Трынкин В.В. Мерцания правового поля. Трынкин_Мерцание_правового_поля. Москва 2020 В. В. Трынкин мерцания правового поля удк 34. 01 Ббк 67. 0 Т 80

• Название: Москва 2020 В. В. Трынкин мерцания правового поля удк 34. 01 Ббк 67. 0 Т 80
• Анкор: Трынкин В.В. Мерцания правового поля
• Дата: 20.03.2022
• Размер: 4.96 Mb.
• Имя файла: Трынкин_Мерцание_правового_поля.pdf
• Тип: Книга; #405454
• страница: 54 из 98

Государство, власть и органы
Параллельно с превращением государства в одушевлённый субъект производится ещё одна подмена: властные органы в содержательном и формальном планах расширяются в сознании специалистов юриспруден- ции до масштабов государства. Один из специалистов, словно не ощущая неточности, заявляет, что органы исполнительной власти безоговорочно относятся к государственным органам и сами по себе, и в конституцион- ном плане. То есть, они, в отличие от местного управления и коммерче- ских структур, исполняют функции государства [см. Козлов, с. 7]. По тра- диционно сложившейся практике всё так оно и есть. Хотя специалисту можно было бы противопоставить органы исполнительной власти не

374 меньшим по полномочиям структурам и не коммерческим организациями, а народу, как подлинному субъекту государственных отношений. Можно ли было в этом случае считать органы исполнительной власти структурой, выступающей от имени и по поручению государства? Полагаю, что нет, так как действия данных органов часто носят (особенно в период кризиса) спонтанный и противоречивый характер, идущий вразрез с интересами народа и государства в целом. Примеров такого рода в истории не счесть.
Данные соображения сознанию ряда специалистов юриспруденции могут показаться экзотикой. И даже в XXl веке один их специалистов, так- же особо не раздумывая, государственное управление и государственную деятельность приписывает всего одной-единственной ветви власти – ис- полнительной, что нелепо даже с юридической точки зрения [см. 4, с. 12].
Повторю: даже в юридическом плане власть исполнительная обязана со- образовывать свои действия со всеми ветвями верховной власти. Но ча- сто она не делает и этого, превращая огромное государство в заложника своих волюнтаристских действий. Почему данные действия часто имеют волюнтаристский характер? Исполнительная власть возглавляется, как правило, одним лицом – президентом или премьером. В огромном ком- плексе проблем, возникающих в сложном развитии хозяйства и социаль- ных отношений, отдельное лицо компетентным быть не может. Ему тре- буются помощники, обладающие набором необходимых знаний. Однако правитель, как правило, слушает не самых компетентных, а самых лояль- ных. Их советы нередко ошибочны. Так Ельцин, придя к власти, пробросил мимо себя вдумчивые мнения глубоких экономистов, вняв скороспелым суждениям Е. Гайдара, Е. Ясина и других – идеологов неолиберальной экономики, и последовал их рецептам. Страна рухнула по многим позици- ям по сравнению с мировыми державами и не может восстановить поло- жение дел до сих пор. Так было во все времена, когда правитель следовал не точным и сложным, а лояльным и простым советам. Тем самым, судьба огромного государства оказывается в зависимости от нескольких человек, чего в принципе быть не должно.
Словно не видя данной и иных аналогичных опасностей, специалисты юриспруденции продолжают отождествлять невероятно сложные и мас- штабные процессы, происходящие в государстве, с неким «государствен- ным механизмом, а его – с, как бы, «государственной властью». Послед- няя трансформируется в деятельность, вроде бы, государственного аппа- рата. Хотя тут же упоминается, что так называемый механизм государства, помимо аппарата, состоит из государственных учреждений и предприятий
[см. Комаров, с. 148]. Для логика более чем понятно, как специалистом, и не им одним, осуществляется подмена целого государства малой структу- рой – органами исполнительной власти, а потом совсем малой структурой
– его аппаратом. Подобные трансформации ведут за собой неблагоприят- ные для страны следствия. В частности, публичной властью какой-то кор- порации либо частному лицу нередко наносится тот или иной ущерб. Ка- залось бы, за любой ущерб, причинённый кому-либо, должно последовать его возмещение в той или иной форме. Но вот парадокс, часто фигуриру- ющий в юридической практике: публичная власть, в реальности – отдель- ный аппарат, а точнее – лицо, принявшее неверное решение, оказывается неподсудным: так как это лицо отождествляет себя с аппаратом, тот – с исполнительной властью, она – с властью государственной, а последняя – с государством в целом. При этом используется известный юридический принцип, согласно которому суверенное государство плохо поступать не может, особенно тогда, когда оно осуществляет властные полномочия

