мартин. Мартин Хайдеггер Ницше Том I
 Скачать 2.72 Mb.
|
|
Глава третья ВОЛЯ К ВЛАСТИ КАК ПОЗНАНИЕ (1939) Ницше как мыслитель завершения метафизики Кто есть Ницше и, прежде всего, кем он станет, мы узнаем, как только сможем осмыслить ту мысль, которую он заключил в словосочетание «воля к власти». Ницше — тот мыслитель, который проследовал ходом своей мысли до «воли к власти». О том, кто такой Ницше, мы никогда не узнаем через историческое сообщение о его жизненном пути, а также через пересказ содержания его сочинений. О том, кто такой Ницше, мы не узнаем, если (и до тех пор, пока) будем думать только о его личности, его исторической фигуре, будем воспринимать его как психологический объект рассмотрения, иметь в виду его достижения. Но позвольте, разве сам Ницше не предназначил для печати, как нечто последнее, свой труд, которое озаглавил: «Ессе Homo. Как становятся сами собою»? Разве в этом «Ессе Homo» не выражена его последняя воля о том, чтобы мы занялись им, этим человеком, и сказали о нем ровно то, о чем говорят разделы этого сочинения: «Почему я так мудр. Почему я так умен. Почему я пишу такие хорошие книги. Почему я являюсь роком»? Разве здесь свободный рассказ о самом себе и безудержное выставление себя напоказ чужому взору не достигают своей вершины? Существует дешевый и потому часто используемый прием усматривать в этом раскрытии себя и своих стремлений признаки надвигающегося безумия. Однако в «Ессе homo» речь идет не о биографии Ницше и не о личности «господина Ницше»: там, правда, говорится о «судьбе», но не об участи какого-то отдельного человека, а об истории эпохи Нового времени как последнего времени Запада. Однако судьбу этого одинокого носителя общей западноевропейской судьбы отличает и то, что (по меньшей мере, до сих пор) все, чего он хотел достичь своими сочинениями, обернулось прямой противоположностью. Вопреки своему глубочайшему желанию Ницше способствовал возникновению и складыванию такой ситуации, при которой постоянно нарастало душевное, телесное и духовное саморазложение человека и выставление напоказ всей его жизни, что, в конце концов, опосредствованным образом, через фотомонтаж и репортаж, привело к безудержному освещению в «красках и звуках» всякого человеческого начинания: это явление планетарного характера, которое в Америке и России, в Японии и Италии, в 208 Англии и Германии совершенно одинаково по своей сути и примечательным образом не зависит от воли индивида, а также характера народов, государств и культур. Ницше сам представлял себя двуликим и должен был это делать как в горизонте своего времени, так и в ракурсе сегодняшней эпохи. Наша задача сводится к тому, чтобы за этой двуликостью увидеть пред-указанное и единственное, решающее и окончательное. В качестве предварительного условия для выполнения этой задачи нам надо перестать смотреть на «человека» и, равным образом, отвлечься от его «труда», если он воспринимается нами как выражение человеческой природы, то есть в свете человеческого, ибо труд как таковой остается для нас закрытым, пока мы продолжаем коситься на «жизнь» человека, этот труд создавшего, вместо того, чтобы вопрошать о бытии и мире, которые только и обосновывают этот труд. Ни личность Ницше, ни его труд не откроются нам, если мы в их взаимосвязи сделаем их предметом исторического и психологического сообщения. Единственное, что должно нас касаться, это след, который упомянутое движение мысли по направлению к воле к власти оставило в истории бытия, то есть в еще не исследованных сферах будущих решений. Ницше принадлежит к числу подлинных мыслителей. «Мыслителями» мы называем тех, кому предначертано осмыслять одну единственную мысль, которая всегда есть мысль «о» сущем в целом. Каждый мыслитель осмысляет только одну единственную мысль, которая не нуждается в превознесении или влиянии, чтобы стать господствующей. В отличие от мыслителя писатель и исследователь «имеют» много и даже очень много мыслей, то есть идей, которые можно претворить в особо ценную «действительность» и которые оцениваются только в соответствии с этой способностью быть таким образом претворенными. Что касается мыслителя, то в каждом случае его единственная