книга лещака1. Пра гматической теории языкового опыта
 Скачать 0.98 Mb.
|
|
Реальный рациональный опыт Реальный эмоциональный опыт Виртуальный рациональный опыт Виртуальный эмоциональный опыт 158 3.5. Познавательная деятельность и другие формы опыта: теория познания vs. теория деятельности Индивидуальное Я специфично [...] не только и не столько как субъект познания, но специфично именно как субъект деятельности Е. М. Иванов Коммуникативно-прагматический подход к интерпретации познания и его основных понятий, например, истины не только расширяет наше представление опознании, но и способствует пониманию его взаимосвязи с другими дискурсами. Б. В. Марков Здесь мы подходим к вопросу, который мне кажется крайне важным для функциональной гносеологии (а также эпистемологии как теории научного познания, который обычно игнорируется большинством рассуждающих на тему прагматизма Джемса и трансцендентализма Канта. Что же это Это придание статуса высокой значимости наряду с познавательной также и иным формам человеческой деятельности. Критика чистого разума – это не глобальная теория деятельности человека, а лишь очерк основ познавательной деятельности и только отчасти очерк основ осмысления мира (что далеко не одно и тоже. Но ведь есть еще Критика практического разума – концепция общественно-эти- ческого опыта и Критика способности суждения – концепция эстетического переживания. Но итоговой работой Канта могла бы стать изданная в 1798 Антропология с прагматической точки зрения – концепция целостного жизненного опыта человека, включающая кроме перечисленных, также анализ бытового и производительно-делового опыта. Могла бы, если бы не ее конспективный характер (объем чуть более двухсот страниц для Канта – план-конспект). Можно только предположить, что за ней должна была последовать более обширная работа, подытоживающая всю антропологическую концепцию опыта Канта. Придя к такому выводу, я поделился им с некоторыми моими коллегами по цеху, но идея эта вызвала у них недоверие. Но совершенно случайно в Интернете я наткнулся на статью И. Ю. Ларионова, в которой он приводит цитату из письма Канта проф. Штейдлину 1798 года, где он пишет о генеральном концептуальном замысле своей теории В соответствии с моим давно намеченным планом работы в области чистой философии мне предстояло решить три задачи 1) Что я могу знать (Метафизика. 2) Что мне надлежит делать (Мораль. 3) На что я смею надеяться (Религия за этим должна была следовать четвертая задача Что есть человек Антропология. Напомню, что Канту в 1798 году было уже 76 лет. Планировавшаяся концепция человека появилась в том же году в виде Антропологии с прагматической точки зрения, последней книги, изданной Кантом. Хотя она, конечно, не стала полноценным обобщением теории человеческой жизни (опыта, значение ее осталось недооцененным. В любом случае функциональная теория познания может быть рассмотрена двояко. В узком смысле – как эпистемология те. теория рационального, научного познания) ив широком – как собственно гносеология (те. теория миропонимания и информационного мироупорядочения или, иначе, теория возникновения знания и наполнения им картины мира. Понимаемая таким образом теория познания отвечает на вопрос, как возможно и каким образом происходит обретение человеком новых знаний, умений и навыков, новых переживаний, ощущений, чувств, эмоций и волеизъявлений. Однако она не отвечает на вопрос о целях получения новых знаний, умений и навыков, а также характере и способах функционирования уже существующих. В этом случае возникает необходимость подробнейшим образом выделить и квалифицировать все типы опытной деятельности, входе которых происходит порождение информации, атак- же и сами эти виды информационных образований. Входе такой квалификации нужно будет установить критерии типологиза- ции путей порождения информации и релевантные признаки каждого из этих путей. Несомненно, все типы опытной деятельности будут в той или иной степени связаны друг с другом, поэтому предстоит также определить, какие типы функциональных связей могут возникать между отдельными видами деятельности и какие переходные явления в сфере опыта они порождают. Понятно, что решением данной задачи должна заняться дисциплина, которая, конечно же, должна будет опереться как на данные онтологии опыта, таки на основы гносеологии, однако она не должна сводиться к ним. Познание – только одна из функций опытной деятельности, а эта дисциплина должна рассматривать опытную деятельность системно. Такой методологической дисциплине можно было бы дать название теория деятельности. Ей и будут посвящены две последующие книги данного цикла. Поскольку человеческая деятельность всегда эксплицируется в виде деятельности семиотической (об этом шла речь весть смысл строить основания теории деятельности на семиотических