Трынкин В.В. Мерцания правового поля. Трынкин_Мерцание_правового_поля. Москва 2020 В. В. Трынкин мерцания правового поля удк 34. 01 Ббк 67. 0 Т 80
 Скачать 4.96 Mb.
|
|
Понимание норм и нравственность Наиболее часты в работах по позитивному праву представления о неких нормах нравственности (иногда трактуемой в виде этики или мора- ли). Мало кто замечает смысловые оттенки, которые неплохо бы учиты- вать в познании оснований и бытия права. Михайловский, соотнося нравственность и право, на первое место ставит нравственность. Это вполне соответствует эволюции духовных свойств человека. В то же время, он вводит родовое понятие нормы, кото- рое делит на виды и подвиды. К видам он относит нормы этические, к под- видам – нормы юридические [см. 139, с. 49]. Связь между нравственно- стью и правом, безусловно, существует, но глубинная, духовная, не настолько очевидная. Нравственность представляет собой всеобщую си- стему тончайших по своей сущности принципов, направляющих и ограж- дающих поведение людей во всех их поступках. Право – венец полномо- чий, и судия, и тончайший внутренний нормативный порядок. Нравствен- ность и право устремлены к одному, их субстанции родственны, хотя в то же время различны. Огрублено можно было бы предположить, что в нрав- ственности движется тонкое одухотворённое содержание человеческой сущности, а праву принадлежит изящная и столь же подвижная форма. Силу имеют правовые предписании, нелицеприятный внутренний суд, глу- бокие внутренние санкции. Они вполне энергетически ощутимы, так как 190 обнаруживают своё воздействие на обстоятельства жизни и здоровья. Решающим в воздействии права является фактор структурирования, кото- рое принадлежит исходно праву, хотя по-своему, внешним образом пере- хватывается законом. Следовательно, право оформляет, структурирует проявления нравственных в своей сущности деяний, а закон – деяний мо- ральных. 110 Михайловский, к сожалению, не выявляя тонких различий между нравственностью, правом, законом и моралью, приписывает нрав- ственности наличие у неё объективных норм, которыми человек руковод- ствуется, открывая их в своей совести [см. 139, с. 52]. Но таких норм у нравственности, разумеется, нет, они были и остаются прерогативой пра- ва. Ильин идёт ещё дальше, обнаруживая нормы морали и даже религии. Стремясь найти различие между ними, он находит их в свободе совести человека, которая и помогает, вроде бы, осознать специфику нравствен- ных правил [см. 86, с. 123]. Ранее выяснено, что моралью лучше обозна- чать установки и критерии, которыми пользуются властные органы, тогда станет понятней различие морали от нравственности. Иначе может воз- никнуть положение, при котором в сознании лиц, наделённых властью, присутствуют только нормы и правила, а никаких идеологических устано- вок и критериев нет. Но такое предположить невозможно, так как всюду действуют люди, наделённые душой и сознанием, хотя и оценивающие одни и те же поступки, деяния по-разному. Норм нет также в и в морали; ей, как и нравственности, присущи только чувства, переживания, внутрен- ние установки, критерии, имеющие властно-ориентированный характер. Далее Ильин полагает, что существующее между правом и моралью от- ношение правильно в случаях, когда право согласуется с требованиями морали. Оно убеждён в силе морали, в её возможности быть высшим ме- рилом и руководителем права [см. 86, с. 130]. В данном его рассуждении должна бы идти речь о соотношении нравственности и права, и тогда оно вполне точно выразило бы их соотношение. То есть, проблема лишь в чёт- кости категориального ряда. Можно понять мыслителей прежних времён, многие из которых не за- думывались о различении этики, нравственности и морали, часто считая их синонимами. Современное познание такое различение сделало, и оно достойно внимания. Потому есть смысл рассматривать данные понятия раздельно также и в текстах авторов прошлых времён. Например, Петра- жицкий предлагает различать два вида этических сочетаний, связанных с соответствующими эмоциями – обязанностями и нормами [см. 159, с. 45]. Этика, и это принято современным сознанием, остаётся наукой о нрав- ственности. Когда Петражицкий делает упор лишь на двух видах нрав- ственно сочетающихся эмоций – обязанностях и нормах, о нормах далее рассуждать не было смысла. Если же принять за основу нравственные обязанности, тогда остаётся без внимания необъятное множество нрав- ственных чувств (любви, надежды, привязанности, дружбы, верности, дол- га и т.п.). Но даже делая акцент на обязанности, стоит вспомнить, что она не самостоятельна, будучи производной от внутреннего служения (Богу, другому человеку, своему главному делу, стране и т.