Учебник по критике. Литературная критика конца 18801910х годов общая характеристика литературной критики Се

• Название: Литературная критика конца 18801910х годов общая характеристика литературной критики Се
• Анкор: Учебник по критике.docx
• Дата: 29.05.2018
• Размер: 445.2 Kb.
• Имя файла: Учебник по критике.docx
• Тип: Глава; #19781
• страница: 6 из 15

16* 243
как педагогический материал» (1887). Общепризнанным шедевром русской поэтической прозы являются две его «Книги отражений» (1906, 1909).

В становлении критической прозы Анненского можно четко разграничить два этапа. Первый связан с критико-педагогическими статьями, напечатанными в конце 1880-х–1890-е годы в журналах «Воспитание и обучение» и «Русская школа», посвященными творчеству А. Толстого, Гоголя, Лермонтова, Гончарова, Ап. Майкова. В этих работах постепенно выстраивалась, формировалась система взглядов, приведшая в начале 1900-х годов к созданию особого нового способа литературно-критического анализа. Анненский часто использовал идеи дискурсивной критики (т. е. рассудочной, обоснованной предшествующими суждениями). К тому же педагогическая задача заставляла критика доводить мысль до логического предела, избегая при этом ассоциативных и метафорических образов, которые могли бы затруднять читательское восприятие. Сотрудничество в педагогических журналах стало для Анненского своеобразной наукой точности – и в постановке тем, и в постулировании основополагающих вопросов.

Второй этап литературно-критического творчества Анненского связан с началом XX в. В 1906 г. вышел сборник литературно-критических статей «Книги отражений», не оцененный современниками по достоинству, но обозначивший совершенно новую и оригинальную страницу в истории русской литературно-критической жизни. Основной смысл нового подхода к интерпретации словесно-художественного текста был обозначен Анненским в «Предисловии»: «Эта книга состоит из десяти очерков. Я назвал их отражениями. Критик стоит обыкновенно вне произведения: он его разбирает и оценивает. Он не только вне его, но где-то над ним. Я же писал здесь только о том, что мной владело, за чем я следовал, чему я отдавался, что я хотел сберечь в себе, сделать собою.

Вот в каком смысле мои очерки отражения, это вовсе не метафора

Выбор произведений обусловлен был, конечно, прежде всего самым свойством моей работы. Я брал только то, что чувствовал выше себя, и в то оке время созвучное»¹.

Обращаясь в своих критических этюдах к творчеству Гоголя, Достоевского, Тургенева, Писемского, Л. Толстого, М. Горького, Чехова, Бальмонта, Анненский говорил о неисчерпаемой многозначности про-

Анненский И. Книги отражений. М., 1979. С.5.

244
изведений искусства, об их вечном обновлении и эволюции во времени, а в соответствии с этим – об их истолковании, о чтении как творческом процессе. В статье «Что такое поэзия?» (1903) Анненский утверждал: «Ни одно великое произведение поэзии не остается досказанным при жизни поэта, но зато в его символах надолго остаются как бы вопросы, влекущие к себе человеческую мысль. Не только поэт, критик или артист, но даже зритель и читатель вечно творят Гамлета» '.

Вышедшая в 1909 г. вторая «книга отражений» открывалась совсем лаконичным предисловием: «Я пишу здесь только о том, что все знают, и только о тех, которые всем нам близки.

Я отражаю только то же, что и вы<...>

Мои отражения сцепила, нет, даже раньше их вызвала моя давняя тревога.

И все их проникает проблема творчества, одно волнение, с которым я, подобно вам, ищу оправдания жизни»². Наряду с Лермонтовым, Тургеневым и Достоевским Анненский истолковывал в книге со своих субъективных позиций творчество Л.Андреева, Гейне, Шекспира и Ибсена.