основаниях. Поэтому я прежде всего сосредоточусь на семиотической специфике дифференциации опыта. Показательно, что большинство широко известных типологий и классификаций знаков построены либо на основании отношения знака (сигнала) к обозначаемому (денотату, референту, понятию, либо (гораздо реже) на основании отношения знака к сигналу или сигнальному (семиотическому) предмету. Иначе говоря в основе такого рода классификаций и типологий лежало обычно понятие системной значимости знака. Совершенно не отрицая важность такого способа систематизации семиотического опыта (семиозиса), я все же хотел бы сосредоточиться на второй, более важной, как мне кажется, стороне сущности знака на его прагматической значимости, те. попытаться посмотреть на многообразие семиотического опыта с антропоцентрической и телеологической точки зрения. Вопрос о месте знака в системе знаков, а также о связи его с обозначаемым понятием или представлением (тем более с обозначаемой предметной ситуацией) представляется мне вторичным. Прежде всего знак – это средство регуляции человеческого опыта в разных его сферах ив ходе разных типов общественно значимой деятельности. Знак конституируют не его имманентные сущностные черты, не его содержание и не его форма, а цель и характер семиотической деятельности человека, владеющего ими его использующего. Итак, общее положение, которое можно в деятельностном отношении применить ко всем знаковым функциям, это утверждение об их регулятивном характере (в этом вопросе я полностью солидаризуюсь с проф. А. Рудяковым 30 ). Однако что именно помогают регулировать семиотические системы Ответ, казалось бы, прост опытную деятельность человека. Но наша опытная деятельность весьма разнообразна. Предварительно и весьма схематически можно попытаться выделить в ней некоторые аспекты, которые впоследствии могут стать критериями ее типо- логизации. Такими критериями являются установленные ранее реальность – виртуальность и рациональность – эмоциональность, но кроме них есть еще целый ряд иных, например, индивидуальность социальность, чувственность – разумность, автоматизм (неосознанность или интуитивность) – рефлексивность (осознанность или «экзогенность – эндогенность». Понятно, что это весьма приблизительный и далеко неполный список критериев-аспектов, дифференцирующих человеческую опытную деятельность. Каждая представленная выше пара может (и должна) восприниматься как полюсы типологических шкал, между которыми по нарастающей и спадающей могут быть расположены наши опытные действия и события. Отсюда вполне логичный вывод знаки в каждом из обозначенных функциональных отношений будут выполнять иную функцию. Я нив коем случае не утверждаю равнозначности указанных аспектов. Часть из них может быть более значима, другие обладают лишь второстепенной значимостью. Одно можно сказать суверенностью ни один из этих критериев не является независимым от остальных (следствие действия принципа функциональности) и ни один не обладает имманентной и объективной значимостью принцип прагматичности. Скорее всего деятельностную типологию знаковых функций следует строить не на основании отдельных типологических шкал, нона основании комплексных критериев, объединяющих одновременно несколько шкал по принципу целесообразности или целенаправленности. Исходя из тезиса о двунаправленности (двуполюсности) человеческого опыта, опирающегося на чувственность (телесность) и трансценденцию (чистый разум, следует выдвинуть первичную гипотезу о двух базовых целях, стоящих перед человеком экз ист е н ц и я и смысл. На вопрос о смысле жизни сами собой напрашиваются два простых ответа смысл жизни в том, чтобы жить (даже ценой элиминации всякого смысла (экзистенциальная цель) и смысл жизни в том, чтобы искать ее смысл (даже ценой самой жизни (трансцендентальная цель. Между этими крайностями и располагаются все остальные, более частные цели. Каковы же должны быть знаки, служащие регуляции деятельности, направленной на реализацию таких целей Деятельность, связанная с обеспечением жизненно важных функций, связана прежде всего с физиологическими и первичными психосоциаль- 162 ными потребностями. Главная задача семиотического поведения входе такого типа деятельности – ориентация в пространстве и времени, а также обеспечение условий, необходимых для выживания в естественной среде (путем добывания энергоматериальных средств существования, и для безопасного сосуществования в социальном окружении (путем установления семейных, родовых, соседских, дружественных и приятельских отношений. Понятно, что в этом случае на первый план выдвигаются знаки-признаки, знаки-симптомы (в меньшей степени – знаки-следы) и паралингвистические коммуникативные знаки (мимика, жесты, акустические знаки, касания. Вербальные знаки, используемые в такого рода деятельности, это прежде