книга лещака1. Пра гматической теории языкового опыта
 Скачать 0.98 Mb.
|
|
§ 2. ОНТОЛОГИЯ СЕМИОТИЧЕСКОГО И ВЕРБАЛЬНОГО ОПЫТА 1 Лингвосемиотический опыт как объект исследования (вводные замечания) Определить существование языка – значит задать контексты деятельности, в которых нечто проявляет себя именно как язык. [...] Онтология языка – это деятельностная онтология. В. П. Литвинов Остановимся теперь на сущностных (онтологических) свойствах объекта лингвофилософского осмысления, каковым традиционно считается языка в функционализме – языковая деятельность. Чтобы быть последовательным в терминологии, определю этот объект как вербальный (или лингв осе- миотический) опыт. Отвлекаясь от традиционного взгляда на язык как объективное явление (систему материальных, идеальных или идеально-материальных знаков, существующую в некоторой этнической культуре (например, в виде множества артефактов, Духа народа или коллективного сознания) или даже в реальной физической (биологической, физиологической) действительности, сосредоточусь на собственно антропоцентрическом (менталистском) понимании онтологической сути вербального опыта. В этом смысле следует принять во внимание две наиболее распространенные версии аналитического антропизма, которые по ряду признаков могут показаться весьма сходными с функционализмом. Это трансформационно-когнитивистская концепция или когерентизм (Н. Хомский, Х. Патнэм, Дж. Лакофф, Р. Лангакер) и коммуникативная концепция или конвенционализм (У. Селларс, Дж. Л. Остин, Дж. Р. Серл, Д. Дэвидсон, ПФ. Строссон). Признавая язык индивидуально-человеческой способностью, представители обеих версий расходятся в оценке его сущностных свойств. Для одних язык – ментальное средство познания и выражения убеждений, для других – вполне ощутимое орудие коммуникации (вспомним споро функциях языковой деятельности, рассмотренный в предыдущем параграфе. Несложно увидеть в этом противостоянии следы старого спора идеализма с реализмом. Для идеалис- тов-антропистов язык – это врожденная способность к познанию, творчеству и самовыражению, для антропических реалистов же (как правило, это бихевиористы) язык – благоприобретенный инструмент интерактивного поведения и приспособления. С типологической точки зрения первых можно определить как представителей индивидуалистической методологии, вторых – как сторонников умеренного феноменализма. Какова же в данном споре позиция прагматического функционализма Она между этими двумя крайностями. Первый взгляд игнорирует социальную регулирующую функцию опыта, второй не учитывает смысловой и психологический онтологический характер опыта. Функционально-прагматическое понимание вербального опыта (языковой деятельности) предполагает следующее его определение это функциональное отношение картины мира и семиотической интенции к сигнально-комму- никативной манипуляции. Указанный функциональный способ мышления позволил мне определить также составные вербального опыта. Отношение картины мира к вербальной коммуникации можно назвать языком (языковой системой, отношение языка и семиотической интенции к сигнальному потоку – речевой деятельностью, а функциональное отношение речевой деятельности к сигнальным манипуляциям – текстами. Из указанных определений понятно, что между этими крайними точками находится огромное количество опосредующих функций, связывающих вербальный опыт в единое целое и, одновременно с этим, делающих его интегральной частью всего человеческого опыта. Понятно, что наличие таких опосредующих функций требует доказательств и их выделение пока выглядит как простая декларация. Однако, как мне кажется, многое прояснится после того, как ниже будет рассмотрена функциональная и прагматическая типология опыта. Применительно к данной проблеме вопрос должен звучать так свободна ли автокоммуникация или, если угодно когнитивистам, вербальное самовыражение) от типов опытной деятельности ив частности, от типа социального коммуникативного кода (проще говоря, от стиля речи Если окажется, что наше внутреннее оперирование информацией в вербальной форме (внутренняя речь) никак не обусловлено коммуникативной ситуацией и социальным окружением, придется признать независимость обеих основных функций языковой деятельности экспрессивной и коммуникативной. В этом случае нужно будет задуматься над тем, почему