Почепцов Г.Г. Имиджелогия. Почепцов Г. Г. Имиджелогия

• Название: Почепцов Г. Г. Имиджелогия
• Анкор: Почепцов Г.Г. Имиджелогия.doc
• Дата: 13.12.2017
• Размер: 2.58 Mb.
• Имя файла: Почепцов Г.Г. Имиджелогия.doc
• Тип: Документы; #11330
• страница: 21 из 35

Глава пятая

ПЕРСОНАЛЬНАЯ ИМИДЖЕЛОГИЯ

ИМИДЖИ СОВЕТСКИХ ВОЖДЕЙ

Вождь — это чисто имиджевая характеристика. Он вбира­ет в себя все характеристики сразу в самой высшей степени. Это великан среди лилипутов. Соответственно, этот разрыв приводит к тому, что на вожде нельзя разглядеть ни пят­нышка, которое бы бросило тень на его репутацию и помыс­лы. Все прошедшие пред нами в этом столетии "вожди" нес­ли в себе явные признаки харизматического поклонения, в этом случае рациональное понимание любви к вождю воз­никает лишь в обоснование уже существующего иррацио­нального поклонения. И Ленин, и Сталин, и Гитлер облада­ют набором приписываемых им характеристик, которые не могут быть представлены в обыкновенном человеке. Вождь — это исключение из правил. Интересно и другое, имиджи вождей брежневского круга несли в себе четкие приметы ка­рикатурности. Это были вожди, которым официально пре­клонялись, на неофициально их отрицали. Это время воз­никновения "кухонной политики", которая действовала в противовес политике официальной.

Ленин как вождь был представим системно: и на уровне детства, и на уровне семьи. Его детские годы описывались даже такими корифеями, как М. Зощенко. Он выступал как определенный норматив отсчета. "Я себя под Лениным чи­щу", — успевали написать все поколения советских поэтов.

Особо интересный материал для этого типа агиографии дает детская литература. Все мы в детстве читали рассказы В. Бонч-Бруевича "Ленин и дети" или "Рассказы о Чапае­ве" А. Кононова. "Общество чистых тарелок" Бонч-Бруеви-



ча вообще может рассматриваться как пример ПР работы среди детей. Ради значков и прочих элементов имиджа дети хотят поступить в это общество и бегут с заявлениями к Вла­димиру Ильичу. "Владимир Ильич прочел, поправил три ошибки и надписал в углу: "Надо принять". Если не обра­щать внимание на некоторую бюрократическую окраску, то этим типом повествования вводится прекрасная норма. Но агиографический элемент проскальзывает всюду. Вот окон­чание рассказа "На елке в школе": "Дружным хором звон­ких голосов провожали нас дети, просили приезжать к ним еще и еще. Владимир Ильич тепло простился со своими ма­ленькими друзьями и учителями школы. Праздник получил­ся чудесный, и после него дети писали Владимиру Ильичу письма. А он, хотя был очень занят, всегда отвечал им не­медленно". Здесь множественный набор отсылок на стерео­типы: дружный хор звонких голосов, тепло простился со своими маленькими друзьями, дети писали письма, а Ленин немедленно отвечал на них, несмотря на свою занятость.

Соответственно отсылает на иные стереотипы А. Коно­нов. Одно лишь появление Чапаева заставляет врагов менять свои планы. Например: "Не только наши бойцы узнали Ча­паева. И вот, один за другим, белоказаки стали поворачивать коней назад. Напрасно размахивал саблей офицер. Напрас­но старался он остановить своих всадников". Имидж Чапа­ева переносится и в новую войну — с фашистами в Испании. "Знамя развернулось по ветру, и на его шелку показалась го­лова Чапаева в косматой папахе. По рядам пронеслось: — Чапаев впереди! каждую минуту фашистская пуля могла скосить знаменосца, но он смело бежал вперед... И бойцы, забыв про смерть, кинулись за ним. Они бежали, не останав­ливаясь, перепрыгивая через тела убитых товарищей: — Ча­паев с нами! Фашисты с ужасом увидели, что ни огонь пу­леметов, ни подоспевшее из-за реки подкрепление их не спасут". Но все это возникает из изначально харизматичес­кого образа: "Сегодня он из одного котелка с тобой похле­бает, под гармонь вместе спляшет, а завтра в бой поведет -гроза-командир. И тут уж ему слова напротив не скажешь. Да и что говорить! С ним идешь - не боишься. Знаешь, что у Чапаева все обдумано, все рассчитано да на карте размере­но, ошибки у него в бою не бывает". И все повествование носит былинный (и, следовательно, вневременной) харак-



тер. Ср. следующее начало: "Однажды Чапаев отправился в разведку". Это чисто фольклорное начало, за которым мо­жет следовать либо хвала, либо хула (в современном измере­нии — анекдот).

