Трынкин В.В. Мерцания правового поля. Трынкин_Мерцание_правового_поля. Москва 2020 В. В. Трынкин мерцания правового поля удк 34. 01 Ббк 67. 0 Т 80
 Скачать 4.96 Mb.
|
|
О различии понятий нравственности Многие специалисты современности не учитывают, либо не обраща- ют внимание на заметные различия и связи между понятиями «этика», «нравственность», «право», «мораль» и «закон». Между ними, тем не ме- нее, есть значимая разница, не учитывая которой, не создашь полноцен- ную теорию права. И. Кант, рассуждая о законах свободы, утверждал, что они, будучи основаниями поступков, называются этическими [см. 93, с. 119-120]. Поня- тие «законы» он употреблял по типу естествоиспытателей, именуя их за- конами природы и противопоставляя им законы свободы. Впоследствии Кант перешёл к понятию «принципы». Так или иначе, но нравственные принципы он определял, как этические. В настоящее время «Этика», бу- дучи учебной дисциплиной, изучает нравственность. Интересно мыслящий Нерсесянц предпринимает опыт соотнесения данных и аналогичных им понятий, также способы влияния их друг на друга. В частности, он хочет выяснить, как мораль влияет на право, понять специфику моральности права и нравственной оправданности норм [см. 147, с. 21]. Причём, мораль у него становится синонимом нравственности. Уточню собственный под- ход: в одной из предыдущих книг мной выделены две пары отношений: нравственность и право, с одной стороны; мораль и закон – с другой. Народы развиваются, следуя критериям нравственности и используя в своей практике нормы права. Правящие пирамиды, устанавливая в отно- шении к народам законодательные правила и нормы, как правило, под- крепляют их ссылками на собственную мораль. Она в чём-то схожа с идеологией государственной службы. С этой точки зрения, возникают две группы оппозиций: а) мораль верхов направлена против нравственности; б) ими составленные законы отрицают многие права. И наоборот. 106 – Со- ответственно, нет оснований нравственно оправдывать нормы закона (по- зитивного права), как и отождествлять с нравственностью мораль. Между нравственностью и моралью нередко пролегает духовная пропасть. Нрав- ственность относится к системе высших принципов и оценок внутренней и внешней жизни людей, проистекая из божественного начала. Она предна- значена для гармонизации человеческих душ. Никаким иным способом не объяснить, кроме божественной помощи душам людей, почему сообще- ство «полулюдей» не сохранило в массе своей звериного образа жизни (проявляясь лишь у отдельных индивидов). Видимо, совсем не случайно, человек из своего прежнего звероподобного состояния эволюционировал за очень короткий геологический промежуток времени, не оставив никаких следов этого преобразования. По крайней мере, в летописи ископаемых останков следов такой эволюции нет. 107 105 См. Трынкин В. Бытие судьбы. – Нижний Новгород: Изд-во «РАСТ-НН» 2012. – С. 360 и далее. 106 См. Трынкин Вадим. Полномочия права. – Нижний Новгород. 2005. – С. 188. 107 Секреты мироздания. – СПб., 2008. – С. 353. 185 Кое-кто, воспроизводя позицию В. Соловьёва, считает право этиче- ским минимумом, при этом не вникая в подробности [см. Залеский, с. 273]. Соловьёв, в отличие от специалиста, был по-своему точен, перечисляя ряд нравственных условий человеческого бытия, способных предотвра- тить распространение зла, насилия и иных бед. Хотя он допускал оплош- ность, отождествляя право с законом, описывая его в виде предписаний не грабить, не убивать и т.п. Именно в этом отношении не право, а закон был определён им в виде минимума нравственности [см. 190, с. 286]. Вряд ли стоило для сопоставления закона и нравственности использовать количе- ственный критерий, так как закон и нравственность принадлежат к разным сущностям и служат разным целям. Закон обусловлен волей правителя, нравственность – божественными установлениями. Между ними не просто существенная разница, но и противонаправленность интересов: боже- ственные установления стремятся обустроить жизнь человечества на пла- нете; законы, служа конкретным правителям, предназначены в большин- стве своём для принуждения народов. На специфику нравственности и связанных с нею критериев, игнорируемых законами государства, обратил внимание Йеринг [см. 89, с. 53]. Остин был знаком с трудами Канта, потому неоформленные законы человечества именует моральными законами, законами, предписанными общим, или общественным мнением [см. 228, с. 3]. Хотя выяснено, что в таком случае следовало иметь ввиду не законы, а о нормы права, которые оформлены человеческими отношениями, но находятся по ту сторону официально принятых законов. Дж. Мерфи, оценивая идею морально бла- гого, совершенного закона, воспринимаемого в виде части морального по- рядка, соглашается с данным мнением. Но критикует идентификацию за- кона с моралью. Закон, полагает он, способен уподобиться моральным критериям только в идеале, но нет оснований применять идеальный кри- терий к реальным законам. 