Система эстетических воззрений критика, оформленная в сложном, причудливом логическом сцеплении очерков, составивших две «Книги отражений», оказалась одновременно направлена и против морализующего начала, которое таит в себе неприкрытая тенденциозность, и против декларируемого «безразличия» к переменам в общественной жизни декадентства. Общим достоинством обеих книг современниками признавались меткость наблюдений и оригинальность суждений, при изысканном, всегда блестящем изложении. Разумеется, сложная индивидуальная иерархия аналитических приемов Аннен-ского учитывала творческий опыт Ф. Ницше, О. Уальда, других западноевропейских мыслителей и писателей, базировалась на апробированных выводах, интересных исследовательских наблюдениях различных литературоведческих, лингвистических, психологических, философских направлений.

Критические статьи его представляют собой филигранно выполненные, тонко ассоциативные и динамичные филологические наблюдения, пронизанные авторским лиризмом, благожелательностью интонации, смысловой многоплановостью. По сути ни одна из предложенных им оценок не может быть понята вне общего контекста, созда-

Анненский И. Книги отражений. М., 1979. С. 205. ²Там же. С. 123.

245
ваемого всеми его критическими этюдами в их художественно-аналитической совокупности.

Значительную роль в формировании принципов «новой критики» сыграла «импрессионистическая» или «имманентная» критика Юлия Исаевича Айхенвальда (1872–1928). На методологические основы литературно-критической деятельности Айхенвальда существенное влияние оказала идеалистическая философия А.Шопенгауэра, 4-томное полное собрание сочинений которого он перевел с немецкого языка. Выступления Айхенвальда сразу же оказались в центре внимания представителей разных литературных направлений. С. А.Венгеров, автор пространной статьи об Айхенвальде в «Энциклопедическом словаре» Брокгауза и Ефрона, писал: «Общепризнанными можно считать его достоинства как замечательного стилиста. У него несомненно блестящий, образный слог; его статьи нечто вроде критических стихотворений в прозе. Отсюда известная их вычурность. Приподнятость Айхенвальда, однако, органически и свободно вытекает из его восторженного отношения к литературе. Те писатели, которых он любит, представляются ему пророками; каждое слово их полно священного значения, о них надо говорить молитвенно»¹.

«Импрессионистическую» оценку личности Айхенвальда дал Б.К.Зайцев в книге «Москва»: «Юлий Исаевич был очень замкнут, очень весь «в себе». Он плохо видел, носил очки большой силы (Никогда не видел звезд. Путешествовал по Италии, но не полюбил ее: не рассмотрел. И смерти своей не увидел.) За этими очками жил глубиной и чистотой души, очень сильной и страстной, очень упорной. Литература, книги – вот его область. Он писал о писателе так, как видел его в своем уединенном сердце, только так, и в оценках бывал столь же горяч, столь же «ненаучен», как и сама жизнь. Все его писания шли из крови, пульсаций, из текучей стихии. Можно было соглашаться с ним или не соглашаться, одобрять или не одобрять его манеру, но это был художник литературной критики и, за последние десятилетия, вообще первый русский критик. Как все страстные, он бывал и пристрастен»².

В 1890–1900-х годах Айхенвальд публиковал работы на философские, литературные и педагогические темы во многих периодических изданиях, писал статьи для энциклопедий, для «Истории русской литературы» Д. Н. Овсянико-Куликовского, читал публичные лекции. Наибольшую Известность же приобрел как автор Литературных порт-

Энциклопедический словарь. Брокгауз и Ефрон: Биографии. М., 1991. Т. 1. С. 120. ^гЗапцев Б. К. Соч.: В 3 т. М., 1993. Т.2. С 408.

246
ретов русских и западноевропейских писателей в книгах «Силуэты русских писателей» (1906; 1908; 1910), «Этюды о западных писателях» (1910), эссеистической книги «Пушкин» (1908; 2-е изд. 1916), сборника статей о современных русских и зарубежных писателях «Слова о словах» (1916).