Создатели воображаемых миров периода разрушающего­ся социализма акцентировали уже совершенно иной набор характеристик человеческого толка, что в обрамлении вож­дя создавало невиданное ощущение человечности. Этот же набор характеристик затем начал пародироваться в анекдо­тах. На официальном уровне Ленин оставался тем образом, в тени которого находились все поколения советских вож­дей. А. Мигранян считает Ленина в достаточной степени ха­ризматическим лидером.

"В.ИЛенин, независимо от занимаемой им должности, был народным лидером и обладал личной харизмой в тради­ционном смысле этого слова. Наиболее ярко плебисцитар-но-харизматический характер власти В.ИЛенина проявился на конкретном примере обсуждения условий подписания Брестского мира, когда большинство членов ЦК выступало против, а Ленин, убежденный в правоте своей точки зрения и в том, что народные массы пойдут за ним, что он выража­ет их желание и волю, пригрозил, что выйдет из ЦК и об­ратится непосредственно к партии. Такое поведение идеаль­но соответствует природе плебисцитарно-харизматического лидера. В идеале власть и сила подобных лидеров зависят от влияния их идей, а не от каких-то репрессивных институтов, стоящих за ними и заставляющих массы подчиняться их во­ле" [237, с. 118].

Сталин не обладал необходимым набором человеческих характеристик, запущенных в массовое сознание. С одной стороны, в контексте его жизни эти характеристики не име­ли смысла, его контекст требовал сурового портрета. С дру­гой, он не успел пройти тот объем "лавирования действи­тельности", который прошел Ленин после своей смерти. А.К. Михальская так описывает риторику Сталина:

"Оставаясь внешне риторикой борьбы, тем не менее де­монстрирует, как и индивидуальный речевой стиль Сталина, так и то, что борьба для него закончена: он абсолютный ие­рарх и учитель, он обладатель речи и истины, и выше нет



никого. Отсюда спокойствие и даже умиротворяющее воз­действие его речей. В конце своей жизни Сталин доходит до абсолютного предела — до полного отказа от публичного слова. Оно уже не нужно: все решено" [245, с. 100].

Нам представляется важной еще одна особенность Ста­лина. Он моделирует диалогическую структуру речи, реаль­но находясь в монологической ситуации того, кого запреще­но опровергать. Как заметила Светлана Аллилуева о другом деятеле эпохи: "Спорить с Берия было никому невозможно" [б, с. 22]. Сталин пытается говорить под Ленина, считая се­бя оратором. Он отвечает на письма. Он занимается и язы­кознанием, и биологией. Как и в случае Ленина, перед на­ми вроде бы вновь проходит вариант Леонардо да Винчи. И это "вроде" и должно заполняться до предела достовернос­ти с помощью репрессивных мер. Для того, чтобы быть как Ленин, ему пришлось уничтожить всех соратников того пе­риода. И он стал как Ленин. Для того, чтобы быть универ­салистом, знатоком биологии-языкознания, приходилось вносить атмосферу монологизма в диалогическую ситуацию, тем самым превращая ее в свою противоположность.

При этом А-Михальская несправедливо критикует шутки Сталина как производящие впечатление грубости и прими­тивности [245, с. 103], забывая при этом, что выступление перед массовой аудиторией отличается от печатной речи. Когда оратор ощущает, как ему внимает толпа, от этого уп­равления толпой он также расслабляется и порождает те или иные высказывания, которые, возможно, и не сказал бы в иной ситуации. Но наэлектризованная толпа реагирует сов­сем по-другому: достаточно засмеяться одному, и он увлечет за собой весь зал. Так что примитивность шуток Сталина в этом контексте понятна и оправданна.