108 Ясно, что под термином «мораль» Мерфи понимает нравственность, совпадение с которой достигается в законах крайне редко, так как, у них разные сущности и цели. Как и В. Соловьёв, он также определяет разницу между законом и нравственностью на основе количественного критерия (закон равен морали в высшем состоянии), что неправомерно. Монтескьё предложил собственный вариант определения различия между законами и нравами. Согласно его мнению, законы регламентируют действия гражданина, а нравы, якобы, тоже регламентируют, но действия человека. В то же время, проводя различие между нравами и обычаями, он отметил, что нравы направлены на внутренние отношения, тогда как обычаи – на внешние [см. 141, с. 266]. Точней было бы определять роль законов, как способов регламентации поведения подданных, а не граждан, поскольку гражданами люди именуются номинально, даже и ныне остава- ясь на положении подданных. Понятие «нравы» не очень подходит в виде оппозиции законам, так как нравами нередко определяют виды поведения людей. О некоторых людях, имеющих или не имеющих должность говорят, например, что у них злобный или добрый нрав. Про группу людей, обла- дающих специфическими формами поведения (мормонов, старообрядцев, бандитов из какой-то группировки и т.п.) говорят, что у них свои нравы. Точной оппозицией нормам закона всегда являются критерии нравствен- ности и нормы права. Лишь в системе права действует понятие полноцен- 108 Murphy J. Coleman J. Op. cit., p. 15. 20. 186 ных граждан своей страны и мира; оно же соединяет внутри себя мотивы поведения людей с их поступками. Современные специалисты, похоже, мало знакомы с понятием «нравственность», часто используя вместо неё понятие «мораль». Хотя это неточно. Один из специалистов видит в морали способ оценивания действий и поступков людей с позиции, как он полагает, моральных импе- ративов. Соответственно, им обозначаются известные оппозиции: доброго – злому 109 ; справедливого – несправедливому; честного – бесчестному; добросовестного – недобросовестному, и т.д. К оценочным категориям права (стоило уточнить – позитивного) он, соответственно, относит из- вестные юридические оппозиции: правомерного – неправомерному; закон- ного – незаконному, юридически допустимого – юридически запрещенному [см. 153, с. 122]. Отмечу, что не мораль, а нравственность никого оцени- вать не может, и это обстоятельство странно разъяснять, так как все виды оценок принадлежат сознанию людей. Императивное начало в оценках людей по отношению к тем или иным событиям встречается в случаях крайне резкого отношения к чему-либо, но нравственность по сути своей приводит к замирению душ и поступков. У Позднякова возникает представление о нравственности, как о свой- стве возвышенном, неземном, что дано человеку свыше. Он добавляет, будто это данное свыше тождественно духу теорий естественного права. Специалист констатирует, что на уровне столь возвышенного определения нравственности положительно право предстаёт заземлённым и проигры- вает. К морали он относит комплекс норм индивидуального поведения че- ловека. Корнем нравственности он считает нравы, утверждая, что нрав- ственность относится к общественному поведению. Тут же нравственность преобразуется в мораль, также характеризуя поведение людей в обще- стве, а также в отдельных группах [см. 164, с. 180]. Уточню, что определе- ния морали и нравственности у специалиста неточны, так как мораль, как выяснено, относится к системе идеологических установок, исходящих от правящего режима. Нравственность, со своей стороны, не может сопо- ставляться с теорией естественного права, так как критериями нравствен- ности охватываются все типы права, но сама она правовой формой не об- ладает. Также неверно определена мораль, поскольку разницу между нравственностью и моралью Поздняков обозначил лишь количественным критерием, который к данным категориям вообще не применим. Подверг- нув нравственность коррекции, тот же специалист переходит к её критике, построенной на отрицании универсальных, общечеловеческих нравствен- ных принципов. Данные принципы и критерии он сводит к продуктам обще- ственного развития и фактору их служения общественным интересам [см. 164, с. 182]. Вообще же, не требуется особого труда в отрицании высшей роли нравственности в жизни человечества и признания её обусловленно- сти условиями общественного развития. Однако обезьяньи стада, при всей их длительной эволюции, нравственных принципов у себя не выработали. Будь человечество продолжением рода обезьян, в нём едва ли возникли бы принципы нравственности. Впрочем, высшая сущность нравственности выше рассмотрена достаточно подробно и повторять аргументации здесь, я думаю, не требуется. Целый комплекс критических замечаний в адрес нравственно- философского подхода к пониманию права высказывает Морозова: 1) Та- кой подход порождает, мол, расплывчатое представление о праве; 2) 109 Он пишет: добрый – плохой, но у второго термина оппозиция: плохой – хороший. 