п.). Именно фактор служения придаёт обязанности смысл и содержание. Усиливает её кре- пость душевных сил. Стремится приспособить нравственность под право Трубецкой, пред- лагая учитывать лишь нравственные правила, имеющие правовое значе- 110 Трынкин Вадим. Полномочия права. – Нижний Новгород. 2005. – С. 186-188. 191 ние. Но под данное правило, по его мнению, не подходят другие нрав- ственные правила, с правом не связанные. Например, те, которые запре- щают ложь. Ложь, как он считает, никому никакого ущерба не наносит [см. 206 , с. 33]. В этом случае приходится уточнять: как у нравственности нет норм, так у неё нет и правил. Хотя каждое серьёзное нарушение нрав- ственных обещаний может обернуться реальным ущербом для людей. Президент Порошенко, например, клялся под присягой (нравственное обещание) в выполнении законов и конституции, сохраняющих жизни сво- им гражданам. А потом по своему усмотрению отправил войска с целью убийств граждан страны, не желающих переходить на украинский язык, назвав их сепаратистами. Налицо явное нарушение ряда божественных и естественных прав (на жизнь, здоровье, кров и т.п.), хотя его условием явилось нарушение нравственного обещания. Кое-кто из специалистов, не различая морали и нравственности, свя- зывает их с особым типом нормативной регуляции, как и право, обладаю- щей принципами и нормами, хотя и несущей внутри себя нравственные ценности [см. 153, с. 121]. В этой точке зрения все понятия смешаны в син- кретическую массу. Понятно, что нравственность с нормами и норматив- ной регламентацией никак не связана. Она относится только к внутренним установкам и переживаниям человека. Право и мораль оказываются в противоположной плоскости отношений, которая уже охарактеризована. Кельзен считает нормой нравственную заповедь любить ближнего, свя- занную с божественным правом. Боле того, он воспринимает эту заповедь, как объективно обязывающую норму. Хотя и считает возможным учиты- вать предпосылку следовать предписаниям основателя религии. Но и эту предпосылку религиозно-нравственного свойства Кельзен именует основ- ной нормой [см. 99, с. 19]. Ясно, что норм, обязывающих любить, не суще- ствует. Человек и даже основатель религии, то есть, Бог, может только рассчитывать, что человек последует его завету. Никакой объективной формы у данного завета нет. Потому претендовать на основную норму права любой вид завета на может. Харт, со своей стороны, предупреждает читателя, что он сам не бе- рётся провести четкую границу между правом и моралью [см. Харт 99]. Последнюю он, как и многие, считает синонимом нравственности, а также этики, что в современном контексте неточно. Харт констатирует, что дан- ные понятия не обладают определённостью содержания. Кроме того, их трактовки расходятся в разных философских учениях. Потому сам он ста- рается оградить себя от философских сложностей [см. 216, с. 171]. Тем не менее, обратившись к нравственной традиции, он отмечает, что её невоз- можно отменить с помощью изданного указа. Хотя тут же пишет об обрат- ном, полагая, что введённый закон способен оказаться причиной измене- ния некоторой нравственной традиции [см. 216, с. 179-180]. Он прав в обо- их случаях: если традиция серьёзно закрепилась в сознании народа, закон её отменить не в состоянии, разве что под угрозой смертного наказания. И наоборот, если традиция сама постепенно затухает, закону нетрудно её постепенно изменить в связи с нарождающимися поколениями. В целом Харт останавливается на несовместимости нравственной традиции с фак- тами жизни, исходящими из норм закона [см. 216, с. 180]. Это его сужде- ние чересчур категорично. В том случае, когда закон создан в соответ- ствии с критериями справедливости, и ряд событий в жизни ему соответ- ствует, они наверняка будут совпадать с доброй нравственной традицией. Параллельно Харт отвергает прежнее деление, представляющее нрав- ственность внутренним состоянием, а право – относящимся к внешнему 192 поведению [см. 216, с. 181]. То есть в вопросе соотношения нравственно- сти и закона Харт колеблется. То он считает их несовместимыми, то настаивает на их причастности к одному типу поведения – внешнего, что далеко от истины. Ведь нравственные чувства пребывают, всё же, глубоко внутри каждого человека. Фуллер, как и многие, вначале превозносит мораль стремления, счи- тая её вершиной человеческих достижений, затем переходит к морали долга, относящейся, как он полагает, к их фундаменту. А затем обнаружи- вает базовые нормы, которые, якобы закладывает мораль, без которых упорядоченное общество невозможно [см. 213, с. 15]. Уточню: нравствен- ность (не мораль) не делится внутри себя на некую часть стремления и часть долга, она едина в своих критериях и принципах. В то же время, Фуллер повторяет оплошность многих специалистов, приписывая нрав- ственности функции права. Впрочем, в ряду позиций отечественных спе- циалистов есть интересная точка зрения М. Баглая, согласно которой большая часть общественных отношений должна сохранять в себе основу саморегуляции на основе критериев морали (точней, я бы сказал, – нрав- ственности). Тогда как небольшая часть общественных отношений должна быть регламентирована посредством права. 