существует множество социоэтнических кодов общения, которое соответствует количеству общающихся сих помощью социальных и этнических группа не один код, свойственный нам всем как биологическому виду, или не столько же кодов, сколько существует психических особей. Боюсь, что в обоих случаях нам придется покинуть границы антропоцентризма и уйти либо в область метафизики, либо в область чистого материалистического феноменализма. А как быть с проблемой врожденности или обретенности в опыте Я полагаю, что окончательный ответ на этот вопрос не релевантен для прагматического функционализма, так как непосредственно не влияет на понимание языковой деятельности человека. В качестве рабочей гипотезы можно принять обе концепции в их взаимодействии. На сегодняшний день больше аргументов срабатывает в пределах эмпирической концепции, хотя ряд парадоксальных фактов (например, непроизвольного владения языками, которых человек не учил) можно объяснить только на основе теории врожденности. Эта проблема станет значимой тогда, когда мы повсеместно и массово начнем встречаться с фактами наличия некоторых языковых знаний, умений или навыков, не полученных опытным путем. Однако это уже проблема, скорее, гносеологического характера. *** Здесь я опять вынужден сделать терминологическую паузу и рассмотреть номинацию базовых понятий лингвосемиоти- ки. Языковая деятельность как интегральная составная человеческого опыта в целом должна рассматриваться как часть более общей антропологической функции – семиотической деятельности. Термин семиотическая деятельность (гораздо более адекватный функционально-прагматическому пониманию проблем семиотики, чем синонимичный ему термин «семиозис») не нов. В русскоязычной науке его уже давно использовали в школах Ю. Лотмана и Г. Щедровицкого. Достаточно широко используют его и сейчас (В. Абашев, В. Гудов, В. Е. Еремеев, В. Б. Кашкин, НИ. Куприянов, Т. С. Нифанова, В. М. Розин, Н. Г. Салмина, Н. Сироткин, А. Соломоник и др. Языковым вариантом этого понятия является также весьма распространенный термин знаковая деятельность (Э. Д. Владимирова, В. П. Да- ниленко, АН. Исаков, И. Е. Ким, Д. П. Мозговой, МВ. Никитин, Д. Аи Б. Д. Нуриевы, И. И. Осинский, В. М. Розин, ЕЕ. Сапогова, М. Д. Эпштейн и др. Сходными (хотя и не аналогичными) можно считать термины семиотический процесс, встречающийся еще у Соссюра и семиотическое поведение. В терминологическом плане мне важны здесь три момента во-первых, антропологический и функциональный характер семиозиса, во-вторых, инвариантность, регулярность и целенаправленность совершаемых человеком семиотических интеракций, в-третьих, целостный и системный характер знаковой коммуникации. Все это как нельзя лучше передает ключевой для прагматического функционализма термин деятельность. Суть оговариваемого объекта может быть передана также термином семиотический опыт, употреблявшимся Ю. Лотманом, М. Мамардашвили и А. М. Пятигорским, а также многими другими российскими учеными (напр, О. В. Пустовойтом, С. С. Руснак, Г. Г. Слышкиным, В. Н. Соколовым, Ю. А. Сорокиным, У. В. Ульенковой, И. И. Шевченко) и синонимичным ему, хотя и несколько реже встречающимся термином знаковый опыт (В. Н. Шапалов). Этот последний использован, например, в переводе на русский язык книги Сьюзен Лангер Философия в новом ключе (Susanne Ка Проблема заключается в том, что традиционно в семиотике в качестве основного объекта исследования представляют либо отдельные знаки, либо статичную семиотическую систему, либо единичные акты означивания. Даже в случае представления семиози- са как целостного явления ему приписывают субстанциональные свойства, используя с этой целью пространственные термины семиотическое поле, семиотический контекст, семиотическое пространство или «семиосфера». В последнее время популярным стал еще один пространственный термин – семиотический пейзаж. Иногда используются также процессуальные термины семиотический акт, семиотическая (знаковая) ситуация или семиотический дискурс но все эти термины обладают объективистскими отчасти метафизическим оттенком значения и не предполагают установления зависимости между знаками, знаковыми системами или процессами, с одной стороны, и человеком 74 – с другой. Максимально эта семантика представлена в понятиях семиотической или знаковой