Задачи импрессионистической, или, как сам Айхенвальд ее называл, «имманентной» критики заключались в передаче впечатления, произведенного автором на проникновенного читателя. Айхенвальд исходил из того, что искусство есть нечто абсолютно самодовлеющее и потому сознательно отказывался от изучения писателя в связи с конкретными условиями места и времени, а импрессионизм не воспринимал как «эстетизм». Объективно «силуэты» писателей, нарисованные Айхенвальдом, противостояли традициям отечественной радикально-демократической критики. Признавая воспитательное значение искусства, он отвергал «утилитарные» требования к нему, считая их чуждыми иррациональной природе поэзии. Айхенвальд отрицал самую возможность построения истории литературы на каком-то едином методологическом основании. Говоря о праве критика на субъективное толкование произведения, он отводил ему роль своеобразного жреца, посредника между художником и читателем, первого и лучшего из читателей.

Взгляды Айхенвальда на искусство особенно ярко проявились в переоценке творческого наследия Белинского и критики 60-х годов, которую он упрекал в чрезмерной публицистичности, в недостаточности художественного вкуса и непоследовательности литературных оценок.

Октябрьскую революцию Айхенвальд откровенно не принял, о чем открыто говорил в своих книгах 1920-х годов (Наша революция. М., 1918; Лев Толстой. М, 1920; Поэты и поэтессы. М, 1922). В 1922 г. в числе других русских философов, писателей, деятелей культуры был выслан из Советской России. Писал в эмигрантской прессе об общественно-культурной жизни России на рубеже веков, о Короленко, Мамине-Сибиряке, Чехове и других писателях. Жил в Берлине, преподавал в Русском научном институте, был душой литературного кружка русских писателей-эмигрантов.

В истории русской культуры конца XIX – начала XX в. Василий Васильевич Розанов (1856–1919) – личность самая противоречивая и вместе с тем неоспоримо талантливая, оригинально и живо мыслящая. Как никто другой из видных литераторов рубежа веков, он был откровенно отринут своими современниками. Из него сознательно,

247
хотя и безуспешно, неоднократно пытались сделать этакого клоуна отечественной журналистики, беспрестанно кувыркающегося и натужно смеющегося вымученными слезами над собой и другими. Русская журналистика с особым рвением набрасывалась на него и слева, и справа, награждая множеством отрицательных характеристик, среди которых были и такие: «пакостник», «дрянь», «голый Розанов», «гнилая душа», «Великий Пошляк Русской Литературы»... Его непрестанно обвиняли в беспринципности. После смерти, в советские годы, он был официально отнесен к числу наиболее опасных и потому опальных литераторов-мыслителей. Действительно, общение с текстами Розанова всегда предвещает беспокойство и некоторую неустойчивость. Истину он предпочитал любым идеологическим «направлениям». Истину выстраданную, сокровенную и оголенно, в наивной пер-возданности представленную.

«Какого бы влияния я хотел писательством?» – вопрошал Розанов и давал ответ: «Унежить душу». И тут же добавлял: «А «убеждения». Ровно наплевать»¹. Себе в заслугу Розанов ставил то, что он «ни к кому не подделывался», «никому не льстил», «и если лгал (хотя определенно не помню), то просто в то время не хотел говорить правду, ну «не хочу и не хочу». Это – дурно. Не очень и даже совсем не дурно. «Не хочу говорить правду». Что вы за дураки, что не умеете отличить правду от лжи; почему я для вас должен трудиться?»². Наполненная противочувствиями розановская манера мышления и письма – парадоксально-диалогическая, наедине с собственной совестью и совестью мудрого, зрячего читателя, открытого к честному диалогу, способного слышать, но не слушаться, сохранять собственное достоинство и независимость понятий о жизни.

Творчество Розанова невозможно заключить в привычные рамки четкого и внятного толкования: слишком оно тревожаще сложно и загадочно. В нем воплотились различные парадоксы и веяния российской действительности конца XIX – начала XX в. Всем строем суждений Розанов сознательно провоцировал на внутреннее раздраженное несогласие с собой. Впрочем, и сам он вступал с собой в спор, если ощущал в этом сиюминутную, страстную потребность. Отсюда внешняя отрывочность, мозаичность, калейдоскопичность и кажущаяся беспорядочность его мысли и слога. В личности бескомпромиссного публициста, откровенно субъективного литературного критика, не-

* Розанов В. В. Мысли о литературе. М, 1989. С. 393. ²Там же. С. 393–394.