187 участники общественных отношений понимают, мол, справедливость, сво- боду и равенство неодинаково; 3) по отношению к закону, законности, воз- никает, вроде, правовой нигилизм; 4) считается недопустимой произволь- ная оценка гражданами и даже должностными лицами законов и других нормативных правовых актов. Вставая, мол, на позицию естественного права, человек берётся оценивать ту или иную норму как противоречащую ему, а иной гражданин способен даже отказаться от ее соблюдения на этом основании; 5) наконец, специалист считает невозможным отделить право от морали [см. 142, с. 143]. Попробуем разобраться. 1. Право, осно- ванное на нравственности, может показаться расплывчатым лишь при по- спешном к нему подходе. Критерии справедливости, а также нормы права всегда духовно точны и легко дифференцируются людьми в их практике. В любой, даже мельчайшей форме человеческих отношений нравственный оттенок слова, жеста, тем более, поступка опознаётся чувствами и душой мгновенно, что прекрасно воспроизводится актёрами в лучших спектаклях и фильмах. 2. Неодинаковое понимание справедливости (свобода и ра- венство – нечто иное) по большей части встречается у официальных лиц, многие из которых не принимают её во внимание вообще. Во всеобщем бытии человечества представление о справедливости у народов мира, особенно в душевной жизни, достаточно единообразно. 3. Правовой ниги- лизм нередко встречается у многих – и у граждан, и у должностных лиц, склонных к коррупции и должностным правонарушениям. 4. Те же долж- ностные лица часто субъективны в отношении к позитивному праву, при- меняя его нормы по своему произволу. Особенно данная практика распро- странена в судебных разбирательствах, где, подчас, заведомо спланиро- ван значительный разброс способов квалификации судьями того или иного правонарушения. 5. Право, обусловленное набором полномочий и норм, без труда отличается от морали, как комплекса идеологических установок правящего режима. Таким образом, разброс в понимании и трактовках нравственности свидетельствует о необходимости внятного осознания её сущности и её влияния на людей. Нравственный императив Канта Немало перекосов возникает в юридическом сознании в связи с трак- товками нравственного императива И. Канта, потому есть необходимость рассмотреть эту его позицию специально. Кантом подразделяются императивы простые и категорические. Про- стым императивом он считает правило, вследствие которого некий слу- чайный поступок начинает восприниматься, как необходимый [см. 93, с. 129]. Например, человек, будучи вором, начал ходить в церковь и там неожиданно и бесповоротно воспринял своей душой божественную запо- ведь «не воруй», после этого перестав воровать. Такое правило стало для него императивом. Категорический императив не связан с внешними усло- виями. Поступок, совершаемый человеком, в этом случае, изначально воспринимается, как необходимый. В таком восприятии отсутствует даже представление о цели, к которой поступок может привести. Для человека становится принципиально важным лишь представление о самом поступ- ке, как поступке для него совершенно необходимом и объективном. Такого рода императивы являются частью учения о нравственности. Наиболее полно понятие о категорическом императиве связано с представлением о внутреннем долге. Кант уточняет, что категорический императив предста- ёт, как нравственно безусловный закон. Такие императивы способны что- 188 либо дозволять, или запрещать, причём, их совершение или неисполнение воспринимается, как долг или его нарушение [см. 93, с. 130-131]. Ясно, что закон и нравственность существенно различаются, и Кант совместить их не мог. Иногда в жизни мы говорим, что это правило для меня – закон. Аналогом ему может быть твёрдое заверение: «моё слово – закон», в плане собственной неотступности в случае принятия важного решения или совершения поступка, когда требуется необыкновенная решимость духа. Именно в этом случае возникает внутреннее понимание – речь идёт о не- преложном, безусловно значимом для человека правиле. Это состояние Кант выражает понятием духовно необходимой обязательности в отноше- нии определенных поступков, когда максимально значим «нравственно- внутренний закон» [см. 93, с. 130]. Категорическим императивом может быть также нравственный