Речи Сталина производят впечатление именно "живых'' текстов, построенных на апелляции к толпе. При этом неко­торые эти отрывки (что интересно) стали расхожими цита­тами уже в период развенчивания культаличности. Напри­мер, следующее: "Чем объяснить, что, несмотря на это, все еще продолжается разнузданная травля тов. Бухарина? Чего, собственно, хотят от Бухарина? Они требуют крови тов. Бу­харина. Именно этого требует тов. Зиновьев, заостряя воп­рос в заключительном слове на Бухарине. Крови Бухарина



требуете? Не дадим вам его крови, так и знайте. (Аплодис­менты. Крики: "Правильно!".)" [364, с. 423]. Это речь "сво­его среди своих". Что подтверждают типичные варианты реакций по заключению подобных речей: бурные, продол­жительные аплодисменты; все делегаты встают, овация. При этом диалог поддерживается только в односторонней форме. Это диалог подтверждающий, типа криков "Правильно", ос­тальные варианты пресекаются. Например, такая попытка вставить свое слово:

"Рязанов. Не стало, а было. (Голос с места: "Не мешайте, т. Рязанов".) Я не мешаю" [361, с. 723].

Интересно, что в момент произнесения Сталин не про­реагировал, но через несколько минут (когда подошел к близкому для ответа материалу, не преминул этим восполь­зоваться): "Тут была реплика с места, кажется, т. Рязанова, о том, что ограничение, допущенное Марксом для Англии и Америки, неправильно не только для нынешних условий, когда Маркс допускал это ограничение. Я не согласен с т. Рязановым. Я думаю, что т. Рязанов ошибается" [361, с. 725]. И к концу аргументации вновь:

"Я думаю, что прав тут Ленин, а не т. Рязанов.

Я очень уважаю т. Рязанова, но должен признаться, что еще больше уважаю и продолжаю уважать т. Ленина" [361, с. 726].

Это динамическое построение, реагирующее на то, что щюисхожит в зале. И в ряде случаев, особенно это касается завершающих реплик, зал живет единой жизнью со своим оратором. Например:

"Пора понять, что вы не революционеры и интернациона­листы, а болтуны от революции и от интернационализма. (Аплодисменты.)

Пора понять, что вы не революционеры дела, а революцио­неры крикливых фраз и кинематографической ленты. (Смех; аплодисменты.)

Пора понять, что вы не революционеры дела, а кино-рево­люционеры. (Смех; аплодисмент ы.)" [361, с. 740}.

Очень активно Сталин опирается на реакцию именно смехового характера. Например, на с. 755 встречаются четы­ре реакции "Смех", то же количество на с. 756 стенографи­ческого отчета. Типичный пример завершения:



"Что же из этого следует? А то, что у оппозиции, очевид­но, уши не в порядке. (Смех)

Отсюда мой совет: товарищи из оппозиции, лечите своим уши! (Бурные, продолжительные аплодисменты. Конферен­ция, стоя, провожает т. Сталина.)" [361, с. 7S6].

В этот период резко усиливается централизация власти, что отражается на властных характеристиках порождаемой в этот момент риторики. Так, в 1928 г. принимается постанов­ление ЦК, что все публикации должны проходить через кон­троль партии и государства [16S]. Интересную фразу употре­бил А. Грачев, рецензируя в "Московских новостях" (1996, №18) книгу о Сталине: "Если бы Макиавелли, которого Сталин читал в туруханской ссылке, смог написать в XX ве­ке продолжение своего "Государя", он, наверное, назвал бы свой труд "Генеральный секретарь".

Особенностью и Сталина, и других лидеров Советского Союза было то, что русский язык не был для них родным. Грузинский, украинский языки, ставропольский диалект привносили в язык вождя ощущение иного контекста.

А. Михальская цитирует аналогичное восприятие речи Гитлера от директора Берлинского городского архива: "Он говорил со странным акцентом, словно пришелец с бавар­ских гор. И эта окраска голоса сообщала какую-то горнюю отдаленность фюрера от привычного, обыденного, словно он обращался из какого-то иного мира, внушала нечто мис­тическое" [245, с. 136]. Нам представляется, что здесь также вмешивается еще один параметр — перед нами радиоречь. В этом случае мы действительно слушаем по-иному: голос ка­жется оторванным от его носителя. Этого нет в случае газе­ты, поскольку там размыты индивидуальные характеристики как самого говорящего, так и контекста произнесения речи. Сказанное в скобках "продолжительные аплодисменты" не может сравниться по силе воздействия с реальными апло­дисментами.

А. Антонов-Овсеенко четко называет этот срез действи­тельности "Театром Иосифа Сталина" [9].