111 Нравственность, право и закон Достаточно сложным является соотношение нравственности, права и закона. К сожалению, и в данном случае в терминологии специалистов юриспруденции замечается ряд неточностей. Ильин в большинстве текстов имеет в виду право, устанавливая его связь с духовным началом. Он толкует сущность права через право чело- века быть независимым духом, право быть свободным, право самостоя- тельного обращения к Богу, искать, познавать, обретать совершенство. Ильин делает вывод, что право он воспринимает, как атрибут духа, как способ жизни духа и его необходимое проявление. Согласно Ильину, такая связь права и духом предельно существенна, и без признания данной свя- зи невозможно нормальное правосознание [см. 86, с. 214]. Это очень вдохновенное отношение к связи духа и права. Уточню лишь, что в сужде- нии Ильина право напрямую связано с духом, что не совсем точно, так как непосредственную связь с духом поддерживает душа. Духовная интенция имеет возможность воздействовать на право лишь через душу и нрав- ственность. Напрямую связывает право с нравственностью Юстиниан, восприни- мающий предписания права в виде нравственных заветов: «жить честно; ближнего не оскорблять; воздавать каждому своё» [см. Юстиниан 15]. Та- ким же образом поступает Трубецкой, практически сливая нравственность и право. Он без особых сомнений пишет о множестве нравственных норм, способных ограничить произвол одних лиц в отношении к другим. Такие нормы, полагает он, запрещают красть, наносить побои, убивать. То есть, полагает он, данные нормы подобны правовым, ограждая личность от безнравственных действий [см. 87, с. 32]. Но, как выяснено, нравствен- ность нормативным рядом не обладает и праву она не равна. Все пере- численные Трубецким нормы относятся к божественному праву. Между нравственностью и законом, а Трубецкой именно его имеет в виду, непо- 111 Баглай М. В. Конституционное право Российской Федерации. – М., 1999. – С. 6. 193 средственных связей нет, есть лишь косвенные, возникающие из нрав- ственных оценок того или иного изданного закона. Меж тем, есть возможность установить тонкую взаимосвязь между нравственностью и подлинным правом, найти между ними внутренне сходство и, одновременно, существенное различие. И нравственность, и право исходят из состояний души, но нравственность – непосредственно, а право – опосредовано. К состояниям души непосредственно относятся нравственные порывы, увещевания, наставления, предостережения, воз- мущения, протесты и т.д. Они же характерны для нравственности, в соот- ветствии с которой человек испытывает переживания, предощущения, опасения, страхи, состояния радости, восторга, полёт души. Право во всех случаях имеет нормативный вид. Душа может протестовать против дей- ствий, перечисленных Трубецким. Но эти протесты находятся внутри, оставаясь принадлежностью субъекта. Также и другой человек, соверша- ющий преступление, особенно убийство, испытывает в душе (в основном ночью) сильные нравственные муки. Нормы всегда предстают в виде до- стояния права. Трубецкой возражает и против того, что нравственность относится к явлениям внутренним, а право – к внешним. Его аргумент по форме точен: многие действия совершаются на основе внутренних побуждений. Верен он при ссылке на практику работы судей [см. 206, с. 34]. Однако оценивая право, он неожиданно для себя переключает своё внимание с права на действия человека. Нормы позитивного права и действия человека – не одно и то же. Нормы существуют по собственным условиям их образова- ния, позитивное право располагается в собственном формально- нормативном пространстве. Юристы, создающие данный тип права, стара- тельно избегают всяких их корреляций с нравственными оценками. Наобо- рот, люди в действиях своих часто сообразуются с критериями нравствен- ности, даже в случае их игнорирования. То же самое признаёт и Трубец- кой, уточнив собственную позицию, и выводя за пределы системы право- мочий и норм область побуждений и настроений. Не правом, как он пишет, а специалистами