мысль представляет собой нечто такое, вокруг чего внезапно и незаметно, в глубочайшем безмолвии начинает вращаться все сущее. Мыслители утверждают то, что с точки зрения образности никогда не становится наглядным, с точки зрения истории никогда не становится предметом повествования и с точки зрения техники никогда не просчитывается, но, тем не менее, властвует, не нуждаясь для этого во власти. Мыслители всегда односторонни в смысле той односторонности, которая была им заповедана одним простым речением на заре истории мышления. Это речение восходит к одному древнейшему мыслителю Запада, а именно к Периандру из Коринфа, которого причисляют к одному из «семи мудрецов». Речение гласит: μελέτα τό πάν, что означает: «Озаботься сущим в целом». Подлинные мыслители — те, единственная мысль которых обращена к единственному и высшему решению, идет ли речь о подготовке к его принятию или о способе его осуществления. Коварное и почти затертое слово «решение» сегодня особенно охотно употребляют там, где все уже давно решено или считается решенным. Почти фантастическое злоупотребление этим словом не может, однако, удержать от стремления вернуть ему тот смысл, который одинаково связывает его как с самым сокровенным разделением, так и самым поверхностным различением. Это различение между сущим в целом, которое вбирает в себя богов и людей, мир и землю, и бытием, господство которого позволяет или препятствует всякому сущему быть тем сущим, каким оно может быть. Высшее решение, которое может быть принято и которое в определенный момент становится основанием всей истории, есть решение о господстве сущего или власти бытия. Поэтому когда бы и как бы ни осмыслялось сущее в целом, мышление находится в опасной зоне этого решения. Оно никогда не утверждается и не принимается только человеком: напротив, его результат и исход определяет судьбу человека и, иным образом,— Бога. Ницше — подлинный мыслитель, потому что он решительным образом, не избегая принятия решения, обращается к нему своей мыслью и подготавливает его наступление, 209 не постигая, однако, его природы и не овладевая им в его скрытой широте. Ведь это другая особенность, которая отличает мыслителя: в силу своего знания он знает, в какой мере он не может знать самого существенного. И тем не менее это знание незнания и как незнания мы ни в коей мере не должны смешивать с тем, что, например, в науке признается как предел познания и ограниченность познаний. Во втором случае имеется в виду тот факт, что человеческая способность познания конечна. Но если с непознанием еще доступного познанию завершается обычное познавание, то вместе со знанием о непознаваемости начинается подлинное знание мыслителя. В науке исследователь задает вопросы для того, чтобы получить полезные ответы. Мыслитель же вопрошает для того, чтобы утвердить сущее в целом как достойное вопрошания. Исследователь постоянно движется на основе уже решенного: есть природа, есть история, есть искусство, которые можно сделать предметом рассмотрения. Для мыслителя ничего такого не существует: он решает, что же вообще есть и что есть сущее. Ницше, как и все западноевропейские мыслители до него, находится в ситуации решения. Вместе с ними он признает господство сущего по отношению к бытию, не зная, что сокрыто в таком признании. Однако в то же время Ницше является таким западным мыслителем, который безусловно и окончательно совершает признание этого господства сущего и тем самым оказывается в ситуации предельной остроты принимаемого решения. Это проявляется в том, что в своей единственной мысли о воле к власти Ницше мысленно предвосхищает завершение эпохи Нового времени. Ницше — это переход от подготовительного периода Нового времени (с точки зрения исторической хронологии это время между 1600 и 1900 годами) к началу его завершения. Мы не знаем, какой промежуток времени это завершение займет. Он может быть или очень коротким и напоминающим катастрофу, или очень долгим в смысле все более продолжительного утверждения уже достигнутого. На нынешнем этапе истории существования планеты половинчатостям больше не будет места. Но так как история по своей сути вершит на основании принятого