375
[см. Ведель, с. 213]. В результате отдельные лица во власти, точнее – в аппарате управления, прикрываясь авторитетом государства и его прин- ципом неподсудности, могут безнаказанно творить произвол. Но если бы такой подмены не существовало, суд наверняка отыскал бы виновного в аппарате управления, которого следовало бы призвать к ответственности и со всей строгостью наказать за совершённое правонарушение.
Кому-то факт признания подобной ответственности даже не приходит в голову, и тогда возникает странная идея, согласно которой говорят о необходимости быть совестливым государственному аппарату. Более то- го, в соответствии с этой странной идеей обосновывается наука государ- ственного управления. Цель её сводится к отладке работы правитель- ственных органов, чтобы принудить их к деловой работе, параллельно внедрив в сознание служащих аппарата осознание чувства исполненного долга [см. Вильсон, 102, с. 19]. Хотя более чем понятно, что целостное государство – это не отдельный аппарат, состоящий из чиновников, даже если им присвоен высший чиновничий ранг. Причём, оставаясь в куцей ап- паратной логике, нелепо уповать на чувство совести, которое должно уступить место юридической ответственности за совершаемые ошибки
(иногда преднамеренные, когда имеются случаи коррупции).
Порой кажется, что у специалиста возникает некое прозрение, когда он всё же задаёт вопрос о правомерности отождествления исполнитель- ной власти с видом государственной деятельности. Ответив отрицательно на заданный вопрос, специалист начинает рассуждать совсем на другую тему – необходимости того, чтобы любые полномочия имели соответству- ющее внешнее выражение. То есть, объясняет он, важно, чтобы полномо- чия выражались в форме определенных действий [см. Козлов, с. 7-8]. Ре- альный ответ на заданный вопрос должен быть совершенно иным: являет- ся ли исполнительная власть видом государственной деятельности? Ко- нечно, нет. Все дело в том, что любая ветвь власти и все они вместе охва- тываются единым понятием – высшие органы власти. Тем самым, они все- гда остаются частью государственной жизни, наиболее ярко проявляясь в политически важных решениях и действиях. Тем не менее, поле отноше- ний и действий в государстве намного порядков шире, мощнее и многооб- разнее. Потому точнее фиксировать деятельность данных органов в виде органов власти, но не претендовать на замену ими всей общественно- государственной жизни.
Не все представители юриспруденции следуют охарактеризованной подмене понятий. Дюги, упомянув понятие государства, тотчас оговарива- ется, что имеются в виду правители. Именно на них возлагается юридиче- ская обязанность (с соответствующей мерой ответственности) обеспечи- вать развитие культуры, а также содействовать материальному, умствен- ному и моральному благосостоянию граждан. Поскольку имеются в виду конкретные управленческие лица, они обязаны подчиниться праву, возла- гающему на них, как и на всех других граждан, обязанность не противопо- ставлять свои действия целям социальной солидарности и содействовать её реализации по мере возможности [см. 71, с. 56]. Также и Добрынин сра- зу указывает на существование и действие внутри государства публичной власти, никаким способом не совпадающей со всеми гражданами страны.
Хотя он, к сожалению, безоговорочно принимает факт разделения обще- ства на управляющих и управляемых, что стоило бы оговорить особо. Де- лает он и вторую оплошность, допуская, что власть действует в интересах всего общества, а не существует не сама по себе [см. 67, с. 36-37]. Но ес- ли установлено разделение на управляющих и управляемых, вряд ли ка-

376 кое-либо управляющее лицо использует все свои силы и умения для блага управляемых: коли это подчинённые лица, их главная задача – исполнять приказы, забыв о своих нуждах и потребностях. Таким образом, парал- лельно с отождествлением государства с органами власти существует сведение органов власти к государству. Два данных вида подмен понятий превратились в современной позитивной теории права в своеобразную мантру. В реальности такой подход не просто подменяет частное – общим, органы власти – государством. Он приводит к различным следствием, главным из которых является неподсудность лиц, представляющих вер- ховную власть, за их деяния, которые юриспруденцией с давних пор при- равниваются к деяниям государств. Хотя на фоне широкого и ёмкого по многообразию отношений, процессов, событий, каковым является госу- дарство, область применения управленческих решений, актов и правил всегда является крайне ограниченной и строго субъектной.
Государство, власть и народ
Наконец, есть и круг специалистов, крайне незначительный, разво- дящих в стороны государство, власть и народ. Разумеется, данное разде- ление не имеет чистого характера, оно сопровождается смешением тех или иных идей. С последними пришлось вступить в дискуссию.
Российские специалисты рубежа XlX-XX веков внесли свои корректи- вы в философско-правовую традицию. Чичерин видит в государстве союз людей, способный быть единым целым, который самостоятелен и постоя- нен. Как и ряд последователей, он воспринимает государство, как своеоб- разный пик организационного развития. Государству Чичерин, по непонят- ной причине противопоставляет право, существовавшее, вроде бы, в гражданском обществе, которое куда-то исчезло. Наоборот, он прославля- ет юридические установления, по сути – позитивное право, которое, как бы, выразило в себе общие цели, господствующие над частными, что обеспечило им, вроде бы, нравственное значение [см. 222, с. 132]. В дан- ном фрагменте у Чичерина по непонятной причине исчезла верховная власть, хотя, судя по возникшим юридическим установлениям, она должна присутствовать. Также не было оснований отправлять в прошлое граждан- ское общество, как будто ему нет места в настоящем и будущем. Наконец, весьма проблематична опора юридических установлений на критерии нравственности. В следующем фрагменте Чичерин представляет основ- ную цель государства в виде совокупности тех человеческих целей, кото- рые непосредственно связаны с союзом, как единым целым. Осуществ- лять основную цель государства должна, по его мнению, система властей, в подчинении у которой должны быть все члены союза. Далее он упомина- ет о законе, способном, вроде бы, оградить власть в её действиях, а также установить обязанности для граждан [см. 222, с. 134-135]. Но если на пер- вое место вышла система властей, подчиняющая себе всех членов союза, как сам союз, так и союзные отношения превращаются в фикцию. В этом плане коррекция основополагающих идей философии права, связанная с фундаментальной ролью народа в государстве, совершённая Чичериным, оказалась далеко не адекватной. Тем не менее, данная традиция закрепи- лась и в трудах И. Ильина, также много рассуждающего о союзных отно- шениях, но не забывающего подчинить членов так называемого союза ор- ганам власти. Данный перекос значим не только для специалистов права
России.