права нравственные побуждения во внимание не прини- маются. Нравственности он оставляет роль быть источником тех или иных не норм права, но действий людей [см. 206, с. 35]. Таким образом, начав с зависимости права от нравственности, Трубецкой пришёл к самостоятель- ному осуществлению того и другой, предъявив новый аргумент: всё, что связано с нравственными обоснованиями действий людей, к содержанию права не относится. Примером, говорит он, может быть чужое настроение, запрятанное внутри переживающего человека и никак не относящееся к моим правам [см. 206, с. 35]. Пример Трубецкого не корректен, так как он начинает говорить о нравственных переживаниях одного человека, а пра- ва относит к другому. Его высказывание было бы точным, если бы соб- ственное настроение, мотив, цель предопределяли и сопровождали воз- никновение и действие права. Так, человек борется за право быть гражда- нином в иной стране. Для этой цели он напрягает все своих нравственные силы, чтобы они обеспечили прохождение через все инстанции, а также помогли быть терпеливым тогда, когда результат не достигается мгновен- но. В отличие от Юстиниана и Трубецкого, Кант подал пример чёткого различения нравственности и права. Служение человека людям он связал с понятием долга, считая его явлением нравственным. Наоборот, любое внешнее принуждение в отношение к какому-то деянию он относил к влия- ние права [см. 93, с. 125]. Йеринг, взяв за основу одну из максим И. Канта, 194 – «личность является лишь целью самой для себя» – определил её, как нравственное основание юридического права личности [см. 89, с. 52]. Хотя максима эта имеет продолжение: «и не быть целью ни для кого другого». То есть, она предполагает отношение к другому лицу, исключая правовую зависимость от него. Кант привёл в пример человека, считающегося рабом и по этой причине становящимся целью в руках другого человека, назван- ного господином. Тем самым, Кант противопоставил самоценность лично- сти, или её естественное право на свою свободу, любой форме её право- вого принуждения. В учении Михайловского приводится два типа отноше- ний. В теории правового принуждения стирается разница между нрав- ственностью и правом. Воплощением этой теории становится практика по- лицейского государства. В теории второго типа право и нравственность воспринимаются отдельно и считаются самостоятельными. Теорию второ- го типа Михайловский считает реакцией на действия полицейского госу- дарства [см. 139, с. 143-144]. Сливают в нечто целое нравственность и право не только управленческие лица полицейского государства, но я ряд специалистов позитивного права. Тогда как различение нравственности и права обусловлено изначально их самостоятельными сущностями, а вовсе не частной реакцией на репрессивное правление. В прочем, переходя к примерам, Михайловский жёстко встаёт на сто- рону закона, словно забыв о критериях нравственности. Сославшись на позитивное право, он признаёт правомерной норму запрета бедняку полу- чить отсрочку по платежу. Также он встаёт на сторону закона в отношении к старой няне, признавая отсутствие у неё прав на место в семье после достижения старости. Возникает иное отношение к бедняку и старой няне, когда кто-то идёт им навстречу. Михайловский относит такие действия к проявлениям доброй воли. И вновь подчёркивает, что по закону ни бедняк, ни няня не имеют никаких привилегий [см. 139, с. 52]. Его позиция оказы- вается достаточно жёсткой. В данном случае есть основания скорректиро- вать закон в соответствии с критериями нравственности. Ведь няня отдала всю свою жизнь и здоровье делу воспитания теперь уже повзрослевших детей и, согласно божественному и естественному типам права, безуслов- но заслужила заботу о ней. А бедняк очень часто становится таким не по своей воле, а потому, что закон защищает тех, кто чрезмерно наживается на чужом труде. Рёдер колеблется: с одной стороны, он чётко относит внутренние по- буждения к добру к явлениям нравственным; с другой стороны, также чёт- ко воспринимает право, как способ регламентации внешних отношений людей. Наряду с таким чётким пониманием, Рёдер связывает право с внутренним устремлением к справедливости, видя в таком устремлении гарантию прочности правопорядка. 112 Последняя проблема достаточно тонка. Латинский корень понятия «право» (Jus, Juris) фактически родствен понятию «справедливость» (Justice). По этой причине некоторые суды названы судами справедливости, рассматривая в них безусловно право- вые проблемы. Однако критерии справедливости исходят от божественно- го духа и первично в земной жизни принадлежат нравственности. Именно в соответствии с данными критериями развивается подлинное право. Су- ды и другие органы лишь внешне следуют данным критериям в своих про- странных рассуждениях, хотя решения часто бывают совершенно иными. Рёдер увидел в праве устремление к справедливости. Казалось бы, всё 112 K. D. A. Röder. Grundzug des Naturrechts. Oder der Rechtsphilosophie, 2-e Auflage, 1860. SS. 111, 112, 116. 