всего междометия, местоимения, а также слова, обозначающие понятия о предметах, признаках и процессах, связанных с чувственным опытом. Совершенно иного типа знаки используются в семиотической деятельности, регулирующей осмысление жизни. Деятельность эта носит трансцендентальный, эндогенный и виртуальный характер, поэтому роль паралингвистических средств сигнализации здесь резко снижается, уступая место культурным символам, вербальным средствам автокоммуникации ив чем я абсолютно уверен) даже невербальной интуиции. Среди вербальных средств на передний план выдвигается абстрактная лексика. Индивидуализированный и интериоризированный характер такой деятельности накладывает отпечаток не только на сами знаки, но и на способ их использования. Философская рефлексия и осмысливающая интуиция разума требуют самостоятельной умственной активности и полной личной заинтересованности субъекта, ведь речь идет о выработке системы высших ценностей, оправдывающих его жизнедеятельность. Поэтому размышления этого типа практически не поддаются непосредственной экспликации, тем более формализации. Отсюда, во-первых, вербальный характер коммуникации философские рассуждения могут носить только характер речевого произведения – текста, а во-вторых, синтаксическая усложненность и даже избыточность философских текстов (например, обилие синонимичных фраз и многословие. Философские тексты обычно низкоконвенциональны как со стороны содержания оно глубоко личностно), таки со стороны формы (она зачастую совершенно произвольна и непоследовательна Между этими двумя полюсами, как я уже отмечал, можно расположить всю гамму семиотического поведения человека. Современный социализированный человек реализует свои экзистенциальные потребности в формах экономической и соци- ально-политической деятельности, а потребности духовного плана – прежде всего в познавательной (наука) и эстетической искусство) формах опыта. Каждая из этих сфер, обладая собственной аксиологической базой, накладывает отпечаток на семиотическое поведение действующих лиц. В экономической сфере возрастает роль знаков-следов, атак- же всех знаков индексального характера, в общественно-поли- тической же сфере усиливается значимость символов культуры. Вербальные средства, используемые в обеих сферах, характеризуются высокой степенью социальной конвенциональности и стандартизации. В обеих семиотическая деятельность выполняет функцию управления (воздействия. Разница между ад- министративно-правовыми, профессионально-деловыми, инс- труктивно-техническими и дидактическими знаками, с одной стороны, и политико-публицистическими, религиозно-идео- логическими и культурно-воспитательными знаками, с другой, проходит по линии рациональности или эмоциональности ма- нипулятивного семиотического воздействия. Здесь, как мне кажется, вполне применимы термины Р. Барта – «акратический язык (рационально-критический) и «энкратический язык (эмоционально-идеологический). Своей спецификой обладают также научные знаки-термины и художественные знаки-образы. Как ив предыдущем случае, между ними устанавливается оппозиция по принципу рациональности или эмоциональности. Кроме того, научные термины как и официально-деловые) должны быть точны, однозначны, и создавать иллюзию объективности и узнаваемости (даже если являются совершенно новыми) а художественные образы (как и манипулятивные символы культуры) должны быть размытыми и создавать иллюзию субъективности, новизны и необычности даже если уже использовались ранее в других семиотических актах. Тем не менее, научные терминологические знаки отличаются от деловых тем, что ориентированы не на практическую реальную сферу, а на виртуально созданную теорию, а кроме того тем, что деловые знаки должны быть ориентированы на социальную сферу (должны быть социально конвенциональными, а научные – ориентированы прежде всего на текст или концептуальную систему, в пределах которой они используются (их кон- венционализм должен носить характер скорее связности и последовательности. Аналогично соотношение идеологических манипулятивных и эстетических знаков. Первые должны быть социально ориентированы, служить стратификации общества на группы, а следовательно функционировать в сфере реального опыта. Вторые же ориентированы прежде всего на художественное произведение и эстетическое сознание его автора. Идея прагматической типологизации семиотических функций содержит в себе гипотетическую предпосылку, что знаки различной структурной природы и разнотипные в семантическом отношении, выполняющие аналогичные прагматические функции в семиотической деятельности и относящиеся к одной и той же сфере семиотического опыта, должны проявлять гораздо большее сходство, чем знаки структурно и семантически однотипные, но прагматически разнофункциональные. Так, между схемой, диаграммой, словесным