60. Дао Дзирта. Посвящение Я
 Скачать 0.95 Mb.
|
|
* * * Мы являемся центром. В каждом из нас — кто-то может назвать это высокомерием или эгоизмом - мы являемся центром, и весь мир движется вокруг нас, для нас и из-за нас. Это парадокс сообщества, единого и целого, желания единого часто находятся в прямом конфликте с потребностями целого. Кто из нас не задавался вопросом, не является ли весь мир не более чем личной мечтой? Я не считаю, что такие мысли высокомерны или эгоистичны. Это просто вопрос восприятия; мы можем сопереживайте кому-то другому, но мы не можем по-настоящему видеть мир таким, каким его видит другой человек, или судить о событиях так, как они влияют на разум и сердце другого человека, даже друга. Но мы должны попытаться. Ради всего мира мы должны попытаться. Это тест на альтруизм, самый основной и неоспоримый компонент общества. В этом и заключается парадокс, поскольку, в конечном счете, по логике вещей, каждый из нас должен больше заботиться о себе, чем о других, и все же, если, как разумные существа, мы будем следовать этому логическому курсу, мы ставим свои потребности и желания выше потребностей нашего общества, и тогда сообщества не будет. Я родом из Мензоберранзана, города дроу, города самости. Я видел этот путь эгоизма. Я видел, как это с треском провалилось. Когда правит потакание своим желаниям, тогда проигрывает все сообщество, и в конце концов те, кто стремится к личной выгоде, не остаются ни с чем, имеющим какую-либо реальную ценность. Потому что все ценное, что мы узнаем в этой жизни , исходит из наших отношений с окружающими нас людьми. Потому что нет ничего материального, что могло бы сравниться с неосязаемым в любви и дружбе. Таким образом, мы должны преодолеть этот эгоизм, и мы должны стараться; мы должны заботиться. Я ясно увидел эту истину после нападения на капитана Дюдермонта в Глубоководье. Моим первым побуждением было поверить, что мое прошлое ускорило неприятности, что мой жизненный путь снова причинил боль другу. Я не мог вынести эту мысль. Я чувствовал себя старым и усталым. Впоследствии, узнав, что неприятности, возможно, были вызваны старыми врагами Дюдермонта, а не моими собственными, я больше воодушевился борьбой. Почему это? Опасность для меня не стала меньше, и опасность для Дюдермонту, или Кэтти-бри, или любому другому из нас. И все же мои эмоции были реальными, очень реальными, и я распознал и понял их, если не их источник. Теперь, поразмыслив, я узнаю этот источник и горжусь им. Я видел провал потакания своим желаниям, и я бежал от такого мира. Я бы предпочел умереть из-за прошлого Дюдермонта, чем позволить ему умереть из-за моего собственного. Я бы страдал от физической боли, даже до конца своей жизни. Лучше так, чем смотреть, как тот, кого я люблю, страдает и умирает из-за меня. Я бы предпочел, чтобы мое физическое сердце вырвали из груди, чем уничтожить мое сердце сердец, сущность любви, сочувствия и потребности принадлежать чему-то большему , чем моя телесная форма. Они любопытная штука, эти эмоции. Как они бросают вызов логике, как они отвергают самые основные инстинкты. Поскольку, по меркам времени, по меркам человечества, мы считаем эти потакающие своим желаниям инстинкты слабостью, мы чувствуем, что потребности сообщества должны перевешивать желания единого. Только когда мы признаем свои неудачи и признаем свои слабости, мы можем подняться над ними. Вместе. * * * Они - абсолюты, пантеон идеалов, добрые боги и злые демоны, навеки сцепившиеся в борьбе за души смертных. Концепция, которая есть Ллос, - это чистое зло; концепция Миликки - чистое добро. Такие же противоположные, как черное и белое, без каких-либо оттенков серого между ними. Таковы понятия, добро и зло. Абсолютный, жесткий. По-настоящему злому поступку не может быть оправдания . Здесь нет оттенков серого. В то время как акт добра часто приносит личную выгоду, сам акт является абсолютным, поскольку его мера основана на намерении. Это воплощено в наших верованиях в пантеоне, но как быть со смертными расами, разумными существами - людьми и расами эльфов и гномов, гномами и халфлингами, гоблиноидами и великанами? Здесь