долг, обязывающий к высокому внутреннему служению. Один из примеров: герои Брестской крепости, стоявшие на смерть, не ожидая никакой поддержки, следовали лишь категорическому императиву служения Родине. Совсем не простое место в трактовке Кантом сути категорического императива отводится способности его что-либо дозволять, или запре- щать. Есть уточнение, что совершение дозволенного или неисполнение чего-то противоположного воспринимается, как долг. По внешней форме фразы она легко может быть интерпретирована в виде норм позитивного права. Однако Кант имел ввиду нечто принципиальное иное. Ориентиром в этом случае должно служить понятие духовно необходимой обязатель- ности. Всё, связанное с духом, выходит в трансцендентную сферу. Скорей всего, именно оттуда на человеческую душу нисходят нравственно значи- мые дозволения или запреты. В качестве аналогов трансцендентной сфе- ре может быть, согласно Канту, свершение общественно-необходимого, объективного поступка, когда человек ориентируется лишь глубокое внут- реннее правило, или категорический императив [см. 93, с. 129]. Так вели- кие творцы неотступно ищут и находят оригинальные способы решения наиболее насущных проблем общественного развития в области науки, искусства, философии, права, экономики. Причём, делают они это по неотвратимому внутреннему убеждению, которое становится для них не- преложным правилом жизни и творчества. Категорический императив, кроме неотвратимого внутреннего правила для некоего действия, имеет ещё одно важнейшее свойство – такое действие не может быть направле- но на удовлетворение личностных потребностей, но всегда предполагает критерий всеобщности. У Канта это зафиксировано так: «поступай соглас- но максиме, которая в то же время может иметь силу всеобщего закона» [93, с. 132]. Согласно критерию всеобщности, созидание творца обращено к человечеству, а не к отдельной корпорации, государству или закону. Лишь общечеловеческий масштаб всегда служит для подлинного творца максимально значимым критерием. Как же интерпретируют императив и категорический императив Канта специалисты позитивного права? Мальцев связывает, видимо, простой императив, с велением разума, объективным принципом, принудительно воздействующим на волю. Он дополнительно разъясняет: этот объектив- ный принцип подчиняет субъективную и случайную волю разуму [см. 132, 5 69]. Если средоточием всех внутренних состояний человека является душа, обладающая и разумом, и волей, значит, в лучшем случае следова- ло апеллировать к ней. Наоборот, трудно представить, чтобы разум к че- му-либо принудил волю. Только разумная душа нередко прибегает к силе воли, чтобы воздействовать на страсти и неумеренные потребности. Да и 189 Кант ничего не говорит о воле, но лишь о правиле, когда некий случайный поступок неожиданно сознаётся человеком, как необходимый. Суть категорического императива Канта стремится осознать Михай- ловский. В отношении к нему он выдвигает условие – установить связь нравственного закона Канта с Абсолютной первоосновой мира. Лишь эта связь, полагает Михайловский, позволяет понять безусловный характер категорического императива [см. 139, с. 159]. Сам Кант не устанавливал специально связь категорического императива с первоосновой мира, что- бы охарактеризовать сущность. Для него было достаточно того, что в нём выражено понятие духовно необходимой обязательности. Кроме неё, кате- горический императив предполагает способность что-либо дозволять, или запрещать. Такие дозволения и запреты не могут исходить из внешних ин- станций, но исходят из глубоко внутренней духовной инстанции, которая имеет божественную сущность. С этой точки зрения позиция Михайловско- го точна. Впрочем, Михайловский не обратил внимания на одну особую грань категорического императива. Она предполагает всеобщую направ- ленность общественно значимого правила жизни. Мной приведены в при- мер творцы, предназначающие свои труды человечеству. Наиболее развёрнутый анализ категорического императива Канта представил Э. Соловьёв в работе, посвящённой данной проблеме [см. 191, с. 416]. Основным предметом его изучения явились известные макси- мы Канта, характеризующие личность, как цель саму по себе, а не как средство в чьих-то руках. Или другая: необходимость поступать так, чтобы максима, которой ты руководствуешься, стала для тебя общим законом. И т.п. Книга Э. Соловьёва даёт широкий обзор точек зрения, от древних и до русских философов, интерпретирующих учение И. Канта на данную тему. К сожалению, в его тексте за категорический императив выданы, видимо, согласно возникшей традиции, известные максимы И. Канта. В то же время я не встретил мест, характеризующих суть категорического императива в его прямой кантовской формулировке. |