377
Брэбан также начинает с определения государства в виде олицетво- ренной нации. Он даже подчёркивает, что нация воплощена в государстве, причём, такое воплощение приобретает политическое содержание. Но следом вспоминается штат государственных служащих (чиновников), ко- торые как бы сами по себе заключают договоры и возлагают на себя от- ветственность [см. 31, с. 64]. Хотя ясно, что где появился штат чиновников, над ним наверняка есть верховная власть, которой очень часто безраз- личны проблемы нации, так как она использует властные полномочия для собственных целей, довольно часто прибегая к принуждению людей. В этом отношении все рассуждения о государстве, как олицетворении нации, являются лишь риторическим приёмом, скрывающим реальное положение дел. Баглай противопоставляет человека государству, утверждая, что оно должно служить человеку и существовать для человека. В данном виде служения он усматривает гуманистическую сущность конституции [см. 13, с. 118]. Такое противопоставление несколько странно, поскольку крупица песка не в состоянии противостоять горе. Скорей всего, он имеет ввиду противопоставление человека и власти, чтобы она служила человеку и со- здавалась ради него. Но и подобное толкование далеко от совершенства, так как власть предстаёт в виде корпоративной общности, а человек – в виде единицы. Логичней было бы сопоставлять между собою народ и ор- ганы власти внутри государства, а далее искать пути их соотношений. Чуть лучшее сопоставление производит Атаманчук, предполагая оппозицию в виде государства-общества – на одном полюсе, а на другом – отдельного человека. Хотя далее он описывает только государство, как систему об- щественных отношений, способствующих организации жизни отдельных людей, соучаствующих в их сознании, поведении и деятельности [см. 12, с.
40
]. Из этого описания каким-то образом выпала верховная власть, как будто её нет и в помине. Может быть, Атаманчук подхватывает давнюю традицию, идущую со времён древней Греции, когда философы отож- дествляли государство с народом, о чём сообщает и Еллинек [см. 73, с.
151].
То древнее воззрение (которое я рассматривал бы вне зависимости от истории, как философско-типологическую универсалию) играло значи- тельную роль и в средневековом учении о государстве. С позиции фило- софии права народ всегда рассматривался и продолжает рассматривать- ся, как реальный и единственный источник всякой государственной орга- низации. В этом ключе действенна идея о фундаментальности суверени- тета, принадлежащего народу.
При сопоставлении народа, государства и власти достаточно часто возникают парадоксы. Специалист, например, с одной стороны, указывает на несовпадение, нетождественность государства, в котором вершит дела публичная власть, с обществом. Общество, согласно данное логике, должно развиваться в соответствии с собственными закономерностями, отличающимися от условий, навязываемых властью. Высказав эту пере- довую мысль, он словно одёргивает сам себя, заявляя, что, согласно научному подходу, государство должно восприниматься, как политическая форма, способ организации общества в целом [см. 199, с. 115]. Но если органы власти отделены от общества, а оно – от них, значит, и система государственных отношений должна развиваться двойственно. Специа- лист, тем не менее, отступает от намеченного пути, возвращаясь к тради- ционной модели полного подчинения общества органам власти и однопо- люсного представления о государстве. При последовательном подходе, разделяющем властные органы и общества, такого не происходит. В этом плане чуть более точен Добрынин, поначалу представляя государство как

378 ассоциацию, политическое сообщество, члены которого объединены пуб- лично-властными структурами и соответствующими отношениями. Данная трактовка более похожа на традиционную, при которой политическое об- щество ассоциацией быть не может. Но тут же специалист поправляется, уточняя, что государство – это далеко ещё не механизм властного управ- ления и к аппарату чиновников оно не сводится. Государство он представ- ляет в виде объединенного множества людей, особой политической инте- грации, регулируемой системой государственного права [см. 67, с. 37]. С определённой долей условности данное представление о сущности госу- дарства отчасти напоминает двухполюсную систему отношений, где на одном полюсе располагается власть, а на другом – народ. Гораздо более точен Жувенель, представляющий понятие «государство» в двух разных контекстах. В одном контексте государство предстаёт в виде организован- ного общества, имеющего автономное правительство. Данный контекст он воспринимает так, как будто государство выступает от имени и по поруче- нию всех граждан. Тогда государство предстаёт в виде проекции обще- ственных отношений. В другом контексте специалист указывает на госу- дарство, представленное аппаратом, который управляет данным обще- ством. В этом ином контексте к членам государства относятся лишь лица, принимающие участие во власти, а само государство становится чуждым для общества [см. 78, с. 48]. В этом весьма точном варианте не хватает общей модели, охватывающей собой две предыдущие, что могло бы быть целостным представлением о государстве. Таким образом, небольшая группа специалистов юриспруденции, даже сопоставляя между собой гос- ударство, органы власти и народ (общество), достаточно часто вспомина- ет о нуждах народа и распространении общественных отношений на всё государство. Но делается это с постоянной оглядкой на традицию, в кото- рой неминуемо приоритет отдаётся органам власти, которые, в итоге, и начинают отождествлять собой государство. Лишь единицы выходят из этого порочного круга, выстраивая два параллельных ряда отношений – народа и власти, хотя понятия целостной модели государства пока не воз- никает.
Государство как принуждение
Обоснования необходимости повиновения
Теория принуждения превратилась в основную при определении спе- цифики государства. Как это произошло? Каким способом она обосновы- вается? Насколько точны специалисты юриспруденции при её обоснова- нии? Наконец, верна ли она в принципе?
Коркунов, определяя государство, как особую форму человеческого общения, считает, что оно становится таковым лишь при условии, когда установилось властвование. И добавляет, что такое происходит совсем не тогда, когда оно устанавливается силой оружия, так как при данном усло- вии подчинение власти становится очевидным [см. 110, с. 25-26]. В данном высказывании затронуты три важные идеи: 1) государство может быть формой человеческого общения, без атрибута властвования (косвенная идея); 2) властное доминирование в обществе без какой-либо опоры на оружие; 3) начальное установление власти связано с её захватом силой оружия, подавления всякой альтернативной позиции. Сам Коркунов при- держивается лишь второй точки зрения. Хотя, мне кажется, существенны и остальные. Настаивая на позиции чистого властвования, Коркунов обна-