вопрос запутывается, абсолюты смешиваются. Для многих уравнение простое: я дроу, дроу - зло, поэтому я и есть зло. Они ошибаются. Ибо что такое разумное существо, если не выбор? И не может быть ни зла, ни добра без намерения. Это правда, что в Королевствах есть расы и культуры, особенно гоблиноиды, которые демонстрируют общее изобилие зла, и те, такие как поверхностные эльфы, которые склоняются к концепции добра. Но даже в них, которые многие считают олицетворением абсолюта, в конечном итоге решают намерения и действия человека. Я знал гоблина, который не был злым, и я дроу, который не поддался обычаям его культуры. Тем не менее, немногие дроу и еще меньше гоблинов могут делать такие заявления, и поэтому общие положения сохраняются. Самыми любопытными и самыми разнообразными среди рас являются люди. Здесь уравнение и ожидания путаются больше всего. Здесь безраздельно властвует восприятие. Здесь намерение часто скрыто, тайно. Ни одна раса не является более искусной, чем люди, в создании маски оправдания. Ни одна раса не является более искусной, чем люди, в создании маски оправданий, в конечном итоге заявляя о благих намерениях. И нет раса более искусна в том, чтобы верить своим собственным заявлениям. Сколько войн велось, человек против человека, и обе армии поддерживали, что бог, добрый бог, был на их стороне и в их сердцах? Но добро - это не предмет восприятия. То, что является “добром” в одной культуре, не может быть “злом" в другой. Это может быть верно в отношении нравов и второстепенных обычаев, но не в отношении добродетели. Добродетель абсолютна. Так и должно быть. Добродетель - это празднование жизни и любви, принятие других и желание расти к добру, к лучшему месту. Это отсутствие гордости и зависть, готовность делиться своими радостями и наслаждаться достижениями других. Это выше оправдания, потому что это то, что действительно лежит в каждом сердце. Если человек совершает злой поступок, то пусть он соткет свою маску, но она не скроет истину, абсолют, от того, что обнажено в его собственном сердце. Внутри каждого из нас есть место, где мы не можем спрятаться от истины, где добродетель является судьей. Признать истинность наших действий - значит обратиться в суд, где процесс не имеет значения. Добро и зло - это намерения, а намерениям нет оправдания. Кэддерли Бонадьюс отправился в это место так же охотно и полностью, как и любой другой человек, которого я знал. Я осознаю этот рост внутри него и вижу результат - Парящий Дух, самое величественное и в то же время самое скромное из человеческих достижений. Артемис Энтрери отправится в это место. Возможно, не раньше, чем момент его смерти, но он уйдет, как и все мы, в конце концов, должны уйти, и какую агонию он осознает, когда перед ним откроется правда о его злом существовании. Я молюсь, чтобы он скорее ушел, и моя надежда не рождена местью, ибо месть - пустая молитва. Пусть Энтрери по собственной воле отправится в самое укромное место в своем сердце, чтобы увидеть истину и, таким образом, исправить свои пути. Он найдет радость в своем покаянии, истинную гармонию, которую он никогда не сможет познать на своем нынешнем пути. Я обращаюсь к этому месту в своем сердце так часто, как только могу, чтобы избежать ловушки легкого оправдания. Это болезненное место, обнаженное место, но только там мы можем расти к добру. Только там, где никакая маска не может оправдать, мы можем распознать истинность наших намерений и, следовательно, истинность наших действий. Только там, где судьей является добродетель, рождаются герои. * * * Я хорошо помню тот случай, когда я вернулся в Мензоберранзан, город моего рождения, город моего детства. Я плыл на плоту по озеру Донигартен, когда показался город, зрелище, которого я боялся и которого жаждал одновременно. Я никогда не хотел возвращаться в Мензоберранзан, и все же мне было интересно, на что будет похоже поездка туда. Было ли это место таким плохим, как рассказывали мне мои воспоминания? Я хорошо помню тот момент, когда мы проплывали мимо изогнутой стены пещеры, и в поле зрения появились скульптурные сталагмиты. Это было разочарование. Я не