решения о сущем, которое, впрочем, принимает не она сама, в своеобычном, четко обозначенном выражении такая ситуация действительна по отношению ко всякой исторической эпохе. Все эпохи только отсюда и получают соответствующее историческое очертание. Прежняя западноевропейская позиция в решении и по отношению к решению о выборе между господством сущего и властью бытия, то есть в признании господства первого, раскрывалась и выстраивалась в том мышлении, которое именуется «метафизикой, при этом „физика" подразумевает «физическое» в изначальном греческом смысле τά φύσει όντα, «сущее, которое как таковое существует и присутствует из себя». «Мета» означает «прочь» и «за пределы» чего-либо, в данном случае: прочь от сущего. Но куда? Ответ: к бытию. Метафизически мысля, можно сказать, что бытие есть то, что по отношению от сущего мыслится как его самое общее определение, а по отношению к сущему — как его основание и причина. Метафизично христианское представление о том, что все сущее появилось в результате действия некоей первопричины, особенно это относится к греко-метафизическому пониманию ветхозаветного повествования о творении. Метафизична мысль эпохи Просвещения о том, что всем сущим правит мировой разум. Сущее действительно как то, что притязает на разъяснение. Во всяком случае, здесь сущее имеет преимущество как мерило, как цель, как осуществление бытия. Даже там, где бытие мыслится как «идеал», как то, чем и как должно быть всякое сущее, отдельное сущее хотя и остается подчиненным ему, но в целом этот идеал находится в услужении у сущего, подобно тому как всякая власть почти всегда зависит от того, что она превосходит. Тем не менее всякую подлинную власть отличает то, что она не замечает этой зависимости, то есть никогда ее не признает. Метафизика осмысляет сущее в целом как имеющее преимущество перед бытием. Все западноевропейское мышление, начиная от греков и кончая Ницше, есть метафизическое мышление. Каждая эпоха западноевропейской истории укоренена в 210 соответствующем виде метафизики. Ницше своей мыслью предвосхищает завершение Нового времени. Его ход мысли по направлению воли к власти является предвосхищением той метафизики, которая влечет завершающееся Новое время в его завершении. Здесь слово «завершение» не означает последнего добавления недостающей части, не означает окончательного заполнения до сих пор не устраненных пробелов. Завершение подразумевает неограниченное развитие всех с давних пор сохранявшихся сущностных сил сущего до уровня их целокупного раскрытия. Метафизическое завершение эпохи не есть одно лишь истечение уже известного. Оно представляет собой впервые осуществляющееся и уже заранее полное утверждение неожиданного, того, чего вообще якобы не следовало ожидать. Завершение есть нечто новое по отношению к прежнему, и поэтому его никогда не видят и не могут понять все те, кто в своих расчетах обращены только вспять. Ницшевская мысль о воле к власти осмысляет сущее в целом, так что метафизическое основание истории настоящей и будущей эпохи становится очевидным и одновременно определяющим. Определяющее господство какой-либо философии можно измерять не по тому, что о ней известно на словах, не по числу ее «приверженцев» и «представителей» и тем более не по «литературе», которая была написана по этому поводу. Даже если имя Ницше вообще позабудут, господствовать будет то, о чем он был вынужден мыслить. Каждого мыслителя, обращенного своей мыслью к решению, Движет и снедает забота о той нужде, которая при его жизни в окружении его исторически определяемого, но неподлинного воздействия еще не ощущается и не переживается. В мысли о воле к власти Ницше предвосхищает метафизическое основание завершения эпохи Нового времени. В мысли о воле к власти прежде всего завершается само метафизическое мышление. Ницше, мыслитель мысли о воле к власти,— последний метафизик Запада. Эпоха, завершение которой раскрывается в его мысли, эпоха Нового времени есть последнее время, то есть эпоха, в которой когда-то и как-то дает о себе знать историческое решение о том, является ли это время конца завершением западноевро- пейской истории или же оно представляет собой некую контригру