379 руживает его и там, где государственных отношений нет. Таким он считает властвование над рабами. И объясняет, что раб субъектом права быть не может, оставаясь лишь в положении его объекта, причём, не государ- ственного, а частного права [см. 110, с. 26]. Но чтобы раб подчинялся хо- зяину, за тем наверняка должна присутствовать некая значимая сила, имеющая вполне организованный вид и структуру. То есть, допуская факт владения рабами, придётся предположить существование власти, обла- дающей вооружённой силой. Наконец, Коркунов переходит к дефиниции, именуя государство общественным союзом свободных людей, в отноше- нии к которым принудительно установлен мирный порядок. Данное при- нуждение к порядку опирается на исключительное право принуждения, ко- торое предоставляется только органам государства [см. 110, с. 27]. Данное определение противоречиво и парадоксально. Если изначально задаётся общественный союз свободных людей, система саморегуляции должна сохранять в себе права и свободы людей, не допуская никакого исключи- тельного права на принуждение, переданного отдельным лицам или аппа- рату власти (не государства). И наоборот, если какие-то лица в аппарате власти получили (или присвоили, что вернее) исключительное право на принуждение граждан, никакого общественного союза свободных людей не может быть в принципе.
Петражицкий однажды заметил, что есть права, исключающие свобо- ду людей. Трубецкой, приведя данное мнение не просто декларирует, но восхищается правовой системой принуждения, исключающей свободу.
Примером служит крепостное право. Полагая, что он использует внима- тельный анализ, Трубецкой отчасти соглашается с полной ликвидацией прав у крепостных крестьян. Но тут же торжественно добавляет: однако данное право предоставляет помещикам полную свободу в пользовании своими крестьянами [см. 206, с. 7-8]. Логика Трубецкого предельно проста: его совершенно не интересует, что огромная масса крепостных крестьян
(по сути – таких же людей, временно попавших в зависимость) лишена всяких прав. Ему важно иное: право принуждения не распространяется на лиц, приближённых к власти, наоборот, оно предоставляет им все полно- мочия для принуждения таких же людей (представителей рода человече- ского). Чичерин усиливает доминанту принуждения, мысленно обращаясь к подчинённому большинству граждан страны: вы обязаны повиноваться, вроде бы, общественной власти, да не просто из-за страха, но даже по со- вести. При этом он ссылается на, якобы, нравственное предписание, из- ложенное в канонах христианской церкви, утверждающей, что всякая власть исходит от Бога. И растолковывает, что данное учение церкви не относится к той или иной форме власти, не имеет ввиду факт присвоения её тем или иным лицом, но характеризует само существо власти, как не- обходимую принадлежность жизни общества [см. 222, с. 101].
Однако Чичерин лукавит – нравственные основания действительно исходят от Бога, только вот Бог отдельным лицам политической власти ни- когда не предоставлял и предоставить не мог, так как высшая власть при- надлежит лишь ему самому. Связали политическую власть с именем Бога апостол Пётр и, особенно, Павел. Пётр заведомо превратил людей в слуг, после чего он, вроде бы, получил право пугать людей страхом, чтобы они повиновались другим людям, даже суровым, поименованным господа- ми.
187
Павел поступил примерно также, сразу запугивая людей тем, что любой человек, выступивший против решения власти, противостоит, вроде
187 1- е посл. Петра. 2. 18.