чувствовал ни гнева, ни благоговения. На меня не нахлынуло ни капли ностальгии, истинной или ложной. Я не зацикливался на воспоминаниях о своем детстве, даже на воспоминаниях о моих хороших временах с Закнафейном. Все, о чем я думал в тот критический момент, был тот факт, что в городе горели огни, необычное и, возможно, значительное событие. Все, о чем я думал, это о моей важной миссии и о том, как я должен действовать быстро, чтобы выполнить эту работу. Мои страхи, поскольку они действительно оставались, носили рациональный характер. Не импульсивные и необоснованные страхи, порожденные детскими воспоминаниями, а вполне реальные опасения, что я иду в логово могущественный враг. Позже, когда ситуация позволила, я размышлял об этом моменте, недоумевая, почему он был таким разочаровывающим, таким незначительным. Почему я не был ошеломлен видом города, который был моим домом в течение первых трех десятилетий моей жизни? Только когда я повернул за северо-западный угол Хребта Мирового горного хребта, обратно в Долину Ледяного Ветра, я осознал правду. Мензоберранзан был местом на моем пути, но не домом, никогда не был домом. Как и предполагала загадка слепого провидца, Долина Ледяного Ветра была моим первым домом. Все, что было раньше все, что вело в это продуваемое всеми ветрами и негостеприимное место — от Мензоберранзана до Блингденстоуна, на поверхность, даже к зачарованной роще моего наставника—рейнджера Монтолио Де Бруши, - было всего лишь дорогой, тропой , по которой нужно было идти. Эти истины стали ясны мне, когда я повернул за угол, впервые за десять лет оказавшись лицом к лицу с долиной, чувствуя на лице нескончаемый ветер, тот самый ветер, который всегда был здесь и который дал этому месту его название. Это сложное слово: "дом”. Он несет в себе различные определения почти для каждого человека. Для меня дом - это не просто место, а чувство, теплое и комфортное ощущение контроля. Дом - это место, где мне не нужно оправдываться за свои действия или цвет моей кожи, где меня должны принять, потому что это мое место. Это и личное, и общее достояние, потому что это место, которому человек по -настоящему принадлежит, и все же это так только благодаря тем друзьям , которые его окружают. В отличие от моего первого взгляда на Мензоберранзан, когда я смотрел на Долину Ледяного Ветра, я был полон мыслей о том, что было. Были мысли о том, чтобы сидеть на краю пирамиды Кельвина, наблюдая за звездами и кострами кочующих варварских племен, мысли о битве с тундровым йети рядом Бруенор. Я вспомнил кислое выражение лица гнома, когда он лизнул свой топор и впервые узнал, что мозги тундрового йети ужасны на вкус! Я вспомнил свою первую встречу с Кэтти-бри, моей спутницей до сих пор. Тогда она была всего лишь девушкой, доверчивой и прекрасной духом, дикой по своей природе, но всегда чувствительной. Я вспомнил так много, настоящий поток образов, и хотя моя миссия в тот раз была не менее важной и неотложной, чем та, которая привела меня в Мензоберранзан, я не думал об этом, вообще не рассматривал свой курс. В тот момент это просто не имело значения. Все, что меня волновало, это то, что я вернулся домой. * * * Берктгар был прав. Он был прав, вернув свой народ в Долину Ледяного Ветра, и даже более того, вернувшись к древним обычаям их наследия. Возможно, жизнь варваров в Сеттлстоуне была проще, их материальное благосостояние намного больше. В Сеттлстоуне у них было больше еды и лучшее укрытие, а также безопасность союзников вокруг них. Но здесь, в открытой тундре, бегая со стадом северных оленей, был их бог. Здесь , в тундре, в почве, которая хранила кости их предков, был их дух. В Сеттлстоуне варвары были намного богаче в материальном плане. Здесь они были бессмертны и , следовательно, намного богаче. Итак, Берктгар был прав, вернувшись в Долину Ледяного Ветра и к старым обычаям. И все же, Вулфгар был прав, объединив племена и заключив союзы с народом Десяти Городов, особенно с дворфами. И Вулфгар, непреднамеренно уведя свой народ из долины, был прав, пытаясь улучшить участь варваров, хотя, возможно, они ушли слишком далеко от старых путей, путей варваров