действительности, а в наиболее чистом виде – в понятии сим ул як р а. Термины семиотические действия, знаковые действия, коммуникативные действия, языковые действия, речевые действия, языковые поступки или речевые поступки и под, хотя и указывают на субъект коммуникативного поведения, тем не менее называют только разовые события и не передают регулярного и целенаправленного характера человеческого общения. Сложнее обстоит дело с терминами семиотическое поведение, языковое поведение, речевое поведение, семиотическое (или знаковое) поведение. Здесь, без сомнения, присутствует и момент антропо- логичности, и момент регулярности, однако, будучи ключевыми понятиями бихевиористских исследований, все они приобрели устойчивую физико-физиологическую (рефлексологическую) окраску и ассоциируются не столько с целями, сколько с причинами коммуникативных поступков человека. Оба предлагаемых мной термина – семиотический (знаковый) опыт и семиотическая (знаковая) деятельность, сохраняют антропологические онтологические свойства и одновременно передают идею пространственно-временной системности (целостности, психосоциальной телеологичности и инвариантности исследуемого объекта 75 2.1. Типы сигналов и семиотических предметов takes place when one mind so acts upon its environment that another mind is infl uenced, and in that other mind an experience occurs which is like the experience in the fi rst mind, and is caused in part by that experience. I. A .Richards [...] языковой факт по своей сути не может состоять только из одной из указанных сущностей звуков или значений и для его существования необходимо наличие СООТВЕТСТВИЯ, но нив коей мере СУБСТАНЦИИ или двух СУБСТАНЦИЙ. Ф. де. Соссюр Прагматический функционализм отстаивает строго антропоцентрическое и социально-психологическое понимание знака и всего, что с ним связано. Знак – прежде всего, опытная функция (двустороннее отношение) и как таковая не может быть материальным, что декларирует большинство справочных и учебных пособий по семиотике. Физический предмет сам по себе не может быть знаком. Он может быть (может становится) субстратом сигнала, а точнее, становиться таковым только в процессе семиотической деятельности человека. Сказанное нив коем случае не должно трактоваться буквально, как превращение предмета во что-то иное. Просто предмет, воспринимаемый человеком как повод для появления у него (у человека, конечно) какой-то вторичной и косвенной информации, прямо несвязанной с этим предметом, в такой момент становится сигнальным средством в человеческой семиотической деятельности. Качающаяся за окном ветка, капли, стекающие по стеклу, вмятина на снегу или бой часов могут быть восприняты двояко перцептивно и семиотичес- ки. Если их воспринимать только как качающуюся ветку, каплю на стекле, вмятину на снегу или звуки (что очень сложно, учитывая глубокую вовлеченность современного человека в культурно- цивилизационное бытие, можно сказать о чисто перцептивном характере такого восприятия. Но ив этом случае все описанные феномены сами по себе не являются носителями какой-то информации (не обладают смыслом – в прямом понимании термина обладать. Зато когда при восприятии указанных физических объектов у человека возникает вторичная информация о ветреной погоде, дожде, животном, оставившем вмятину на снегу, или о полуночи, можно говорить о семиотическом восприятии определенных предметов и происходящих сними событий. Можно ли назвать эти предметы (ветку, капли, вмятину на снегу, звук) знаками Я думаю, нет, поскольку знак – это инвариантная информация о совмещения водной опытной ситуации двух типов сведений – чувственно-рассудочных (восприятия некоторого физического объекта и рассудочной информации о нем) и рассу- дочно-разумных (информации о каком-то ином объекте. Может быть, тогда назвать эти предметы сигналами (часто таких и называют Мне кажется, тоже нет. Сигнал, равно как и знак, должен быть двусторонним, те. а)быть неким сенсорным феноменом, б)относящим к какой-то мыслительной информации. Таковым является наше восприятие указанных физических объектов. Сигналом является не качающаяся ветка, а вид (образ) качающейся ветки, ассоциируемый в момент восприятия с идеей о ветреной погоде. Таким образом, и знаки сигнал – это семиотические функции, части человеческого опыта, а не его предметы. Поэтому сами по себе физические предметы, вызывающие в нашем сознании информацию о других, отличных от них самих предметах, лучше называть не знаками или сигналами, ас и гнал ь - н ы ми (или семиотическими) предметами .