380 бы, божественному установлению; если же кто действительно воспроти- вился власти, он наверняка навлечёт на себя божеское осуждение.
188
Что важно: учение Иисуса Христа, последователями которого были, вроде бы,
Пётр и Павел, противоположно по сути этим идеям. Христос, обращаясь к апостолам, учил, сравнивая их желаемое поведение с фарисеями и начальниками: поступайте не как они, но даже если кто-то из вас умён и значим, не выставляй этого на показ, а веди себя, как все остальные люди.
Если же тебе привелось стать начальником, поступай не как он, а как его служащий.
189
То есть, согласно учению Иисуса Христа, лицо, по какой-то причине ставшее начальником, не должно заниматься принуждением лю- дей, но всеми силами служить им. К сожалению, возобладала позиция
Петра и Павла, будучи лестной захватчикам власти. Их труды словно под- крепили традицию, начатую фараоном Атоном, а ещё ранее – первым ан- гелом Бога, предавшим его и ныне существующим под именем Дьявола или Сатаны.
190
Последующая традиция обожествила любую правящую власть, причём, такое обожествление транслируется в веках, вплоть до
XXI века. Потому власть со времён фараонов общественной не является, но всегда бывает властью одного или правящего меньшинства.
Внёс свою лепту в обоснование принудительной природы власти И.
Ильин, будучи в данном вопросе, как и в ряде других, достаточно противо- речивым. Начинает он с простой идеи, согласно которой государство име- ет не природную, а социальную основу, будучи организовано людьми. По- тому не имеет смысла делать акцент на территории, как физическом со- стоянии, но обращать внимание на множество людей, которое связано между собою правом и властью в единый территориальный союз [см. 86, с.
152]. Задавая данное определение государства, Ильин тотчас словно вы- брасывает из обращения естественное и обычное право, которые, суще- ствуя в народе, уже создают некую действенность правовых положений. А коли учесть ранее охарактеризованные типы права (не говоря уж о праве божественном, хотя у Ильина часто упоминается дух и духовность), стоило бы предположить наличие разных полюсов регуляции, не сводя все отно- шения к единой власти. Ильин о данных альтернативных полюсах в праве и в способах организации людей (посредством регуляции или управления) не задумывается, продолжая восхвалять государство как единое целое, боле того, именует его союзом, создаваемым людьми в их совместной жизни. Сделав акцент на совместной жизни людей в союзном государстве,
Ильин плавно переходит к противоположному союзным отношениям бы- тию людей. Им вводится аргумент, обращённый к человечеству, которое пережило немало тягот и бед, пребывая вне организованного принуди- тельного правопорядка. Далее он вводит социально-противоречивую кон- струкцию: появилась, мол, возможность совмещать жизнь людей в сво- бодных и добровольных союзах с единым властвующим и принудитель- ным началом, которое он тоже относит к союзным отношениям [см. 86, с.
150]. Однако союзнические отношения выстраивают регулятивные процес- сы на основе гармонии и согласия, лишь изредка, в отношении к малой ча- сти граждан применяя принудительные меры, да и то ради их исправле-
188
Посл. к римл. Павла. 13. 1, 2.
189
Лук. 22. 26.
190
Мной предпринята попытка обосновать действительность дьявольских сил, которые не признаёт даже католическое богословие. С этой целью я разыскал и привёл ряд приме- ров и размышлений, которые стоит рассмотреть далее. См. Трынкин В. Бытие судьбы. –
Нижний Новгород: Изд-во «РАСТ-НН» 2012. – С. 478-480.

381 ния. В подлинном союзе большинство людей всегда сохраняет собствен- ные права и свободы. Наоборот, когда над людьми водружается меньшин- ство, активно использующее средства принуждения в отношении к боль- шинству, ни о каких союзнических отношениях говорить не приходится.
Кроме того, государство с властвующим меньшинством наверху никогда не бывает внутренне единым, так как принуждаемые люди не в состоянии мириться с постоянным ущемлением их прав и свобод.
В последующем изложении союзнические отношения полностью у
Ильина исчезают. Более того, властвующее меньшинство преобразуется им в одно лицо. Хотя и тут Ильиным создаются особые ловушки для со- знания, сбивающие с толку. Начинает он аргументацию с необходимости публичного правоотношения, которое, противостоя частному, должно предоставлять некоему субъекту полномочие на власть по отношению к другим, а этим другим предписывается подчиняться первому. На данном этапе рассуждения возникло правоотношение юридически неравных субъ- ектов. Неравных потому, что никто из людей не равен некоему внешнему авторитету (государственной, либо церковной власти). Последний по не- известной причине получает право на установление правовых норм, сле- жение за их исполнением и применением. На этой основе, только из необ- ходимости введения публичного правоотношения, возникает некий авто- ритет, коему люди почему-то обязаны повиноваться [см. 86, с. 147]. Одна- ко публичное правоотношение совсем не обязательно должно превра- щаться в правовое неравенство; данное неравенство введено в него ис- кусственным путём, навязано ему. Будучи для публичного правоотноше- ния чем-то чуждым, неравенство признаётся Ильиным, как органичная ос- нова публичного правоотношения. Причём, вся эта достаточно прозрачная метаморфоза создаётся лишь ради появления внешнего авторитета, пуб- личной власти. Но с помощью такой аргументации доказать необходи- мость публичной власти теоретически невозможно. Не доказав необходи- мости публичной власти, Ильин делает вывод, будто «в каждом публичном правоотношении одна из сторон есть властвующий союз, и притом именно та сторона, которая имеет властное полномочие» [см. 86, с. 148]. Хотя по- нятно, что «властвующий союз» – это теоретическое противоречие, взаи- моисключающие понятия в одной словоформе. Соответственно, и полно- мочия, которые неожиданно получила одна из сторон, по сути, меньшин- ство – также фиктивны.
Аргументов, направленных на оправдание принудительной власти, и имеющих одновременно шаткие скрытые смыслы, у специалистов юрис- пруденции немало. Например, происходит разбор отношений двух чело- век, каждый из которых может властвовать, и быть подвластным. Само по себе данное утверждение восходит к одному из лучших положений Ари- стотеля, согласно которому он устанавливает паритет всех граждан в от- ношении к властвованию: каждый в этом случае бывает властвующим и подвластным поочерёдно. Мальцев, обозначая, будто в общественном от- ношении имплицитно содержится власть человека над человеком, прихо- дит к идее, что гарантией устойчивости отношений становится прочность власти [см. 130, с. 291]. В данном случае введение власти обосновывается потребностью в устойчивых отношениях, в прекращении коллизий и кон- фликтов. В качестве аргумента приводятся, вроде бы, естественные фор- мы власти родителей над детьми, старших над младшими, мастеров над подмастерьями [см. 130, с. 296]. Перечисленные отношения имели и име- ют два полюса: полюс доминирования и полюс развития. Китайская фило- софия выдвигала на первое место полюс развития: «Правитель Шэгун