по отношению к какому-то иному началу. Проследить ницшевский ход мысли, ведущий к воле к власти, значит увидеть перед собой совершение этого исторического решения. Если мы сами не ввязались в разбирательство с Ницше, тогда наше размышляющее сопутствование его ходу мысли может иметь только одну цель: поближе познакомиться с тем, что «совершается» в истории эпохи Нового времени. Когда мы говорим о том, что «совершается», мы имеем в виду то, что влечет и понуждает историю, что высвобождает к действию различные случаи и заранее предоставляет свободу действий различным замыслам, что в сущем, понимаемом в смысле противостояния и соотнесенности, в своей основе есть то, что есть. То, что совершается, мы никогда не постигаем через исторические констатации того, что «протекает». Сам этот глагол хорошо показывает, что все, что «протекает», есть то, что, разыгрываясь на переднем и заднем плане общественной сцены и вызывая какие-либо мнения на свой счет, проходит мимо нас. То же, что совершается, никогда нельзя сделать исторически познаваемым. Его можно знать только на уровне мысли в постижении того, что метафизика, предопределяющая эпоху, выразила мыслью и словом. Нам нет никакого дела до того, что обычно называют «философией» Ницше и старательно сравнивают с предыдущими философиями. Никак нельзя обойти другое, а именно то, что в ницшевской мысли о воле к власти было выражено как историческое основание всего, что в обличье Нового времени совершается в западноевропейской истории. Включим ли мы «философию» Ницше в своей интеллектуальный багаж или пройдем мимо нее — в любом случае это не имеет никакого значения. Роковым было бы другое: если бы мы, не имея решимости к подлинному вопрошанию, просто стали бы «заниматься» Ницше и это «занятие» считали бы серьезным мыслящим разбирательством с его единственной мыслью. Однозначное отрицание всякой философии — это установка, которая всегда заслуживает уважения, ибо 211 в ней больше философии, чем она сама об этом догадывается. С другой стороны, одна только игра философскими мыслями, с самого начала путем различных оговорок стремящаяся соблюсти «нейтралитет» и начатая ради интеллектуального развлечения или отдыха, заслуживает презрения, ибо не знает о том, что поставлено на карту мыслителем в его мысли. Так называемое «главное произведение» Ницше Мысль Ницше о воле к власти мы называем его единственной мыслью. Тем самым мы говорим, что другая его мысль, а именно мысль о вечном возвращении того же самого с необходимостью вбирается в мысль о воле к власти. Обе мысли, как мысль о воле к власти, так и мысль о вечном возвращении того же самого, говорят одно и то же и осмысляют одну и ту же основную черту сущего в целом. Мысль о вечном возвращении того же самого есть внутреннее (не какое-то совершаемое позднее) исполнение мысли о воле к власти. Именно поэтому мысль о вечном возвращении того же самого Ницше продумывал раньше мысли о воле к власти, ибо каждый мыслитель, впервые продумывая свою единственную мысль, хотя и осмысляет ее в ее полноте, однако еще не в ее раскрытии, то есть не в том ее опасном перерастании себя самой и простираемости за свои пределы, которые постоянно дают о себе знать. С тех пор как мысль Ницше о воле к власти пришла к нему во всей своей ясности и решительности (приблизительно в 1884 году и до последних недель работы его мышления, то есть до конца 1888 года), он стремился к тому, чтобы придать смысловую форму этой единственной мысли. С писательской точки зрения в его набросках и замыслах эта форма имела вид того, что он сам традиционно называет «главным произведением». Однако это «главное произведение» никогда не было написано. Оно не только не было написано, но так и не стало «произведением» в смысле философского произведения Нового времени (наподобие «Meditationes de prima philosophia» Декарта, «Критики чистого разума» Канта, «Феноменологии духа» Гегеля или Шеллинговых «Философских исследований о сущности человеческой свободы»). Почему ход мыслей Ницше, приведший его к мысли о воле к власти, не завершился созданием такого «произведения»? Историки, психологи, биографы и прочие, кто готов потакать человеческому любопытству, в