195 точно, если бы он имел в виду подлинное право. Но нельзя забывать, что данное понятие по-иному использует юриспруденция. И тогда устремле- ния к справедливости окажутся только внешним довеском к совсем иной концепции. Крусс решил – добросовестность может рассматриваться не в виде принципиального критерия и признака правовых (конституционных) дея- ний, в аспекте их субъективно-личностного и объективно-правовых оценок такого восприятия. Соответственно недобросовестность есть равнознач- ный критерий всего неправомерного [см. 117, с. 51]. Меж тем, специалисты позитивного права постоянно подчёркивают, что оно носит формальный характер, не зависящий ни от каких нравственных установок и оценок. Кроме того, добросовестность, как и её оппозиция, могут быть применимы к действиям человека, но не права. Последнее в наибольшей степени кор- релируется со справедливостью или несправедливостью. Крусс идёт ещё дальше, оценивая нравственность с позиций конституционного правопо- нимания, как условие безусловной актуальности всех конституционных ценностей [см. 117, с. 53]. Конституционный порядок и нравственность находятся в разных плоскостях: первый – в переделах основных норм кон- кретного государства или его отдельного правового субъекта; вторая име- ет всеобщий характер и иную сущность. Потому нравственность не может оцениваться со стороны конституции, но наоборот, конституции мира оце- ниваются со стороны критериев нравственности. В этой связи, критерии нравственности позволяют определить ту или иную значимость конститу- ционных статей. Крусс становится точнее, когда признаёт универсальным признаком злоупотребления правом несправедливость [см. 117, с. 54]. Хо- тя само злоупотребление правом достаточно полно оценивается понятием «злоупотребление», или употреблением права во зло (это уже нравствен- ный критерий), особо не нуждаясь в дополнительных оценках. Специфическим способом соотносит между собой нравственность и право Чичерин. Его основная посылка: необходимость поддержания зако- на принудительной властью. Нравственные критерии в сравнении с силой властных органов безусловно проигрывают. Чичерин подчёркивает необ- ходимость властного принуждения, без которого, полагает он, свобода че- ловека оказалась бы незащищённой (повтор идеи Гоббса). Рассматривает он и смягчённую силу внешнего принуждения лица с помощью закона. В таком случае, полагает Чичерин, принудительный вид приобрели бы нрав- ственные критерии. Они, будучи беспомощными в плане прямого воздей- ствия на поведение людей, предоставили бы свободу всякому произволу со стороны разных органов власти [см. 222, с. 39]. Таким образом, Чичери- ным закладывается дихотомия: закон – принуждающий и защищающий; нравственность (не закон) – как бы беспомощная и неспособная защитить человека. В формальном плане мысль Чичерина верна: закон, не принуж- дающий, а направленный на защиту свободы лица, может, в принципе, эту свободу защитить. Но произвол со стороны органов власти возможен и при наличии запрещающего закона, так как законов много, и властное ли- цо способно найти в этой массе норм ту, которая его оправдает. Нередки случаи, когда специально организованная защита свидетеля его не спаса- ла от нападений. В то же время высока крепость духовно-нравственных отношений и многообразны случаи опоры душ людей на силу нравствен- ных уз. Часто именно нравственные узы поддерживают человека в труд- нейшую минуту жизни, именно они придают ему дополнительные силы, поддержанные близкими и дальними для него людьми. Помимо данной совокупности сил есть великое Божественное начало, которое посред- 196 ством духа укрепляет душу и совесть человека, придавая ему внутренние силы. Не обратив внимания на силу нравственного начала, Чичерин усугуб- ляет отношение к нравственности со стороны закона, считая, что она, как и закон, действуя в обществе, должна быть подчинена условиям общей жизни. В пример он приводит человека, действующего в физическом мире, который обязан подчиняться его законам [см. 222, с. 39]. Но у нравствен- ного начала своя первооснова – дух, а не общественная жизнь, в которой дух с помощью нравственности устанавливает собственную совокупность критериев, существенно отличную от строя законов. Как посланнице Боже- ственной воли, нравственности