дух. Лидеры варваров приходят к власти в результате открытого вызова, " кровью или делом", и это тоже то, как они ведут. По крови, по мудрости веков, по родству, вызванному следованием курсу лучших намерений. Или делом, силой и чисто физической доблестью. И Вульфгар , и Берктгар претендовали на лидерство делом — Вульфгар, убив Дракона Ледяную Смерть, и Берктгар, приняв на себя руководство Сеттлстоуном после смерти Вульфгара. Однако на этом сходство заканчивается, поскольку Вульфгар впоследствии руководил кровью, в то время как Берктгар продолжает руководить делом. Вулфгар всегда стремился к лучшему для своего народа, веря в то, что они последуют его мудрому курсу, или веря в то, что они не одобрят и отвергнут этот курс, показывая ему глупость его пути. Берктгар не обладает таким доверием ни к своему народу, ни к самому себе. Он ведет только делом, силой и запугиванием. Он был прав, вернувшись в долину, и его народ признал бы эту истину и одобрил бы его курс, но он никогда не давал им шанса. Так заблуждается Берктгар; у него нет руководства для безумия его пути. Возвращение к старому не обязательно должно быть полным, не обязательно отказываться от того, что было лучше с новым. Как это часто бывает, истина находится где-то посередине. Ревджак знает это, как и многие другие, особенно старшие члены племени. Однако эти несогласные ничего не могут сделать, когда Берктгар правит делом, когда в его силе нет уверенности и, следовательно, нет доверия. Многие другие члены племени, в основном молодые и сильные мужчины, впечатлены могущественным Берктгаром и его решительными действиями; их кровь кипит, их дух воспаряет. Боюсь, с обрыва. Лучший способ, в контексте старого, - это крепко держаться за союзы, созданные Вулфгаром. Это путь крови, мудрости. Берктгар ведет делом, а не кровью. Он поведет свой народ к древним путям и древним врагам. Его путь - путь скорби. Тропы тьмы Бесшумный клинок O когда я сижу и размышляю о смятении, которое я чувствую, когда мои клинки отдыхают, когда весь мир вокруг меня кажется спокойным. Это предполагаемый идеал, к которому я стремлюсь, спокойствие, которое, как мы все надеемся, в конечном итоге вернется к нам, когда мы будем на войне, и все же в эти мирные времена — а они действительно были редкими за более чем семь десятилетий моей жизни — я не чувствую, что янашел совершенство, но, скорее, как будто чего-то не хватает в моей жизни. Это кажется таким неуместным понятием, и все же я узнал, что я воин, существо действия. В те моменты , когда нет острой необходимости действовать, я чувствую себя не в своей тарелке. Вовсе нет. Когда дорога не полна приключений, когда нет монстров, с которыми нужно сражаться, и нет гор, на которые нужно карабкаться, на меня находит скука. Я пришел к принятию этой правды своей жизни, этой правды о том, кто я есть, и поэтому в тех редких, пустых случаях я могу найти способ победить скуку. Я могу найти горную вершину выше, чем последняя, на которую я поднимался. Сейчас я вижу многие из тех же симптомов у Вулфгара, вернувшегося к нам из могилы, из клубящейся тьмы, которая была уголком Бездны Эррту. Но я боюсь, что состояние Вулфгара выходит за рамки простой скуки, переходя в область апатии. Вулфгар тоже был существом действия, но, похоже, это не лекарство от его летаргии или апатии. Его собственный народ теперь взывает к нему, умоляя действовать. Они попросили его взять на себя руководство племенами. Даже упрямый Берктгар, которому пришлось бы отказаться от этого желанного положения правителя, поддерживает Вулфгара. Он и все остальные знают, в это непростое время, что прежде всех остальных Вулфгар, сын Беорнегара, мог принести большие выгоды кочевым варварам Долины Ледяного Ветра. Вулфгар не прислушается к этому призыву. Я признаю, что его не останавливают ни смирение, ни усталость, ни какие-либо опасения, что он не справится с этой должностью или не оправдает ожиданий тех, кто просит его. Любая из этих проблем может быть преодолена, может быть аргументирована или поддержана друзьями Вулфгара, включая меня. Но, нет, это не одна из тех исправимых вещей. Просто ему все равно. Может ли