участником политического процесса. Главной политической силой в Китае стала революционная армия, превратившаяся в основу политической организации и китайских националистов
(ГМД), и китайских коммунистов (КПК). В Китае, в отличие от России, более привлекательно выглядели идеи не социального освобождения, а национального возрождения, которые пропагандировал Сунь Ятсен. Но именно поэтому усилия, которые ГМД прилагал для модернизации традиционного общества, оказались явно недостаточны. Радикализм КПК, сумевшей «революционизировать» массы, сыграл решающую роль в ее окончательной победе.
Таким образом, для решения поставленных Западом задач на Западе были найдены и средства, а Россия сыграла важную посредническую роль в заимствовании Китаем западных стандартов и методов развития.
Социалистические преобразования после
1949 г. были весьма последовательны и радикальны. Однако первые же успехи вновь усилили тенденцию к возрождению прежнего механизма государственного управления, как на системном, так и на личностном уровне. Экономический детерминизм марксистской теории отказывался находить подтверждение в Китае. Необходимо было найти собственные закономерности развития, связанные с особой ролью социокультурных и социально-политических традиций.
До начала 1950-х годов деятельность КПК концентрировалась в социально- политической и военной сферах, в которых решающими были политическая воля и организация. Революционные методы в равной степени применялись и в экономической политике, став основой социально-экономических преобразований.
Во многом поэтому, быстро исчерпав мобилизационный потенциал простого живого труда, программа форсированной индустриализации закончилась провалом.
Неудачи социально-экономических экспериментов Мао Цзэдун расценил как изъяны социокультурной среды, сделав вывод о необходимости перенести центр преобразований на социальные отношения, искусственно создать зону социально- политического напряжения, чтобы вырваться за пределы традиционного общества и за рамки естественно-исторического развития.
В целом, вся китайская политическая история до последней четверти ХХ в. решала одну проблему – искала новую, авторитетную и в политическом, и в моральном плане власть, которая могла бы сменить прежнюю, обанкротившуюся.
Эффективность власти напрямую связывалась с ее нравственными качествами. В центре этой борьбы в КПК и до, и после 1949 г. оставался Мао Цзэдун, что и позволило на личном уровне перенести этот традиционный для китайской политической культуры конфликт в современность.
Последней неудачной попыткой преодолеть инерцию цивилизационной матрицы стала «культурная революция», основательно поколебавшая нравственные устои китайского общества, но одновременно продемонстрировавшая грань, за которой начиналось небытие. В этот период зависимость экономического развития от социально-политических факторов приобрела абсолютный характер, вскрыв основное противоречие социалистического строительства в Китае – между экономическим детерминизмом марксистской теории и социокультурной реальностью, не подчиняющейся действовавшим на Западе законам общественного развития.

128
На протяжении всей китайской истории конфликт поколений, являвшийся одним из главных факторов социального развития, скрадывался социально- политическими институтами и традиционной этикой, обеспечивавшими общественную стабильность.
В ходе
“культурной революции” инерции социокультурной среды вновь был брошен вызов, но не извне, а изнутри – революционным характером новых лозунгов и социально-политическим динамизмом масс. Включив в общественно-политический процесс свободную от норм традиционного общества молодежь, Мао Цзэдун рассчитывал нейтрализовать влияние традиций и придать обществу новый динамизм. И тогда выяснилось, что вместе с традициями исчезла и социально-политическая стабильность. Новые структуры власти оказались неспособны контролировать массовое движение.
Единственной точкой общественной консолидации стал сам Мао, практически восстановивший сакральный характер личной власти. Потенциал революции как важнейшего инструмента модернизации был, таким образом, исчерпан в
«культурной революции», возродившей традиции государственного управления.
Всем китайским революциям, начиная с Синьхайской и кончая «культурной», свойственны общие черты, которые позволяют определить их место и функции в общественном развитии. Традиционные культура и социальная организация были неспособны эффективно ответить на вызовы времени и внешние угрозы, но были еще достаточно сильны, чтобы сопротивляться внутренним попыткам реформирования. Усиливающееся давление внешней среды испытывало на прочность всю китайскую культурную традицию. В наибольшей степени его ощущала действующая власть, консолидировавшая общество и придававшая ему государственно-политическую идентичность. Поражение государства в конфликте с внешними силами воспринималось ею как поражение цивилизации. Для социальных слоев, не связанных с государством, естественной выглядела мысль о жертве части во благо целого. Задача революционных сил, осознавших перспективу гибели и готовых предложить альтернативную модель развития, состояла в том, чтобы сформировать новый механизм управления, способный воссоздать конкурентоспособную в контексте мировой истории социальную организацию на месте, но из «материала» прежней.
К середине 1970-х годов выяснилось, что успешная модернизация невозможна при политическом диктате традиции, но и попытки полностью отказаться от нее не ведут к успеху. Необходимо было эмпирическим путем найти условия для синтеза китайского и западного, чтобы придать традиционной культуре модернизаторские функции и связать ее с современностью. Эта задача качественно отличалась от институциализации традиции в Европе, и требовала нового отношения к западным заимствованиям, прежде всего к социализму.
На начальном этапе социализм помог Китаю найти современную форму мобилизации внутренних ресурсов и укрепиться перед лицом внешнего мира, но не вписаться в него в качестве полноправного субъекта. Мир разделился на два лагеря, один из которых был больше, сильнее и продолжал играть определяющую роль.
Вместе с тем, успехи модернизации ослабили ощущение внешней угрозы, питавшей мобилизационную модель. Некоторое время тезис о существовании внешней опасности искусственно поддерживался, но очень скоро стало ясно, что постоянная мобилизационная готовность дать ответ на внешние вызовы предполагает крайне неэффективную трату ресурсов. Тогда еще недавно очевидные достоинства антикризисной мобилизационной модели исчезли. Повторялась ситуация XIX в., когда мощная, но инертная Цинская империя не смогла ответить на внешние вызовы. В центре внимания вновь оказалась экономика.