382 спросил о правлении. / – Это когда рады те, что ближе, / и приходят те, что далеко».
191
В данном случае подлинный правитель знаменит не властью, а заботой о благополучии населения. И ещё: самое ценное в стране – народ, затем уже следует власть, а наименьшую ценность имеет прави- тель [см. Мэн Цзы, 7, с. 207]. Это несколько иной акцент: в нём нет ничего важнее народа страны, а в максимуме – человечества. Власть всегда иг- рает подсобную роль, не угнетая, а способствуя развитию жизни людей.
Что до правителей, то они в лучшем случае помогают росту и процвета- нию народа. В худшем – неминуемо уходят с арены активного действия.
Потому обосновывать развитие страны прочностью власти, значит, следо- вать худшим формам правления.
Впрочем, Мальцев упоминает ещё один вид власти, который он име- нует организационной. Аргументом в данном случае становятся сложные социальные организации, крупнейшей из которых является государство.
Далее речь заходит не о самоорганизации, что было бы логично, а об управлении людьми из некоего центра, который, вроде бы, помогает каж- дому члену организации достичь тех или иных целей. Одновременно с управляющим центром в государстве вспоминается властная иерархия внутри организаций, которая становится вторичной в отношении к первой, главной, управляющей первичными, как бы, базовыми отношениями [см.
130, с. 296]. Действительно, традиционное сознание не мыслит иного типа масштабной организации, как управляемой из некоего центра. Хотя имен- но эту традицию подвергали сомнению многие философы, начиная с Ари- стотеля, постоянно предлагая модели самоорганизации. Потому аргумент, основанный на необходимости властного центра для государства более соответствует худшей исторической практике, нежели силе разума. Есть и третий аргумент у того же специалиста, почерпнутый, вроде бы, в работах
М. Вебера: он связан с необходимостью рационализации общественной жизни [см. 130, с. 298].
Мало кто обращает внимание на обилие достаточно глубоких трудов философов предшествующих времён, в которых сущность государства раскрыта достаточно всесторонне. Большее внимание достаётся ближай- шим к современности учениям. Так в числе основных авторитетов неожи- данно оказался М. Вебер. Вебер – далеко не всегда точный мыслитель.
Идея рационализации у него относится не к государству в целом, а к рабо- те аппарата чиновников, которых он то критиковал, то видел в них образец точности и аккуратности. Переносить проблему рационализации на слож- ную, чрезвычайно запутанную совокупность отношений в государстве бы- ло бы опрометчиво. Данная рационализация может восприниматься лишь в виде некоего идеала, но никак не в виде отлаженной системы отноше- ний. Атаманчук воспроизводит позицию Вебера о государстве, как отно- шение господства людей над людьми, использующих для этой цели сред- ство, вроде бы, легитимного насилия. Продолжая, сам специалист опре- деляет государство, как структуру, способную с помощью власти и при- нуждения воздействовать на поведение людей. От себя он прибавляет, будто власть есть некая взаимосвязь, в ходе которой люди из-за разного перечня причин (материальных, социальных, интеллектуальных, инфор- мационных), то ли добровольно, то ли по принуждению признают над со- бой верховенство воли других [см. 12, с. 35]. Внимательно читавшие книгу
Вебера, обратили бы внимание на то, что его позиция о власти, как леги- тимном насилии, не была оригинальной. Сам он сослался на позицию
191
Конфуций. Изречения. – Нижний Новгород, 1991. – С. 29.

383
Троцкого, высказанную в Брест-Литовске, в состоянии острого военного конфликта. Когда люди спешат, им не до глубокой теории. Вебер, осозна- но или нет, воспринял именно это поспешное мнение. Его собственное рассуждение таково: если социальные общности не используют насилия, понятия государства не возникнет. Выходило так: государство синоним насилия [см. Вебер, 645]. У Атаманчука в его фрагменте оказалось две оплошности: власть есть господство, но никак не взаимосвязь; никто доб- ровольно не признает принуждение другого. Было бы логично, в этой свя- зи, не спешить с определением сущности государства, как некоего наси- лия, принуждения, что в реальности соответствует только исторической традиции, не будучи аргументированной теорией.
Дюги находит период разделения людей на правящих и управляемых в том времени, когда существовали правители, наделённые высшей вне- земной властью. Эту власть, полагает он, после передавали потомкам. И таким, вроде бы, естественным способом возникло разделение людей на правящих и управляемых. Хотя историческим примером служат для него: первобытная орда, клан, или общество, возникшее из клана [см. 71, с. 51].
Данный вопрос рассмотрен мной ранее и выявлено, что первоначальные правители – представители внеземных цивилизаций – большинство своих усилий тратили на обучение людей наукам и ремёслам, нежели на покоре- ние их. Последнее произошло гораздо позже, силой земного крайне често- любивого правителя. Дюги же сводит весь процесс разделения людей к примитивному состоянию, когда признавалось простое право дикой силы.
Далее Дюги полагает, что давняя грозная сила принималась несовершен- ными людьми добровольно, так как те вроде были заинтересованы в доб- ровольном подчинении более сильным [см. 71, с. 51-52]. Специалист из
Японии, Г. Като, по какой-то причине убеждён, что любой слабый обяза- тельно согласится с фактом его принуждения, поскольку он осознаёт свою беспомощность и невозможность противостоять могуществу сильнейше- го.
192
То же самое, как известно, проповедовал Ф. Ницше, признавая саму жизнь, как преодоление более слабого, присвоение чужого, как нанесение вреда, угнетение, «насильственное навязывание собственных форм, ан- нексии и эксплуатации».
193
Однако мало какой слабейший является тако- вым на самом деле и безропотно согласится на повиновение.
Когда специалисты последних веков воссоздают мироощущение неких неведомых древних людей, всегда возникает опасность приписать им те качества, которых в реальности не было. Но если специалистом обосновывается необходимость согласия с принуждением во внеистори- ческом контексте, в этом случае он рискует получить аналогичные возра- жения. Гегель по поводу предполагаемого принуждения писал: «жизнь не необходима, если она противостоит более высокому – свободе» [см. 44, с.
147]. Чувство свободы настолько сильно и необоримо в каждой человече- ской душе, что сильные духом готовы отдать жизнь, лишь бы не утрачи- вать свою свободу. В целом, людей, слабых душой, немного. В ситуации опасности даже самое слабое существо активно защищается. У слабого человека, а часто в таком положении оказываются женщины, всегда есть в арсенале хитрость, уловка, обман, а в качестве действенных средств – ло- вушка или яд, что не раз подтверждалось в истории жизни верховных лиц.
Власть для большинства людей – признак возможной опасности. Добро-
192
Hiroyuki Kato.
Der Kampf umˊs Recht des Starkeren und seine Entwickelung, 1894. SS. 32-
33.
193
Ницше Фридрих. По ту сторону добра и зла. // Соч. в 2-х тт. – Т. 2. – М., 1990. – С. 380.