"Кремлевский лицедей постоянно переигрывал, пользу­ясь одними и теми же штампами — в слове, мимике, жесте, походке, сценический успех у невзыскательной публики был предопределен" [9, с. 13]. Что касается организации перфор-



мансов, то здесь следует отметить замечание А. Антонова-Овсеенко: "Сталин в начале 20-х годов создал свою клику для заседаний пленумов ЦК, партконференций, съездов. Крикуны могли сорвать выступление любого партийного де­ятеля" [9, с. 19]. Соответственно проводились с элементами театральности показательные судебные процессы, которые затем были перенесены в страны Восточной Европы. "Опыт в организации показательных процессов был накоплен пре­достаточный, исполнители — сценаристы, режиссеры, акте­ры — прибыли из Москвы загодя под масками советников, статистов набрали на месте" [9, с. 125].

Театрализация вождя возможна только в подобном же те­атрализованном контексте. Невозможно появление реаль­ной фигуры в театрализованном контексте, как и театрали­зованной фигуры в реальном контексте. Поэтому контекст надо было привести в соответствие с театральной ролью вождя. Были воздвигнуты гигантские декорации, закрывшие полностью реальное положение дел.

Литература приняла на себя основной удар, поскольку новостные каналы и так в большей степени обязаны быть идеологизированными. Б. Гройс написал: "Как положитель­ные, так и отрицательные персонажи сталинской культуры, таким образом, не принадлежат действительности, в которой они действуют, не связаны с ней системой обычных психо­логических мотивировок, характерных для действительно реалистической литературы и искусства" [96, с. 60]. Была создана стройная мифологическая система, носившая жес­ткую иерархию (подробнее см. [309]).

Психоаналитическая интерпретация Сталина говорит о его нарциссизме.

"Сталин компенсировал свою нарциссическую ущер­бность, соорудив напыщенный образ своего "Я". Окружаю­щие его подхалимы протянули руку помощи, периодически снабжая Сталина "нарциссическими поставками". Но все же несоответствие завышенной самооценки и реальности иногда становилось слишком очевидным. Поэтому Сталину приходилось прибегать к другим способам защиты образа своего "Я" и избавления от беспокойства. Он использовал то, что в ортодоксальном психоанализе носит название "ме­ханизмы защиты". Последние так же, как и ложный образ своего "Я", навязывались советскому обществу" [197, с. 83].

Вожди не существуют сами по себе. Вожди создаются массами. Не следует забывать об этой очень важной роли масс. То, что масса нуждается в такой категории, как вождь, можно увидеть из анализа толпы, проведенного Гюставом Лебоном. По поводу "вожаков толпы" он написал: "Обык­новенно вожаки не принадлежат к числу мыслителей — это люди действия. Они не обладают проницательностью, так как проницательность ведет обыкновенно к сомнениям и бездействию" {202, с. 235]. Он также подчеркивает другой тип логики и другой путь убеждения при работе с массовой аудиторией. "Образы, поражающие воображение толпы, всегда бывают простыми и ясными, не сопровождающими­ся никакими толкованиями, и только иногда к ним присое­диняются какие-нибудь чудесные и таинственные факты: великая победа, великое чудо, крупное преступление, вели­кая надежда. Толпе всегда надо представлять вещи в цель­ных образах, не указывая на их происхождение" [202, с. 194].

В этом плане интересен анализ фигур Сталина, Гитлера, Муссолини, проведенный К. Юнгом. Он пишет:

"Не возникает сомнений в том, что Гитлер принадлежит к категории действительно мистических шаманов, ничего по­добного не приходилось видеть в этом мире со времен Ма­гомета, - так кто-то отозвался о нем на прошедшем Нюр­нбергском съезде партии. В том, что Гитлер поступает, как нам кажется, необъяснимым и странным, алогичным и не­разумным образом, проявляется явно мистическая особен­ность Гитлера. И обратите внимание — даже номенклатура нацистов откровенно мистическая^я [445, с. 346].

И результат, к которому приходит Юнг, формулируется в психоаналитических терминах:

"Секрет власти Гитлера заключается в том, что его бессоз­нательное содержательнее, чем ваше или мое. Секрет Гитле­ра двоякий: во-первых, это исключительный случай, когда бессознательное имеет такой доступ к сознанию, и, во-вто­рых, он представляет бессознательному направлять себя" [445, с. 348].