248
примиримого философа и весьма необычного прозаика неожиданно сошлись и сплелись почти все противоречия духовной жизни России предреволюционного периода.

Розановым написано огромное количество статей, очерков, юбилейных слов, рецензий и заметок о Пушкине, Достоевском, Л.Толстом, Тургеневе, Страхове, Леонтьеве, Мережковском. Многократно он обращался к анализу творчества Гоголя, Некрасова, Гончарова, Чехова, М. Горького, Вл. Соловьева, Бердяева, Флоренского. В работах критика о литературе и философии получила яркое выражение плодотворная концепция ценностного подхода к словесно-художественному и этико-эстетическому наследию отечественной культуры. Этот аспект розановскои критики составляет одну из самых существенных сторон его собственного, всегда разноликого творчества, позволяющего характеризовать роль художника в литературном процессе конкретной исторической эпохи в связи с его представлениями о национальной культуре вне зависимости от той или иной идеологической направленности. При этом, как подчеркивает А.Д.Синявский, «Розанов не создатель какой-то стройной и законченной философской системы или концепции. Он оставил нам не систему, а самый процесс мысли, который ему был дороже всего. Процесс этот протекал у него и очень органично, и вместе с тем неровно, разветвленно, зигзагообразно, резкими скачками из стороны в сторону. Внутренне Розанов, как писатель и мыслитель, был целостен»¹.

1890-е годы стали периодом его становления как литературного критика, хотя еще в 1886 г. Розанов создал свой первый самостоятельный философский труд «О понимании: Опыт исследования природы, границ и внутреннего строения науки как цельного знания». Книга была прочитана более или менее адекватно лишь в 1900-е годы, когда автор стал уже широко известен читательской публике как историк религии, публицист и литературный критик. Но именно в первом фундаментальном произведении Розановым были намечены и сформулированы основные положения его религиозно-идеалистической концепции, чаще всего шедшей вразрез с общепринятыми воззрениями.

Говорить о какой-либо сформировавшейся «системе» литературно-критических взглядов писателя можно лишь условно. «Слишком зыбкими и неустойчивыми были его отношения к тем или иным явлениям литературы и искусства; огромную роль играли даже такие невероятные факторы, как, скажем, настроение автора или даже внешний

'СинявскийА. «Опавшие листья» Василия Васильевича Розанова. М, 1999. С. 3.

249
облик объекта критических выпадов»¹, несмотря на то что у Розанова была своя концепция истории русской литературы и литературного процесса в России, резко отличающаяся от существовавших, построенная на бесконечных «оглядываниях по сторонам», на неожиданных, часто – афористически изящных и вместе пронзительных «припоминаниях» и субъективных размышлениях.

Своеобычная «музыка» розановского слова была отчетливо заявлена уже в его ранней книге о «глубочайшем аналитике души» Достоевском «Легенда о Великом инквизиторе Ф. М. Достоевского» (1891), сразу же ставшей настольной для многих его современников. По своему характеру работа Розанова может быть с полным правом признана синтетической: она затрагивает множество побочных, параллельных и очень важных, дорогих для него тем. Размышляя над наследием Гоголя, которое ему видится противостоящим всей русской литературе, критик говорит об Гончарове, Тургеневе, Л. Толстом и вместе с тем представляет читателю основные этапы творчества Достоевского. Не случайно в розановских наблюдениях над «Братьями Карамазовыми» возникает «основанное на устных преданиях, опоэтизированное сказание об историческом или вымышленном типе, событии и т. п. » , слово «легенда», проникнутое особым пафосом. Для Розанова сам роман по сути является комментарием к «Легенде». Именно «Легенду о Великом инквизиторе» критик, как подчеркивает С. Р. Федякин, «видит (и читателя заставляет увидеть) не только как главное слово во всем творчестве Достоевского, но и как концентрацию философских усилий всей русской литературы XIX в.»³. Впоследствии так называемая «музыка мысли» станет одной из непреходящих особенностей откровенной и всегда неожиданной розановской прозы, так ярко проявившейся в «Уединенном» (1912), двух коробах «Опавших листьев» (1913, 1915), «Смертном» (1913), «Мимолетном. 1915 год», «Апокалипсисе нашего времени» (1917–1918) и других произведениях, созданных в дневниковом жанре.