Знаки отличаются от сигналов своей чисто психической природой. Это функции инвариантного (трансцендентального) опыта, в то время как сигналы с онтологической точки зрения психо- физиологичны (это функции чувственного опыта. Сигнальные предметы, будучи феноменами природы (натурфактами или артефактами) являются лишь предметами опыта, ноне функциями самого опыта. Они по природе своей энергоматериальны. С точки зрения выполняемых ими функций в семиотическом опыте все знаки (и сигналы) можно разделить на коммуникативные (произвольные, регулятивные) и неком м у ник ат ив н ы е (непроизвольные, собственно-информативные). Различие состоит в том, используются некоторые семиотические предметы как средство коммуникации или же только как источник информации. Во втором случае можно говорить оп риз на ка х (свойствах) предметов и явлений, симптомах состояний и действий и следах действий. Все эти семиотические единицы служат для возбуждения в нас какой-то информации об объектах, отличающихся от них самих (назовем ее вторичной информацией. Наблюдение некоторого физического объекта или явления как семиотического предмета порождает феномен некоммуникатив- ного сигнала и ассоциируется с соответствующей вторичной информацией в нашей картине мира. Например, если дым из трубы мы наблюдаем непросто как окрашенное газообразное вещество, а как симптом горения огня в очаге или веяния ветра в определенном направлении, это значит, что мы обладаем соответствующей знаковой информацией в нашем семиотическом опыте. Принципиально признак, следи симптом отличаются друг от друга тем, что семиотические предметы признаков и симптомов соприсутствуют с обозначаемыми ими в семиотической ситуации фактами, а семиотический предмет следа всегда отстает от обозначаемого факта во времени. Слуховое восприятие стука по стеклу воспринимается как сигнал, синхронизированный с мыслью о капле дождя, а вид капли на стекле – как сигнал, синхронизированный с мыслью о дожде. В обоих случаях можно говорить о признаках или симптомах. Если же мы видим капли на стекле, ноне слышим стука и невидим ни вновь появляющихся на стекле капель, ни капель, падающих на землю (например, кругов на лужах, мы делаем вывод, что дождь уже прошел, а видимые нами капли – лишь его следы. Симптомы и признаки могли бы рассматриваться как один и тот же вид некоммуникативного сигнала, однако для удобства описания семиотической деятельности я предлагаю называть сигналы, информирующие о субстанциях предметах и явлениях, признаками, а сигналы, информирующие о процессах (действиях и состояниях) – симптомами. Сыпь может восприниматься как признак нездоровой кожи (предмета) и как симптом заболевания (процесса. Сьюзен Лангер предлагает рассматривать эти два типа некоммуникативных сигналов как различающиеся степенью связанности сигнального предмета с референтом Существует тонкое различие между признаком знаком) и симптомом. Оно заключается в том, что объект, обозначаемый через симптом, является полным условием, симптом которого есть некая подходящая часть например, красные пятна являются симптомами кори, а корь – состоянием, порождающими включающим в себя красные пятна. Признак, с другой стороны, может быть отдельной частью всего состояния, которое мы связываем с другой отдельной частью. Таким образом, кольцо вокруг луны – это часть погодного условия оно означает дождь, другую подходящую часть, а не характеризует все состояние погоды с низким давлением. Приведенные аргументы не кажутся мне достаточно убедительными. Красные пятна являются такой же необходимой составляющей и порождением кори, как кольцо вокруг луны – составляющей и порождением погоды с низким давлением. А значит оба сигнала можно определить как симптомы. Но если кольцо вокруг луны как часть определенной погоды предвещает дождь как другую ее часть, и поэтому квалифицируется как признак, то и покраснение как часть болезни может быть предвестником других частей этой болезни. А значит тоже может быть названо признаком. Все зависит от семиотической компетенции субъекта. Полагаю, что предложенная мною выше дистрибуция