таких случаях не ведают никакого смущения, а что касается «случая» Ницше, то здесь тем более есть много причин, которые для обычного разумения вполне доходчиво объясняют, почему главное произведение так и не появилось. Говорят о том, что мыслитель больше не может совладать с тем обилием материала и многообразием и широтой его отдельных областей, в которых ему пришлось бы обосновывать идею воли к власти как основной особенности сущего. Это ему не удается потому, что и философия начиная с середины прошлого века больше не может избежать специализации по соответствующим дисциплинам (логике, этике, эстетике, философии языка, философии государства и философии религии), коль скоро ей надо предъявить нечто большее, чем пустые всеобщие рассуждения на тему, о которой благодаря отдельным наукам уже и без того знают и знают гораздо достовернее. Во времена Канта или, быть может, в эпоху Гегеля овладение всеми областями знания еще, наверное, было возможно, но в XIX веке различные науки не только неожиданно быстро и содержательно расширили сферу познания сущего, но и настолько развили методы исследования всех его сфер с точки зрения их разнообразия, выверенной определенности и достоверности, что неопределенные познания в области всех этих наук позволяют разве что скользить по их поверхности и не более того. Если мы хотим достичь достаточно обоснованных знаний о сущем в целом, нам необходимо познакомиться с достижениями и методами всех наук. Без этой научной основы любая метафизика остается воздушным замком. Что касается Ницше, то ему тоже не удалось должным образом овладеть всеми науками. 212 Далее отмечают, что у Ницше совершенно не было способности к строго доказательному и дедуктивному мышлению, улавливающему далеко отстоящие друг от друга связи,— к «систематическому философствованию», как это называют. Он сам прямо говорил о своем недоверии ко всем «систематикам». Разве в таком случае ему удалось бы систематизировать все знания о сущем в целом и написать «систематическое» главное произведение? Кроме того, говорят, что Ницше стал жертвой своего чрезмерного стремления к достижению авторитета и влияния. Успех Рихарда Вагнера, которого Ницше очень рано, еще до того, как он сам как следует это осознал, определил как своего подлинного противника, не дал ему спокойно идти своим путем, пробудил стремление к осуществлению какой-то более высокой миссии и вверг в лихорадочное писательство. Наконец, обращают внимание на то, что как раз в те годы, когда Ницше силился придать своей идее воли к власти законченную смысловую форму, его работоспособность стала иссякать, и это помешало ему создать такое «произведение». Если любое научное исследование, образно говоря, всегда движется по одной линии и может быть продолжено с того места, на котором оно прервалось, то развитие философской мысли в каждом своем шаге каждый раз должно сначала совершить прыжок в целое и собрать себя в средоточии круга. Эти и другие разъяснения по поводу того, почему «произведение» так и не состоялось, вполне правильны. Их даже можно подтвердить высказываниями самого Ницше, но как обстоят дела с той предпосылкой, в расчете на которую эти разъяснения столь рьяно приводились? Предпосылка, согласно которой надо вести речь о «произведении», причем таком, которое напоминало бы уже известные философские «главные труды», в самой себе необоснованна, да и не может быть обоснованной: она не истинна, потому что противоречит сути и способу существования мысли о воле к власти. Тот факт, что сам Ницше в письмах к сестре и немногим по-настоящему его понимающим друзьям и помощникам, которых к тому же становилось все меньше, говорит о «главном произведении», еще не дает права на существование упомянутой предпосылки. Ницше хорошо понимал, что даже эти «ближние» и немногие, к которым он еще обращался, не могут как следует понять, перед какой задачей он себя поставил. Постоянный поиск новых форм, в которых он стремился через различные публикации выразить то, о чем думал, ясно показывают, как хорошо он понимал, что оформление его основной мысли должно представлять собой нечто иное, чем «произведение» в прежнем его понимании. Незавершенность, если