На протяжении всей критической деятельности Розанов постоянно обращается по самым разным поводам к классической и современной ему русской литературе, при этом никогда не создавая основательных и обширных исследований по истории отечественной словесности. Лишь в начале своего «писательства» он предпринял попытку

Налепин А. Л. «Книга – это быть вместе» II Розанов В. В. Соч. М., 1990. С. 15. Словарь русского языка: В 4 т. М., 1986. Т. 2. С. 168.

Розанов В. В. Собр. соч.: Легенда о Великом инквизиторе Ф. М.Достоевского. Литературные очерки. О писательстве и писателях. М., 1996. С. 640.

250
размышления над методологией и историей литературной критики. Результатом этих размышлений стала опубликованная в 1892 г. в журнале «Русское обозрение» программная статья «Три момента в развитии русской критики». Следует, правда, заметить, что сформулированные в ней подходы практически ни разу не были применены им на собственной практике. Возможно, это было связано с тем, что всякое индивидуальное явление прошлого и современности оценивалось критиком как положительное только в том случае, если оно оказывалось взращенным на определенном и надежном фундаменте; всякое же искажение «исторического замысла» или уже состоявшегося явления им безоговорочно отрицалось. Можно с уверенностью сказать, что восприятие русской литературы как нетленного национального богатства сохранилось у Розанова до конца дней. Примечательно, что время от времени оно оборачивалось резкими, порой несправедливыми и, как казалось, бесцеремонными и многих возмущавшими нападками на ту же литературу. Однако чаще всего это происходило от «избытка чувств», от неизмеримого максимализма субъективных требований, которые проявлял критик к изящной словесности.

Особое место в творческом наследии Розанова занимают оригинальные, непривычные в жанровом плане мемуарно-некрологические работы. Из числа статей «памяти усопших» особенно выделяются «Памяти И.И.Каблица» (1893), «Вечная память (Н.Н.Страхов и Ю. Н. Говоруха-Отрок)» (1896), «Памяти Ф.Э.Шперка» (1897), «Памяти Вл. Соловьева» (1900). Последний некролог завершается неожиданным признанием автора, чьи творческие отношения с покойным никогда не были благополучными: «Да будет прощено некоторое личное слово, не нужное читателю, но которое нужно пишущему. Мне принадлежит о покойном несколько резких слов, прижизненно сказанных ему по поводу его идей. Неприятное в литературе, что она огорчает, что из-за нее огорчаешься. Во всяком случае теперь своевременно высказать сожаление о возможном огорчении, какое эти слова могли причинить усопшему. Хоть поздно, но можно и хочется обратить к нему не одно общее всем людям надмогильное «прощай», но и отдельное свое: «прости»..»¹. Розанов внес заметный вклад в становление самого жанра некрологической статьи, которую следует рассматривать в качестве литературно-критического источника, несущего в себе ценные материалы биографического характера и важные историко-культурные сведения.

'Розанов ВВ. Собр. соч.: О писательстве и писателях. М., 1995. С. 68.

251
К существенным литературно-критическим источникам следует отнести и многочисленные фельетоны, заметки и рецензии Розанова, которые главным образом печатались в газете «Новое время». Пристальный и пристрастный интерес вызывают как бы вскользь разбросанные на страницах разных книг из своеобразной серии его «опавших листьев» суждения о современной русской литературе, о писателях-классиках.