термином, научным описанием, математическим уравнением и словесной дефиницией окажется намного больше сходного, чем между схемой и художественной графикой или между научным словесным описанием местности и пейзажем в художественной прозе. Несколько забегая вперед, можно предположить, что тип информации может в той или иной степени совпадать с типом деятельности. Что нам дает такое предположение Ну, например, то, что часть информации бытует в вербализованной (языковой) форме, а языковые знаки специфицируются по типу языковой деятельности, в которой они используются. Такие специфицирующие вербальные подсистемы коммуникации обычно называют стилями. Традиционно в лингвистике принято выделять пять основных стилей обыденно-разговорный, общественно-публи- цистический, официально-деловой, научный и художественный. Если предположить сопряженность научного стиля речи и научного языка с определенным типом человеческой деятельности, то единственным законным претендентом на такую параллель окажется познавательная деятельность. Если развивать эту гипотезу, нужно будет предположить, что и остальные стили должны соответствовать каким-то типам опытной деятельности, а вербальные знаки, отмеченные тем или иным стилистическим маркером, должны как-то коррелировать с информацией, порождаемой в томили ином типе деятельности. Анализ структуры и функций этих вербальных единиц может нам помочь в установлении форм и функций различных типов деятельности. Так, нацеленность обыденно-разговорного стиля речи на вне- языковую действительность подсказывает возможность такой же нацеленности бытового опыта. Только что в этом случае должно выполнять функцию аналога языковой действительности Вероятнее всего, это должна быть мыслительная деятельность человека. Что же остается вне этой действительности Полагаю, что предметно-манипулятивная деятельность человека. Именно она становится основной целью языкового регулирования. Языковая деятельность в разговорно-бытовом стиле чаще всего неконтролируема, небрежна, автоматизирована. Говорящий не следит низа содержанием, низа формой такой речи. Как писал Бронислав Малиновский, в своем первичном употреблении язык [...] является образом действия, а не орудием рефлексии. Применение лингвистической метафоры позволяет выдвинуть в качестве рабочей гипотезы положение об арефлексивном (автоматизированном) характере всего обыденного опыта. Предполагаю, что в быту предметно-манипулятив- ная деятельность осуществляется с минимальным привлечением трансцендентальных способностей. Деловая речь, напротив, рациональна, точна (терминологич- на) и социально однозначна (усреднена. Ее задание – максимально способствовать взаимопониманию (на условиях понятности) и выполнению совместных трудовых действий. Вероятно, такой должна быть также информация, порождаемая в деловой деятельности. Научные тексты также рациональны, точны и однозначны, но здесь однозначность носит индивидуализированный характер научный текст должен быть внутренне связным. Кроме того, научные термины абстрактны, тогда как деловые чаще всего конкретны. Можно предположить, что где-то на этом рубеже пройдет линия, разделяющая познавательную и деловую активность. Сходно отличие публицистической и художественной речи. Публицистическая речь образна и персуазивна. Она обслуживает сферу общественных взаимоотношений. Разумно предположить, что функциональная сущность этой сферы должна состоять в эмоциональном взаимодействии (состязании) людей в их общественных контактах. Художественная речь также образна, однако, в отличие от общественно конвенциональной публицистической речи (языковые единицы здесь должны обладать общественной значимостью, она сугубо авторская. Отсюда предположение, что принципиальная разница между общественной и эстетической деятельностью должна заключаться в степени социализации и индивидуализации информации. Ноне только. Публицистика нацелена на обслуживание общественной коммуникации (пропаганды и агитации, в то время как эстетическая речь обозначает художественный вымысел. Вероятно, это тоже должно учитываться при дифференциации этих типов опыта. Языковая прагматика, таким образом, определяет стилистическую структуру всей языковой деятельности. Как писал Б. Малиновский, «[...] язык служит определенным целям, [...] функционирует как орудие, используемое и приспособленное к определенной цели. Это приспособление, эта взаимозависимость между языком и способами его использования оставляет свой след в языковой структуре» 33 Замечу, что перенос идеи стиля коммуникативной деятельности на структуру опыта в целом представляет не метафору, а метонимию, поскольку тип коммуникативного поведения не сходен стем или иным типом опытной деятельности, но смежен с ним. Коммуникация (включая и автокоммуникацию) является неотъемлемой частью любого человеческого