быть так, что его собственные страдания от когтистых рук Эррту были настолько велики и длительны, что он потерял способность сопереживать боли других? Неужели он видел слишком много ужаса, слишком много агонии, чтобы слышать их крики? Я боюсь этого больше всего, потому что это потеря, которая не знает точного лечения. И все же, честно говоря, я вижу это ясно запечатленным в чертах Вулфгара, состояние погруженности в себя, когда слишком много воспоминаний о его собственных недавних ужасах затуманивают его видение. Возможно, он даже не распознает чужую боль. Или , возможно, если он и видит это, он отвергает это как тривиальное рядом с монументальными испытаниями, которые он перенес за те шесть лет, что был пленником Эррту. Потеря сочувствия вполне может быть самым стойким и глубоким шрамом из всех, бесшумным клинком невидимого врага, разрывающим наши сердца и крадущим больше, чем наши силы. Кража нашей воли, ибо кто мы без сочувствия? Какую радость мы можем найти в нашей жизни, если мы не можем понять радости и страдания окружающих нас людей, если мы не можем участвовать в большем сообществе? Я помню свои годы в Подземье после того, как я сбежал из Мензоберранзана. Один, если не считать случайных визитов Гвенвивар, я пережил те долгие годы благодаря собственному воображению. Я не уверен, что у Вулфгара вообще осталась такая способность, потому что воображение требует самоанализа, проникновения в свои мысли, и я боюсь, что каждый раз, когда мой друг смотрит внутрь себя, все, что он видит, - это приспешники Эррту, грязь и ужасы Бездны. Он окружен друзьями, которые любят его и будут стараться с всем сердцем поддержать его и помочь ему выбраться из Эмоциональная темница Эррту. Возможно, Кэтти-бри, женщина, которую он когда—то любил — и, возможно, все еще любит - так сильно, окажется ключевой для его выздоровления. Признаюсь, мне больно смотреть на них вместе. Она относится к Вулфгару с такой нежностью и состраданием, но я знаю, что он не чувствует ее нежного прикосновения. Лучше бы она дала ему пощечину, строго посмотрела на него и показала ему правду о его летаргии. Я знаю это, и все же я не могу сказать ей об этом, потому что их отношения намного сложнее. Я у меня в мыслях и сердце сейчас нет ничего, кроме интересов Вулфгара , и все же, если бы я показал Кэтти-бри способ, который казался менее сострадательным, это могло бы быть и будет — по крайней мере, Вулфгаром в его нынешнем состоянии ума - истолковано как вмешательство ревнивого поклонника. Неправда. Ибо, хотя я и не знаю искренних чувств Кэтти-бри к этому мужчине, который когда—то должен был стать ее мужем — поскольку в последнее время она стала довольно осторожной в своих чувствах, - я признаю, что Вульфгар не способен любить в настоящее время. Не способен любить. , , есть ли более печальные слова, чтобы описать человека? Я думаю, что нет, и хотел бы, чтобы я мог сейчас иначе оценить душевное состояние Вулфгара. Но любовь, искренняя любовь, требует сочувствия. Это совместное использование - радости, боли, смеха и слез. Искренняя любовь делает душу отражением настроений партнера. И как комната кажется больше, когда она украшена зеркалами, так и радости становятся больше. И по мере того, как отдельные предметы в зеркальной комнате кажутся менее острыми, боль уменьшается и исчезает, растягиваясь от совместного использования. В этом красота любви, будь то страсть или дружба. Совместное использование, которое умножает радости и уменьшает боль. Вульфгар теперь окружен друзьями, и все они готовы участвовать в таком обмене, как это когда-то было между нами. И все же он не может так увлечь нас, не может ослабить тех охранников, которых он обязательно выставил, когда был окружен такими, как Эррту. Он потерял способность сопереживать. Я могу только молиться, чтобы он нашел это снова, чтобы время позволило ему открыть свое сердце и душу тем, кто этого заслуживает, потому что без сочувствия он не найдет цели. Без цели он не найдет удовлетворения. Без удовлетворения он не найдет удовлетворения, а без удовлетворения он не найдет радости. И у нас, у всех нас, не будет возможности помочь ему. |