мы имеем смелость о ней говорить, ни в коей мере не заключается в том, что так и не появилось произведение «о» воле к власти: незавершенность могла бы означать только то, что для мыслителя оказалась несостоятельной внутренняя форма его единственной мысли. Но, быть может, дело вовсе не в этом, может быть, несостоятельными оказываются как раз те, ради кого Ницше верно следовал ходу своей мысли, но кто своими поспешными толкованиями, сделанными «в духе времени», своим слишком легким и пагубным всезнанием, характерным для всех, пришедших позднее, просто заблокировал этот ход? Только заранее решив, как должно выглядеть «произведение», которое необходимо завершить и форма которого уже давно насильственно определена имеющимися образцами, можно все, что Ницше оставил неопубликованным, расценивать как «отрывки», «фрагменты», «наброски», «подготовку». Тогда просто нет другого выбора. Но если такое решение с самого начала оказывается неосновательным и несоответствующим основной мысли этого мыслителя, тогда все его смысловые ходы приобретают совсем другой характер. Говоря более осторожно, можно сказать, что только тогда возникает вопрос о том, как же нам надо воспринимать эти смысловые ходы, движения и скачки мысли, дабы мы могли адекватно осмыслять все, что в них продумано, и не искажать продуманное своей привычкой осмыслять такую ситуацию. Сегодня общественности предлагается книга под заголовком «Воля к власти». Эта 213 книга не есть «произведение» Ницше, и тем не менее в ней содержится то, что было запи- сано самим Ницше. Даже самый общий классификационный план, под которым были собраны записи разных лет, составлен им самим. Этот не совсем произвольный, сделанный в виде книги, свод записей Ницше, относящихся к периоду с 1882 по 1888 годы, появился как первая попытка посмертной публикации и в 1901 году был опубликован как XV том его сочинений. Гораздо больше записей содержится в издании книги «Воля к власти» от 1906 года, которая в 1911 году без каких-либо изменений в качестве XV и XVI томов вошла в большое издание вместо первой публикации 1901 года. «Воля к власти», которой мы располагаем, ни с точки зрения полноты, ни, прежде всего, с точки зрения своего весьма своеобразного хода изложения и композиции не воссоздает мысль Ницше о воле к власти, но как книга вполне годится для того, чтобы лечь в основу нашего стремления последовать за ходом мысли философа и, прослеживая его, осмыслить его единственную мысль. Нам только придется с самого начала отказаться от предложенного в этой книге порядка изложения. Тем не менее, стремясь проникнуть в смысловой лабиринт, ведущий к идее воли к власти, мы должны следовать какому-то порядку. Конечно, следуя иному выбору и упорядочению отрывков, мы, по-видимому, поступаем не менее произвольно, чем составители книги, из которой берем текст для рассмотрения. Но мы, во-первых, не смешиваем между собой отрывки, относящиеся к совершенно разным периодам времени, что было обычным делом в книге, которая по сию пору доступна. Во-вторых, мы обращаем внимание на те отрывки, которые относятся к 1887—1888 го-Дам, то есть ко времени, когда мышление Ницше достигло максимальной ясности и покоя. Из самих этих отрывков мы опять-таки выбираем только те, в которых мысли о воле к власти удалось выразить себя наиболее полно и цельно. Поэтому мы не можем назвать эти отрывки фрагментами и вообще отрывками. Если же мы все-таки делаем это, мы обращаем внимание и на то, что эти отрывки не только согласуются или разнятся между собой с точки зрения их содержания, но и, прежде всего, отличаются друг от друга в смысле их внутренней изобразительной формы и широты, силы сосредоточения и ясности мышления, ракурса и остроты речения. Надеюсь, что этого предуведомления достаточно для того, чтобы наш подход не казался произвольным и непоследовательным. Мы постоянно проводим четкое различие между книгой, носящей заголовок «Воля к власти», и сокровенным ходом мысли к этой воле, тем ходом, глубинный закон и структуру которого мы пытаемся осмыслить. Так как мы не хотим читать книгу «Воля к власти», но должны следовать за упомянутым ходом мысли, мы раскроем ее на вполне определенном месте. |