целесообразного действия. То, что выделяемые в лингвистике стили речи или языка а, может быть, все-таки стили языковой деятельности) обнаруживают аналогичные черты с типом опытной деятельности, возможно, неслучайно. Практически все лингвисты, занимающиеся стилистикой, согласятся стем, что стилистические типы речи или языка закреплены за одной из наиболее общих сфер социальной жизни или выступают в той или иной социально значимой сфере общественно-речевой практики людей. Это достаточно тривиальные суждения. Но тем не менее философы и социологи нечасто обращают внимание на взаимную зависимость деятельности (опыта) и коммуникации. Замечу также, что в последнее время все чаще языковеды склоняются к использованию термина стиль применительно к понятию языка, а не речи, хотя традиционным все еще считается термин функциональный стиль речи. Объясняется это тем, что понятие стиля предвидит такую черту, как инвариантность. Речь же как актуальное коммуникативно-вербальное действие представляет собой фактическое здесь и сейчас бытие, коммуникацию a recentiori. Если о речи и можно говорить как о речевой деятельности, то исключительно как о структурной функции вербального опыта, тес точки зрения структуры языковой деятельности в целом. Именно в этом смысле следует понимать употребляемые мною термины научная речь или публицистическая речь». Каждый акт речи может быть рассмотрен в функционально- прагматическом исследовании двояко во-первых, с функциональной точки зрения – как актуальное высказывание (речевое действие и его следствие – текст) и, во-вторых, с прагматической точки зрения – как реализация определенной социально-регу- лятивной цели (интенции) по определенной языковой модели. В первом случае каждый акт речи может и должен быть рассмотрен как уникальное явление, существующее ровно столько, сколько он продолжается и неотделимое от коммуникативной ситуации, в которой оно возникло. Во втором случае этот же самый акт речи может и должен быть рассмотрен как реп- резентант какого-то типа языкового поведения субъекта речи. При этом типичность языкового поведения может касаться как объектных (функциональных, таки субъектных (прагматических) черт коммуникативного акта (дискурса. Типичной может быть таили иная сфера коммуникации (например, коммуникация при купле-продаже, на производстве, в публичном месте, при восприятии художественного произведения) или коммуникативная ситуация (в очереди, у кассы, при выборе товара, торговля оценена рынке, при рекламации, при оформлении документов на покупку и под. – все это в пределах одной и той же коммуникативной сферы. Такой тип коммуникации (и шире – деятельности, опыта) условно может быть названо б ъ е к т ив н ы мили функциональным. Но типичными могут быть также регулятивные мотивы (желание приобрести товар, желание прицениться, желание сэкономить деньги, желание поговорить с продавцом, желание спрятаться от дождя в магазине, желание проверить компетентность продавца и т.д.) исп особы семиотического поведения субъекта (эгоцентрическое, партнерское, конкурентное или традиционное поведение, рациональное или эмоциональное поведение, конвенциональная или несвязная коммуникация и под. Такого рода тип речевой деятельности (и опытной деятельности в целом) можно квалифицировать как субъективный или прагматический. Во всех случаях мы встречаем внешне или внутренне детерминированные алгоритмы деятельности, совокупность которых и порождает нашу способность копытной деятельности. Понятно, что успех деятельности зависит от гармонии функциональных и прагматических условий опыта (сложнее ожидать успешного завершения акта купли-продажи в случае, когда покупатель зашел в магазин только затем, чтобы спрятаться от дождя, а продавец ведет себя с ним, как с типичным покупателем). Понятие успешность не следует понимать утилитарно. Оно вполне применимо и к эстетической или познавательной, этической или обыденной деятельности. Просто здесь успехом всякий раз будет считаться что-то иное получение эстетического удовольствия, удачное убеждение противника, решение научной задачи или выживание в сложной жизненной ситуации. Таким образом стиль вполне может стать методологическим понятием, применимым как типологический принцип не только для объяснения фактов и принципов языковой деятельности, но и для объяснения функций человеческого опыта в целом. Все сказанное позволяет, надеюсь, прояснить мое неприятие познавательной функции как центральной функции опытной деятельности (в т.