признаков и симптомов между понятиями о субстанциях и понятиями о процессах все же более прагматична. Как бы там ни было, но ни один из вышеописанных сигналов не может быть назван коммуникативным, поскольку появлению семиотического предмета не предшествовал волевой и целевой акт означивания с целью сообщения какой-то информации. Поэтому каждый человек в своей картине мира обладает собственным набором некоммуникативной знаковой информации один умеет прочитывать следы, обнаруживать симптомы и замечать признаки, а другой такой способностью обладает весьма ограниченно. И дело не в том, что семиотические предметы сами по себе проявляют или скрывают находящуюся в них вторичную информацию. В силу системной организации нашей картины мира каждый ее компонент опосредован огромным количеством отношений с другими компонентами. Следовательно, все зависит оттого, насколько развита структура картины мира (прежде всего структура его семиотического опыта) и насколько способен человек использовать свои семиотические знания в конкретной жизненной ситуации. Развитость структуры семиотического опыта – фактор, влияющий на пассивную семиотическую деятельность восприятие семиотических предметов и явлений, умение же пользоваться своими семиотическими знаниями – фактор, обеспечивающий активную семиотическую деятельность (семанти- зацию окружающей среды и семиотизацию предметов опыта. В любом случае некоммуникативные сигналы (и соответствующие им семиотические предметы) – это чаще всего продукты личностных опытных наблюдений, хотя они являются необходимым элементом целенаправленного обучения. Родители, знакомые, СМИ, школа, традиционные прецедентные тексты постоянно информируют новые поколения о том, что значит то или иное явление природы, как расшифровывать ту или иную предметную ситуацию, что скрывается затем или иным действием, о чем свидетельствует тот или иной признак предмета. В гуманитарных науках стало уже общим местом утверждение, что мир человека – это семиотический мир, мир сигналов и семиотических предметов. Но мне кажется в таких утверждениях допускается одна очень важная и существенная ошибка. Дело в том, что термин семиотический утрачивает свой смысл, если все вокруг объявляется знаком. Семиозис (понимаемый в духе Ч. С. Пирса, ЮС. Степанова или Ж. Дерриды) просто поглощает весь мир (либо в более мягких трактовках – весь человеческий опыта семиотика поглощает все науки. Такая постановка вопроса нефункциональна и непрагматична. В отличие от постмодернистов я не считаю, что знак может быть знаком себя самого и ничего больше (феномен т.н. «симулякра»). Когда я смотрю на какой-то физический предмет и вижу, а также понимаю его как дерево, то, даже если при этом я вспоминаю о чем-то ином, что связано в моей картине мира отношениями сходства или смежности с этим понятием (других деревьях, кустах, лесе, плодах, гнездах и птицах, древесине, костре или тепле, которое он дает и под, это еще не значит, что данный физический предмет является для меня семиотическим предметом, что дерево (как физический предмет) сигнализирует о чем-то и что вся эта ситуация необходимо должна трактоваться как семиотическая. Это обычная предметная деятельность, направленная в данный момент на физический предмет прежде всего как на дерево, а не как на нечто, которое должно информировать о чем-то ином. Семиотической эта деятельность станет только тогда, когда физический предмет перестанет восприниматься и пониматься только как дерево, те. если этот предмет из цели деятельности превратится в средство получения иной, более важной для меня информации, например, если этот предмет (дерево) – это только ориентир намоем пути или показатель наличия влаги в почве и под. В таких случаях меня интересует не сам предмет (как дерево, а то, что мне подсказывает информация о наличии дерева как такового. Так обстоит дело с непроизвольными сигналами, обнаруживаемыми нами входе предметно-семиотической деятельности. Впрочем, сказанное совершенно не значит, что некоммуника- тивные сигналы не могут превращаться в коммуникативные. Тот же дым мы можем использовать как сигнальное средство, если у нас существует конвенция относительно значения этого сигнала хотя бы с одним живым существом (даже с животным или даже только с самим собой. Последнее замечание может кого-то