129
Историческая заслуга возглавившего в 1978 г. реформы Дэн Сяопина состоит в переходе от конфликта традиций и современности, внесенной внешним влиянием и революциями, к их синтезу. Но начались его реформы с попятного движения, с восстановления ключевой роли традиций политической культуры. Критика
«культурной революции» и «командно-административной» модели социализма не привела к отрицанию предшествующего периода, места Мао Цзэдуна, КПК и марксизма в истории нового Китая. В итоге КПК не потребовались новые процедуры легитимизации власти, что позволило сохранить движущую силу преобразований.
Благодаря этому реформам впервые удалось выйти за рамки цивилизационной инерции и, признав важность экономического развития, допустить личную инициативу в контекст традиционной культуры, прежде всего в экономику.
Рыночные механизмы конкуренции дали простор для инициативы внизу при сохранении жесткой централизованной власти наверху. В сущности, такое предоставление инициативы со стороны государства, сохранившего за собой главные высоты в экономике и политике, позволило реконструировать традиционные механизмы общественного устройства, вернув обществу стабильные формы существования. Закономерно, что эти реформы начались с наиболее характерной для Китайской цивилизации среды, с деревни, которая в течение 2-3 лет восстановила традиционные по сути формы хозяйствования.
Конфликт иностранного и китайского был нейтрализован в «социализме с китайской спецификой», преодолевшем идеологическую и экономическую несовместимость капитализма и социализма.
Решение отказаться от конфронтационности и стать частью внешнего мира, живущего по экономическим законам, заставило Китай учесть основные принципы современного мира.
Использование рыночных механизмов выявило конкурентные преимущества китайских предприятий на внешнем рынке, помогло им найти место в мировой экономике. Внешний мир увлек инертную массу населения в свой динамичный и стремительно ускоряющийся поток, сняв при этом конфронтационные импульсы как вовне, так и изнутри.
Для успеха модернизации необходимо было решить последнюю задачу – обеспечить устойчивость поступательному движению, т.е. создать такой механизм власти, который бы обеспечивал сохранение динамизма, но не создавал угроз социально-политической стабильности при передаче власти.
Оставшись после «культурной революции» без привычных ориентиров, закрытое прежде общественное сознание смогло по-новому взглянуть на действительность. Реакцией на этот конфликт идеологии и политики стало появление лозунга «практика – единственный критерий истины», открывшего реальные возможности для маневра. Вернувшееся из изгнания накануне реформ старшее поколение во главе с Дэн Сяопином, не обладая высшими партийными постами, имело высокую партийную репутацию, обретенную ранее. Традиции политической культуры Китая сохраняли за этими лидерами важную направляющую роль вне зависимости от официальных постов. Это позволило Дэн Сяопину использовать личный авторитет для укрепления партийного механизма, а не для его дальнейшей дискредитации.
КПК четко разделила идеологию и политические ошибки предшественников.
Сохранив преемственность власти, Дэн Сяопин не дал поводов усомниться в легитимности существующего политического механизма и сохранил возможность для его постепенного реформирования. Для придания ему динамизма необходимо было прежде всего ввести периодическую смену власти, что на практике облегчалось преклонным возрастом самого Дэн Сяопина. Для повседневной

130 практической работы на рубеже 1980-х годов им были привлечены в руководство страны более молодые кадры.
Этот эмпирически сложившийся алгоритм обновления власти был затем институализирован в механизм политической преемственности, в окончательном виде включающий отказ от пожизненного занятия постов и принцип обязательной сменяемости руководителей всех уровней; канонизацию уходящего лидера в документах КПК и КНР («идеи Мао Цзэдуна», «теория социализма с китайской спецификой» Дэн Сяопина, «идея тройного представительства» Цзян Цзэминя); постепенную передачу власти и последующую идейно-политическую канонизацию нового лидера. Главная политическая заслуга современного китайского руководства, таким образом, состоит в том, что, приведя общество в движение, оно смогло найти стабильные формы политического устройства, позволившие осуществить масштабные экономические преобразования.
Вслед за этим проводимый КПК курс на модернизацию стал приобретать новые черты, превращаясь из отдельных реформаторских шагов в экономике и политике в сложившийся тип развития. Этот механизм выглядит настолько убедительно, что получил на Западе наименование «Пекинского консенсуса» или
«авторитарного капитализма», который стал рассматриваться как серьезный вызов западной модели развития. Выросший из переходности и сохраняющий с нею генетическое родство, он, безусловно, адекватен характеру эпохи, в которой переходность стала постоянно действующим фактором действительности.