ч. языковой. Язык участвует в семиотическом оформлении результатов каждого типа человеческой деятельности, а не только познавательной. Я предполагаю, что каждый тип деятельности обладает своей спецификой языковой коммуникации, а каждая прагмастилистическая разновидность языка реализует свою специфическую функцию (экзистенциальную, социально-персуазивную, профессионально-деловую, познавательную, эстетическую или философско-аксиологическую). Но самым важным в этом вопросе мне кажется относительная автономия языкового стиля и типа опытной деятельности. Далеко не каждый текст, выдержанный в публицистическом, художественном, научном или деловом стиле является полноценной вербальной экспликацией социально-этической, эстетической, познавательной или экономической деятельности. Здесь возможны, как минимум, два способа рассуждения либо стиль – это чистая языковая форма, либо он не сводится только к формальным средствам, нов равной степени затрагивает и семантику, и прагматику данного типа деятельности. В первом случае придется говорить о соответствии или несоответствии стиля тому или иному типу деятельности, а во втором – о стилистическом качестве данного текста, те. о степени соответствия стилистических характеристик текста эталонным свойствам некоторого стиля. Чтобы проблема стала понятнее, приведу пример. В ряде своих книг Виктор Суворов, анализируя советские академические издания по истории Второй мировой войны, наглядно демонстрирует, что, выдержанные в ключе научного стиля, эти работы, тем не менее, никак нельзя назвать научными. Прежде всего там отсутствуют базовые факты (что, согласитесь, существенно для исторического научного текста, а если таковые присутствуют, то они либо недостаточны (например, поданы проценты без абсолютных чисел, либо идеологически обработаны, те. денотация факта не отделена или очень нестрого отделена от их коннотации. Кроме того, в большинстве случаев в этих работах, по мнению Суворова, либо вовсе нет аргументации (что существенно для научного типа деятельности в принципе, либо эта аргументация алогична, противоречива или носит чисто эмоциональный характер (что свойственно, скорее, текстам идеологическими пропагандистским. Возникает вопрос, можно ли считать такой текст научным, ноне до конца (те. несоответствующим стандартам научности) или же следует говорить о том, что научен только стиль изложения (книжность, обилие терминов, абстрактной лексики, сложных логико-синтаксических конструкций, ссылок, цитат, отсутствие стилистических вольностей художественно-публицистического типа, асам текст придется счесть продуктом политико-пропагандистской деятельности? Второй пример. А. П. Репьев в книге Язык рекламы пишет, что во множестве случаев то, что выдается за рекламу (и функционирует в качестве рекламы, таковым не является и напоминает рекламу только самыми общими внешними формальными признаками. По сути же (те. по выполняемой функции) это либо деловая информация, либо грубая агитация (вплоть до вербального насилия над клиентом. Реклама, по его мнению, несомненно, должна убеждать, нона деловой основе. В последнее время, как известно, ведется нечто вроде борьбы против непорядочной и безнравственной рекламы (насколько могут быть нравственными и этичными отношения там, где речь идет о материальной корысти, не мне судить. Таким образом, можно раздельно исследовать деятельностные функции и функции семиотизации этой деятельности (текст может семиотически выглядеть как реклама, но при этом не быть рекламой). Неоднократно юмористы и сатирики создавали пародии на философские, научные, деловые (например, канцелярско-админис- тративные), религиозные, рекламные или политические тексты. Что позволяет создать такую пародию Очевидно, возможность выделить типичные формальные стилистические средства, которые, контрастируя с семантикой подчеркнуто иной прагматики, создают художественный эффект. В данной работе меня, однако, интересует не стилистика как чистая языковая форма построения текста, но целостная вербализация того или иного типа опытной деятельности. Поэтому речь будет идти о семиотике отдельных сфер опыта, а не о стилях языковой деятельности (это только один из частных моментов такой семиотики). Специфика семиотики каждого из типов деятельности создается объектом означив ан и я (первичная картина мира, моделирующая предметно-событийный феноменальный мирили вторичная картина мира, моделирующая виртуальный мирра сч лене н нос т ь ю или нерасчлененностью объекта (нерасчлененный объект, содержание объекта или форму объекта) и иерархией сторон объекта (доминированием содержания над формой или наоборот прагматик ой коммун и кати вносе миотического действия (экзистенциальная или осмысливающая се- миотизация, деловая, персуазивная, познавательная коммуникация или эстетическая коммуникация). Параллель стиль языка – тип опытной деятельности – это лишь предварительная лингвистическая гипотеза, легшая в основу типологии опыта, изложенной в данной книге. Об этом пойдет речь ниже. Пока же следует сосредоточиться на техническом компоненте методологической концепции – методике функцио- нально-прагматического изучения опыта 171 |