удивить, но здесь нет ничего необычного животные научаются реагировать на наши сигнальные действия, а люди часто придумывают себе какие-то только им одним известные и понятные сигналы (иногда именно для того, чтобы никто посторонний не смог воссоздать закодированную при их помощи информацию. Кашель может быть симптомом простуды или аллергии, но может быть использован как фатический сигнал (обращения на себя внимания с целью начала коммуникации) или как сигнал предупреждения. Принимая во внимание наличие предварительной договоренности и нерелевантности первичной сигнальной информации (для кашля таковой является информация о болезни, для дыма – наличие огня, для стука – наличие стучащего предмета, все коммуникативные сигналы обычно определяются как конвенциональные и арбитральные. Единственная поправка к традиционной характеристике коммуникативного сигнала, которую я хотел бы сделать, касается термина «конвенциональность». Дело в том, что этот термин омонимичен и может быть понят двояко либо как договоренность (условленность), либо как последовательность (регулярность. Конвенциональными во втором смысле должны быть все сигналы и знаки – как коммуникативные, таки некоммуни- кативные. Если я распознаю сигнал всякий раз по-иному – это разные сигналы. Коммуникативные же сигналы должны быть конвенциональны в первом смысле – они должны быть социально условленными сигналами. Коммуникация – это социальная реализация информации. Таким образом понимаемая конвенциональность становится основой регулятивности сигнала. Основными естественными средствами межличностной коммуникации у людей являются звуки, жесты, мимика, положение тела, выражения глаз и касания. Однако культурное общественное развитие человека породило целый ряд семиотических функций, которые можно было бы назвать собственно коммуникативными сигналами (поскольку их основная задача – служить средством общения) и культурными символами (их задача – быть условными сигналами-специ- фикаторами каких-то значимых для данной культуры смыслов. К собственно коммуникативным относятся прежде всего звуки речи, паралингвистические сигналы и праречевые жесты. Говоря о праречевых жестах, я имею ввиду не вторичную искусственную языковую способность – общение глухонемых, а первичную жестовую речь, вытесненную (хотя и не до конца) входе эволюции звуковой речью. Показательно, что наши ближайшие родственники по антропогенезу – приматы – зачатки своей символической способности реализуют не в звуковой, а именно в кинестетической форме. С. Лангер отмечает Как это ни странно, но именно потому, что все произносимые ею обезьяной > звуки обладают значением, – то есть все они прагматичны или эмоциональны ни один из этих звуков никогда не приобретает значения. Обезьяна даже не имитирует звуки просто ради забавы, как она имитирует жесты, и с трудом подражает тем приемам, которые не имеют для нее практической пользы. Вспомним также, что попытки обучить приматов языковой коммуникации с человеком дали эффект только в тактильно-жестовой форме (эксперимент Гарднеров с Уошо). При всей фантастичности многих гипотез Н. Я. Марра, его идея о генетической первичности жестовой речи кажется весьма вероятной (впрочем, неон первый выдвинул эту гипотезу ранее его хотя и с совершенно иной аргументацией выдвигали Руссо и Вундт). По мнению Марра, звуки речи не имеют ничего общего с естественным звукоиспусканием» 8 , между ними – пропасть перехода от выражения животных эмоционально-воле- вых состояний к человеческому понятийному мышлению. Марр, ссылаясь на исследования Леви-Брюля, в другой работе 9 пишет о широком распространении жестовой речи параллельно со звуковой во многих традиционных культурах. Логика его рассуждений, должно быть, такова чем глубже в прошлое антропосоциогенеза, тем более развита и функционально значима жестовая речь. Этот вопрос еще будет рассмотрен ниже Культурные символы – это всегда вторичные сигналы, те. сигналы, которые раньше функционировали как простые неком- муникативные или как собственно коммуникативные сигналы. Понятно, что языковые и речевые знаки (номинативные и предикативные, а также речевые сигналы (фонетические, графические, кинетические или тактильные, те. все вербальные знаки и сигналы являются коммуникативными (регулятивными) по своей функциональной направленности 83 |