384 вольно никто не ложится под убивающий нож, также как добровольно не соглашается с принуждением. Желающих признать право сильного, осно- вывая его на естественных преимуществах, почти нет.
Йеринг также настаивает на том, что аппарат государственного при- нуждения аналогичен природному. В этом своём природном воздействии он проявляется в двух основных формах – физической и психологической
[см. 89, с. 36]. В природе принуждения нет вовсе, а есть лишь охота, за- хват, удушение и поглощение добычи. Принуждение существует только в человеческом обществе, преследуя три основные цели: подавить волю противника в борьбе за трон; заставить волю человека безропотно слу- жить чужой воле; извлекать из этого принуждения политическую и эконо- мическую выгоды. В данном отношении принуждение человеческое осмысленно, предопределено политическими мотивами и целями. Может быть, почувствовав шаткость своей аргументации, Йеринг словно отказы- вается от неё, переходя к догматическим утверждениям. В одном из них он ссылается на давнюю человеческую историю, когда, по мнению Йеринга, зародилось принуждение. В другом считает потребность в принуждении неотразимой. А далее следует искомый тезис, согласно которому государ- ство предстаёт в виде общества, которое организовало принудительную власть [см. 89, с. 179-180]. Но ссылка на историю, тем более, неопреде- лённую, аргументом никогда не являлась. Неотразимость принуждения в обществе нуждается в аргументации. Соответственно, вывод о принуди- тельной власти, как основном признаке государства, также ничем не под- креплён.
Неотразимость принуждения уже опровергнута выше, когда приведён аргумент, что подлинный родитель, воспитатель, правитель полноценен только тогда, когда развивает все душевные и физические способности ребёнка или же человека и общества. Соответственно, и высший регуля- тивный орган в стране также изначально должен быть настроен на разви- тие лучших сил граждан, нежели чем на принуждение, отупляющее и тор- мозящее развитие. Но Йеринг, видимо, ни о каких разумных аргументах даже не помышляет, забыв о своём принципе борьбы за право и настаи- вая на том, что сила должна повсеместно применяться, что обеспечит её успех. И добавляет, нелепейшую из фраз: в окружающем нас мире каждый сильный живёт за счёт слабого [см. 89, с. 182]. В данном случае он, как и другие специалисты, может быть, вдохновлялся идеями Ф. Ницше, по- скольку почти дословно повторяет тезис последнего: масса людей, со- ставляющих человечество, должна быть принесена в жертву процветанию наиболее сильного представителя рода. Лишь тогда произойдёт, мол, про- гресс в развитии. Более того, степень развития прогресса обусловлена ко- личеством принесённых ему жертв.
194
Но если процветает один, а боль- шинство пребывает в подавленном состоянии, скорей всего следует гово- рить о регрессе в человеческих отношениях. Да и полноценна ли сила от- дельного человека, если она нуждается во множестве других человече- ских сил? Наоборот, подлинно сильный человек обычно самоценен и ве- ликодушен. Если же человек вскармливается и опекается многими, значит сам он слаб. Таков подлинный вывод, который должен бы последовать из принципа рассуждения Ницше.
Совсем парадоксален и внутренне противоречив тезис Йеринга об ужасах и бесчеловечности кесарей, когда Йеринг считает эти ужасы кро- вавым доказательством власти, набравшейся сил и не имеющей повода
194
Ницше Фридрих. Соч. в 2-х тт. – Т. 2. – М., 1990. – С. 456.