В Розанове по сути сконцентрировались и дошли до нас со всей животрепещущей злободневностью многие ощутимые противоречия русской литературы. «Вся моя жизнь, – заключал он, – была тяжела. Свнутри греха. Извне несчастья. Одно утешение было в писательстве. Вот отчего я постоянно писал»¹. Кажется, любое явление общественной, литературно-художественной и политической жизни России незамедлительно получало отклик в его разножанровых, «раздражительных» выступлениях. Без преувеличения, Розанова можно сравнить с точным зеркалом русской общественной жизни конца XIX – начала XX столетий. Связанный со многими литературными течениями и направлениями, он оказался писателем и критиком, воплотившим глубоко индивидуальное переживание литературных и жизненных впечатлений.

Стремясь примирить непримиримое, прежде всего, разные литературные эпохи, Розанов явился одной из самых трагических фигур в русском литературном процессе. Преодолеть мучительную границу, навсегда разделившую Серебряный век с новым советским режимом, Розанов не мог. Он умер в 1919 г. от физического истощения и нравственного потрясения происходящим.


Розанов В. В. Мысли о литературе. М., 1989. С. 477.


Глава 8

ЛИТЕРАТУРНАЯ КРИТИКА В СОВЕТСКОЙ РОССИИ 1920 –НАЧАЛА 1930-х ГОДОВ

Новая литературная эпоха. Литературная критика как источник формирования новой литературной ситуации. – Пролеткульт. П. И. Лебедев-Полянский и А. А. Богданов в литературной жизни 1920-х годов. Критическая методология пролеткуштовцев. – Футуристы и ЛЕФ. – В. Б. Шкловский как литературный критик. – «Серапионовы братья». Л. Н. Лунц.– История РАПП. Литературно-критическая идеология напостовства. Г. Лелевич. Раскол в РАПП и новые тенденции в литературной критике. Л. Д. Троцкий. А. К. Воронский. Н. И. Бухарин. Споры о пролетарской культуре и позиция Е. Замятина. Кружки рабочей критики и читательская критика. – «Независимые» литературные критики: О. Э. Мандельштам. – «Оппозиционная» литературная критика. А. В. Луначарский. В. П. Полонский. В. Ф. Переверзев. – Литературно-критическая деятельность группы «Перевал». Д. Горбов. А. Лежнев.

Новая литературная эпоха не может начинаться в один день или час в соответствии с неким декретом. Литературная жизнь первых послереволюционных лет так или иначе вбирала в себя черты прежней литературно-общественной ситуации. Продолжалась деятельность известных литературоведов и критиков начала XX в. – А. Г. Горн-фельда, Иванова^:Разумника, В.Львова-Рогачевского, К.И.Чуковского, М. О. Гершензона, Н. А. Котляревского, в печати активно выступали А. Белый, А. А. Блок, Н. С. Гумилев, О. Э. Мандельштам. Однако по разным причинам литературно-критическая деятельность этих и других авторов оборвалась вскоре после революции.

Тем не менее их голоса звучали отчетливо, и каждый из них успел выговорить дорогие ему идеи. Так, например, Михаил Осипович Гер-шензон (1869–1925), начавший свою работу еще в 1890-е годы как историк, философ, публицист, участник знаменитого сборника

253
«Вехи», с 1917 г. становится одним из учредителей Всероссийского союза писателей. Он участвует в литературно-организационной работе Наркомпроса и печатает целый ряд книг, среди которых особенного внимания заслуживают: «Мечта и мысль Тургенева» (1919), «Видение поэта» (1919), «Мудрость Пушкина» (1919), «Гольфстрем» (1922), «Статьи о Пушкине» (1926). Не разделяя революционные идеи большевизма, Гершензон считал необходимым предостеречь читателей новой эпохи от наступления бездуховности. В качестве общечеловеческого идеала, способного объединить людей разной социальной ориентации на основе «жажды правды» и «врожденного совершенства», Гершензон предлагал фигуру Пушкина.

Из наследия начала XX в. литературные критики первых лет советской власти предпочитают прежде всего