Кстати, интересный ответ дает Юнг на вопрос: "Что, ес­ли Гитлер женится?":



"Он не женится. Не может быть женатого Гитлера, даже если он женится. Он перестанет быть Гитлером. Но неверо­ятно, что он когда-либо решится на это. Меня не удивит, ес­ли станет известным, что он всецело пожертвовал своей сек-суальной жизнью ради Дела" [445, с. 356].

Образ: "женатый Гитлер" вводит нас в интересный фено­мен, в том числе и среди вождей советских времен, где дейс­твительно принципиально вычеркнутыми оказывались все личностные характеристики. В подобной системе некоторые характеристики принципиально не могут соседствовать ря­дом.

Интересно, что по аналогии был неженатым и Сталин, да и вообще все советские лидеры до Горбачева "затушевыва­ли" этот аспект своей личности. И. Черепанова видит сбли­жение образов Сталина и Гитлера в скрытности их мифоло­гических личностей.

"По мнению тех соратников Сталина, которым удалось ос­таться в живых-таких, как Хрущев,-Сталин был человеком столь же непостижимым [как и Гитлер - ГЛ.], его реакции были непредсказуемы, предугадать, прочитать, по внешнему виду его намерения было невозможно. Оба диктатора стреми­лись скрыть свою истинную индивидуальность, извлекая в то же время максимальные выводы из тех личностных особен­ностей, какие были им присущи. Успех обоих в политике во многом определялся их способностью так же тщательно скры­вать от союзников, как и от противников собственные мысли и намерения. Они не только не обнаруживали своих целей или планов на будущее, но и избегали делать достоянием ок­ружающих свое прошлое" [419, с. 175-176].

Лидер должен быть амбивалентным не только для вра­гов, но и для друзей. Вероятно, это более эффективная ли­ния поведения, поскольку она позволяет охватывать своими "сообщениями" гораздо больший круг сторонников. Подоб­но тому, как гадалка сознательно порождает амбивалентные тексты, чтобы увеличить число попаданий.

Мы достаточно подробно рассматривали проблемы "тота­литарной имиджелогии в другой работе [309]. Поэтому здесь приводим лишь несколько пршщипиальных моментов:

• задается особое место и особое время, все лучшее как бы концентрируется в данной временной и пространствен-



ной точке, за ее пределами все подлежало сжатию вплоть до нуля (ср.: Россия до и после 1917 года);

• лидер моделируется как восходящий к ленинской тра­диции; при этом активно используется аскетическая состав­ляющая типа шинели Сталина и тд.;

• происходит сакрализация лидера, подобная царской, ее очень трудно было осуществлять в последнее время с ли­дерами типа Л.Брежнева;

• все окружающее лидера также символизируется, к при­меру, естественно воспринимается вопрос Рузвельта: "А где же ваша знаменитая трубка, маршал Сталин, та трубка, кото­рой вы, как говорят, выкуриваете своих врагов?" [35, с. 29];

• активное использование слоганов: "Экономика дол­жна быть экономной", "Наше дело правое, мы победим";

• огромное внимание уделялось перформансам — тор­жественным, юбилейным, и обязательному подключению всех к их слушанию, смотрению;

• системный характер, который достигался высоким уровнем повторяемости текстов, практически одни и те же тексты изучались в школе, по ним ставились фильмы, спек­такли, писались картины;

• жизнь Ленина моделировалась наподобие агиографи­ческих текстов, его детство вошло в коллективную память наравне со взрослым периодом. Даже Сталин не получил та­кого объема отражения, наоборот, личностная информация о нем была в дефиците;

• особое внимание уделялось имиджу врага: чем сильнее враг, тем значительнее выглядит победа, отсюда многочис­ленность и значимость вредителей, кулаков, белогвардейцев в художественных вариантах истории;

• внимание к вербальной сфере было почти языческим, с одной стороны, это тяга к переименованиям, с другой — к присвоению имен вершинам гор, новым городам и тд. Вла­дение именем предполагает владение объектом.

Мы перечислили десять существенных признаков орга­низации тоталитарного коммуникативного пространства, но самой главной среди них бьгаа унификация: только одно мнение, только одна точка зрения, иные не допускались. При наличии железного занавеса вся эта систематика функционировала идеально, падение его привело к падению то­талитарного режима.