суждено предопределять собой условия существования общей жизни людей. Ею обусловленные состояния чело- веческих душ нередко противостоят несправедливым нормам закона (ино- гда одетого в одежды права). Впрочем, Чичерин не чужд высших нрав- ственных убеждений, вставая на сторону должника, выгоняемого на улицу богатым домовладельцем. Он подчёркивает, что закон в данном случае юридическим нормами помогает безнравственному поступку хозяина до- ма. В противном случае, вновь отступает Чичерин, не мог бы держаться юридический порядок. В то же время он полагает, что выставленный на улицу должник, опираясь на высшие нравственные требования, вроде бы, способен оказать сопротивление закону [см. 222, с. 40]. Тем самым, Чиче- рин, в большинстве случаев поддерживая силу закона, лишь отчасти вспоминает о высших нравственных ценностях, хотя применяет их не по существу. Бельский негативно относится к нравственности (именуя её мораль- ными нормами), утверждая, что ей не совладать с проблемой регламента- ции отношений между гражданами. Нравственности противопоставляются нормы административного (полицейского) права. В пример приведены 90- е годы прошлого века в нашей стране, вроде бы свидетельствующие о па- дении нравов в случае ослабления полицейской функции государства. Он полагает, что без принуждения со стороны органов власти возрастает ко- личество хулиганских действий, квартирных краж, разбойных нападений и т.п. [см. 21, с. 106]. Пример России 90-х годов гораздо более сложен, нежели факт простого ослабления государства. В те времена активно про- явился олигархический сговор по преобразованию структуры государства в шоковый вариант введения рыночной экономики. Именно грабительский способ введения рыночной экономики привёл к распродаже новыми псев- дохозяевами народного достояния. Впервые проявился и начал разрас- таться разрыв в доходах олигархического слоя и остальных граждан стра- ны. Пригретый властно-рыночной политикой, разросся криминалитет, дви- нувшись на хлебные места в управленческие кабинеты и законодательные органы. Данные причины породили развал части общественных отноше- ний и рост криминогенной обстановки. Потому частичное падение нравов обусловлено, прежде всего, алчностью олигархического слоя общества, под предлогом реформ развалившего государство. И наоборот, при есте- ственных отношениях между людьми, критерии справедливости и совести, а также нормы права (не закона) поддерживают общественные отношения вполне стабильно, не нуждаясь в принудительных нормах полицейского права. Тому пример – жизнь народов Китая и Японии. Граждане данных народов подавляющее большинство складывающихся отношений решают миром, не интересуясь нормами закона, не стремясь обращаться в судеб- ные органы [см. 57, с. 357, 374]. 197 Фуллер, оценивая внутреннюю мораль права, характеризует её, как безразличную к целям прецедентного права, готовую с равной эффектив- ностью служить самым разнообразным целям [см. 213, с. 183]. Если име- ется в виду нравственность, её критерии к целям и санкциям любого типа права далеко не безразличны. Лицо, использующее данный вид права, может сделать вид, будто он так считает. Но совсем по-иному оценивает его действия собственная душа, восстанавливая в силе критерии нрав- ственности. В то же время, не внутренняя, а внешняя мораль позитивного права позволяет применять правовые решения её носителям в любом направлении. При всём при том, внутренняя мораль права, по мнению специалиста, признаётся в виде важнейшего условия его дееспособности [см. 213, с. 186]. Любопытно, что в некоторых местах своей книги специа- лист использует понятие «нравственность», например, тогда, когда фикси- руется ограниченность естественного права по сравнению со всей нрав- ственной жизнью человека [см. 213, с. 118]. Позиция Фуллера выглядит эклектично, так как у него возникает диффузия терминов, диффузия их ос- новных смыслов, что лишает теорию чёткости и ясности. В целом, теория позитивного права не видит и не хочет видеть глу- бинной духовно-нравственной основы поведения людей. Именно поэтому данный тип права даже не допускает возможности всеобщего нравствен- ного начала, а также вырастающей на нравственной основе всеобщей правовой (не законодательной) регламентации. Тем не менее, именно нравственно-правовая регламентация безусловно реальна в поведении людей. Определённым подтверждением этому может служить сохранение жизни людей на планете Земля вопреки агрессивности, обладающих вла- стью людей в разных странах, периодически вовлекающих народы в те или иные войны. В противном случае человечество давно постигла бы судьба Атлантов. 113 |