385 кого-либо бояться [см. 89, с. 233]. В реальности дикие расправы, которые иногда учиняли правители над своими потенциальными противниками, больше свидетельствовали о их жутком страхе за себя и свой престол, и от этого страха они избавлялись свирепством и дикостью своих палачей.
Однако, чем более жестоко правящее меньшинство, тем более сильным становится подспудный протест, который со временем превращается в явный. Тогда начинается гражданская война народа против жестокой вла- сти. Эта простая истина известна с библейских времён: «Камни из стен возопят и перекладины из дерева будут отвечать им: «горе строящему го- род на крови и созидающему крепости неправдою!».
195
Сырых имитирует новый облик государства, основанный на согласо- вании воль. Перечисляются виды такого согласования, в частности, совет или рекомендация. Упоминаются советы родственников, знакомых, рекомен- дации преподавателей или врачей, что́ делать и ка́к следует поступать в том или ином случае. К этой мягкой и принятой большинством человечества форме общения прибавляется предписание. Уточняется: советы и рекомендации можно исполнять и не исполнять, а вот предписание является, мол, обязатель- ным. Предписание отличается от других форм общения, мол, тем, что оно предполагает фактор обязательности, в случае неисполнения влекущее за собой наказание. То есть, в нём сокрыто принуждение к исполнению, ос- нованное на уже существующем подчинении воль граждан управленче- ской воле. Данный вид управления трактуется специалистом, как власть, в отношении к которой допускаются безграничные формы принуждения, обя- зывающей исполнять любые произнесённые или письменно представленные ею команды. Более того, для властного приказа иногда достаточен, мол, жест или даже взгляд
[см. 77
, с. 5]. Объективно специалист описал два типа правовых отношений, которые сосуществуют в жизни. Однако он не вос- принял их, как два типа, использовав мягкие формы отношений лишь в ка- честве пролога к самой жёсткой форме безграничного принуждения и без- граничной власти, которая для него оказалась основной. Гуманная систе- ма отношений была им заменена на репрессивную в её крайнем виде. При этом никакой аргументации, обосновывающей фактор принуждения, даже максимально жёсткого, специалистом не приведено, но всё дано в виде аксиомы. Лишь чуть далее появилась вялая аргументация, будто право того или иного лица применять властное принуждение в отношении к дру- гому лицу основано на признаваемых обществом нормах [см. 77, с. 6]. Хо- телось бы мне взглянуть на общество, которое захотело бы осознанно предоставить право отдельным лицам безудержно принуждать подавля- ющее большинство. Ясно, что данное право создано самими властными органами без всякого согласия на то со стороны общества. Более того, специалист не замечает порочного круга, вытекающего из реального по- ложения дел: право на отдачу властных указаний основано на правах, разработанных в соответствии с намерениями властных органов. Или ина- че: право властвовать даётся властью самой себе. Вместо осознания ре- ального положения дел, Сырых камуфлирует источник права на принуж- дение, именуя власть социальной и добавляя, что эта власть осуществля- ется государством. Мифическое государство превращено в орган управ- ления, который создаёт и принимает принуждающие правовые акты [см.
77
, с. 6]. Но никакого мифического государства нет, а есть вполне реаль- ные лица с максимальными властными полномочиями, использующие си- стему управления обществом ради своих целей.
195
Аввакум. 2. 9, 11, 12

386
Камуфлирование реального положения дел – типичная черта в дея- тельности специалистов охранительного толка. Краснов прямо указывает на властные полномочия, на их немалый вес, и тут же добавляет, что мо- ноцентризма власти они не предопределяют. Это видно, мол, на примере всех европейских конституций, согласно которым многие президенты об- ладают сравнительно одинаковыми полномочиями, хотя персонализма власти при этом нет [см. 114, с. 22]. Специалист скромен в своих оценках: он говорит о моноцентризме власти, хотя точней обозначить сложившуюся монополию на власть. Ведь большинство населения стран мира искус- ственно лишается какого бы то ни было права на часть полномочий по управлению. И последствия такой монополии гораздо серьёзнее, чем это представляется. Например, А. Меркель (в Германии), Т. Мэй (в Англии), П.
Порошенко (на Украине), А. Лукашенко в Беларуси неудержимо держались за власть, используя для этой цели все свои полномочия. Кроме того, Лу- кашенко, пользуясь обширными полномочиями, фактически подавил вы- ступления народа против фальсификации им выборов в 2020 г. Философ- ски любые чрезмерные полномочия становятся, с одной стороны, причи- ной необузданного произвола, чреватого самыми тяжкими последствиями для жизни общества (лишь некоторые правители избегают этого искуса); с другой стороны, данные полномочия становятся причиной вожделения со стороны ближайших помощников правителя, провоцируя войну всех про- тив всех внутри вертикали власти. Граждан мотивирует возникновение ор- ганов власти и их принуждающее отношение к людям складывающейся системой статусов и ролей. Именно она, мол, образует на одном полюсе слой лидеров, руководителей, на другом – массу руководимых, которые обязаны подчиняться первым [см. 48, с. 80]. Но что такое система статусов и ролей, как не символическое выражение состоявшегося в давней исто- рии закабаления большинства людей. Сама по себе эта копия давно уста- новившихся отношений ни о чём не говорит и ничего не доказывает.
Есть среди специалистов те, кто придерживается более смягчённой позиции в отношении к государству. В частности, вспоминается о его де- мократической форме, при которой в большинстве случаев избегают при- нудительных мер, используя их лишь в силу крайней необходимости, то есть, против правонарушений и преступлений. Тем самым, методы при- нуждения направлены, в основном, на защиту прав и свобод граждан [см.
Баглай, 13, с. 129]. Теоретически данная позиция более перспективна, ха- рактеризуя правовую практику ряда гуманных западных, в основном, скан- динавских стран. Кроме того, в данной модели заложена перспектива под- линного использования форм принуждения, которые полезны большинству стран. Есть аналогичная позиция, согласно которой говорится об осново- полагающем понимании власти, в действиях которой функция подавления становится второстепенной. Наоборот, на первое место выдвигаются за- дачи достижения общественного согласия [см. Лившиц, с. 95]. К сожале- нию, таких позиций в общем круге точек зрения у специалистов юриспру- денции ничтожно мало.