Сталин обладал определенными человеческими характе­ристиками (типа "улыбка Сталина", "трубка Сгалина^и и тд.), без которых он не мог бы восприниматься населением как лидер. Человеческие черты позднейших лидеров во многом носили отрицательный характер. Это образы Хрущева или Брежнева, но это те черты, которым удавалось проскочить сквозь фильтры официальной идеологии. М. Горбачев ста­новится первым советским лидером "с человеческим ли­цом". А, Мигранян говорит по его поводу:

"Он был и есть политический лидер с определенными ха­ризматическими качествами. В первые два года он проявил себя как народный лидер. Его манера объяснять, уговари­вать очень близка народным массам. На самом деле он боль­шой политик, который понимает реальный уровень масс на­селения и работает именно на этом уровне, работает достаточно эффективно. Рост популярности и успех у наро­да подобного лидера возможны на определенном отрезке времени, если он выступает в роли только лишь разрушите­ля ненавистного прошлого и обещает создать более привле­кательное будущее. Однако этого недостаточно для постоян­ного подкрепления популярности и массовой поддержки без позитивных результатов. Лидеры нуждаются в успехах, хотя бы небольших. Они усиливают их авторитет и влияние на массы" [237, с. 174].

М. Горбачев, введя естественную человечность в свой имидж, по сути нарушил имиджевые характеристики совет­ского типа лидера и был смещен. А. Мигранян считает, что Горбачев парадоксальным образом выступал в оппозиции к существующей политической системе, в то же время воз­главляя ее. То есть имиджевое столкновение наличествует и на этом уровне.

Ю. Афанасьев видит в определенной степени имиджевые характеристики советской власти:

"Уравнительская, часто беспощадная крестьянская психо­логия — факт истории, на который советские ученые стара­лись не обращать внимания. Между тем именно эта психо­логия определяла формирование власти. Властную вертикаль укрепляли люди необразованные, серые, с узким кругозором.

Исключительную жестокость к своим согражданам трудно объяснить одной только ложной теорией, дало в качестве людей, которые осуществляли депортации, массовые чистки и так далее" (Московские новости, 1997, 29 ноября).

По сути тот или иной типаж лидера в сильной степени задает "рисунок" реализации власти.
СИМВОЛИКА ВЛАДИМИРА ЖИРИНОВСКОГО

Наиболее существенно опираются на активное порожде­ние своего имиджа поп-звезды. Не только из-за коммерчес­кой зависимости от успешности/неуспешности этой работы, но и из-за серьезной привязанности именно к массовому сознанию, характерной для этой профессии. От поп-звезд естественно перейти к типажу политика, который наиболее удачно воспользовался их актерскими моделями, первому чисто телевизионному политику СНГ — Владимиру Жири­новскому. "К Жириновскому надо отнестись серьезно", — пишет Олег Мороз (Литературная газета, 1995, 29 марта). К этому призывают не только его результаты (третье место в президентских выборах, лидерство по партийным спискам). Не только уровень его врагов — Егор Гайдар выступает в "Известиях" со статьей "Ставка на негодяев: от национал- ₍

патриотов исходит самая большая опасность для Рос- сии"(1994, 17 мая). Валерия Новодворская заявляет: "Я с ним знакома лично. Он для меня враг. Он пытался уничтожить наш Демсоюз в зародыше. Хотя я не думаю, что это была его личная идея. Здесь он совпал по фазе с КГБ. Его некоторые называют секс-символом России. Я плохо знакома с историей половых извращений. Если это секс-символ России, то, видимо, ему надо обратиться к психо­неврологу" (Всеукраинские ведомости, 1995, 18 августа). |

Даже известный по дуэли с соком "противник" Жири­новского Борис Немцов говорит: "Могу сказать, что он че­ловек безусловно умный и талантливый, но с большими клиническими отклонениями" (Комсомольская правда, 1999, 10 декабря).



Рейтинг Жириновского постоянно высок. Например, "Пресс-клуб" с ним собрал 6,5% московской аудитории (Московские новости, 199, №61). Он лидер опросов о дове­рии к политики среди военнослужащих: первое место в мар­те 1995 - 15,6%, и первое же место в августе 1995 - 15,8% (Московские новости, 1995, №59). Хотя более демократи­ческий фонд — "Общественное мнение" — в ответе на воп­рос "За кого бы вы проголосовали в следующее воскресе­нье?" ем