Виноградов В.В. Проблемы авторства и теория стилей. Проблема авторства и теория стилей
 Скачать 3.34 Mb.
|
|
оно стоит перед нами еще неотразимее, еще сильнее, чем если б поэт вздумал обратиться — если б это было возможно — в грошового обличителя, наставителя, моралиста и т. п.» (125). 1 «Гражданин», 1873, № 13, стр. 423. 2 Там же, № 18, стр. 535. 3 Ф. М. Достоевский, т. 12, Дневник писателя за 1877, 1880 в 1881 годы, стр. 53. 4 Ф. М. Достоевский, Письма, т. II, стр. 291. 507 Ср. в «Дневнике писателя» (гл. II, «Старые люди»): «Рефлексия, способность сделать из самого глубокого своего чувства объект, поставить его перед собою, поклониться ему и сейчас же, пожалуй, и посмеяться над ним, была в нем развита в высшей степени»1. «Я ведь эту картинку только для одного примера поставил». («Дневник писателя», 1873, гл. IX, «По поводу выставки»2.) Следует также выделить несколько афоризмов и синтаксико-фразеологических построений, очень близких стилю Ф. М. Достоевского. «Опять, в тысячный и тысячный раз, наша поэзия, как и всегда, идет впереди общества и напоминает нам о наших силах среди нашего бессилья» (125). Как известно, мысль о направляющем, пророческом или, во всяком случае, исполненном предвиденья значении истинного искусства — одна из центральных мыслей - эстетики Достоевского. «Тихо и сильно, как всякая настоящая жизнь, проходит перед нами это глубокое лицо, живое до способности к комизму и серьезное до высокого, до трагизма, до слез» (125). «Созданье этого нового типа в нашей поэзии, типа чуть-чуть не центрального (по его близости к сердцу жизни)» (125). «Нам жаль, что поэт пренебрег здесь тою истиной, что и отрицательные типы существуют только поэтическою правдой, т.е. если отрицательный тип занимает главную роль в создании, то он должен изумлять нас своею жизненною энергией и силой («Скупой рыцарь», «Ричард III» и т. д.), так что в нас невольно теснится мысль: «Боже, какая роскошь жизни, и на что все это пошло!» (126). «...Вместо художественного типа автор открывает нам в своем созданье прореху, которая так и остается прорехой и только разрывает его композицию» (ср. гоголевский образ «прорехи на человечестве») (126). С авторством Достоевского легко связываются и живописные образы, которые затем еще более остро и многообразно выступят в «Дневнике писателя», — в характеристике выставки и картин Куинджи, В. Маковского, Перова, Репина, Ге. «...Если отрицательный тип, или вернее отрицательная фигура, играет второстепенную роль, то она в крайнем случае должна быть по крайней мере дополнительной краской, или же она — ничто, т. е. чистый промах художника!» (126). «Неужели и вправду нельзя было обойтись без такой длинной, скучной, вялой партии, как поимка черта дьяконом, и все это почти только для того, чтобы мотивировать смерть Ахиллы ют простуды! Нет, такой поэт, как г. Лесков, сам не может ве- 1 «Гражданин», 1873, № 1, стр. 15. 2 Там же, № 13, стр. 434. 508 рить, чтобы подобные места были чем-либо иным, как только серыми пятнами на его превосходной картине» (126). 8а принадлежность рецензии Ф. М. Достоевскому говорит и совпадение в содержащейся здесь оценке изображения смерти Ахиллы с замечанием Ф. М. Достоевского по этому вопросу в «Дневнике писателя». В главе VII «Дневника писателя»: «Смятенный вид» («Гражданин», 1873, № 8) Достоевский иронически отзывается о композиции «Запечатленного ангела» Лескова: «...Тут автор не удержался и кончил повесть довольно неловко. (К этим неловкостям г. Лесков способен; вспомним только конец диакона Ахиллы в его «Соборянах».) Он, кажется, испугался, что его обвинят в наклонности к предрассудкам и поспешил разъяснить чудо»1. Вообще, Достоевскому кажется, что Лесков не всегда достаточно глубок в изображении «вторых лиц» своих романов и повестей и во внутренней мотивировке событий и происшествий. Так, Достоевский склонен считать повесть «Запечатленный ангел» «в некоторых подробностях почти неправдоподобною». «И вообще в этом смысле повесть г. Лескова, — пишет он в статье «Смятенный вид», — оставила во мне впечатление болезненное и некоторое недоверие к правде описанного. Она, конечно, отлично рассказана и заслуживает многих похвал, но вопрос: неужели это все правда? Неужели это все у нас могло произойти?» 2 С этими критическими замечаниями о творчестве Лескова, сделанными четыре недели спустя после появления рецензии на «Соборян», в № 4 «Гражданина» за 1873 год, вполне гармонируют такие утверждения этой рецензии: «Автор хотел быть романистом, но здесь уж он не является художником, мастером дела. Нужны ль ему, как романисту, вторые лица, они (за исключением остающихся на дальнем плане, как Плодомасов, Пизонский, которые действительно прекрасны) — или совершенно бледны и бескровны, как весь персонаж уездных властей, или слишком готовы на все для автора, слишком марионетны, как межеумок Препотенский, или слишком докучливы своею растянутостью, как два карлика, которыми, впрочем, автор мотивирует прекрасные страницы своей хроники, или же, наконец, совершенно невозможны и отвратительны, как так наз. нигилисты: мошенник Термосесов и Бизюкина... Нужны ли автору, как романисту, переходы, пункты отдыха для пораженного, взволнованного читателя, нежные краски для противовеса резким. сильным, в целом всей композиции, он впадает в фокусы, каково, наприм., брезжущее утро, рисующееся каким-то жертвоприношением индийской богине Кали и разрежающееся потом в ничто, т. е. в совершенно для нас ненужное купанье исправника, 1 «Гражданин», 1873, № 8, стр. 224. 2 Там же, стр. 225. 509 лекаря, дьякона и др., впадает, что еще хуже, в крайности, и где же, в потрясающей последней части! Неужели и вправду нельзя было обойтись без такой длинной, скучной, вялой партии, как поимка черта дьяконом, и все это почти только для того, чтобы мотивировать смерть Ахиллы от простуды! Нет, такой поэт, как г. Лесков, сам не может верить, чтобы подобные места были чем-либо иным, как только серыми пятнами на его превосходной картине. Счастливое и блестящее исключение из таких переходных сцен составляет изображений грозы, застигшей Туберозова в его поездке -по благочинию в дубраве среди наших русских бесконечных полей; но опять не столько мастерство исполнения, сколь глубоко поэтическая концепция чарует здесь читателя» (126). Нельзя не привести еще одного аргумента в пользу авторства Достоевского. В № 1 «Гражданина» за 1873 год была напечатана рецензия на появившиеся в последних трех номерах «Вестника Европы» за 1872 год (октябрь, ноябрь и декабрь) главы романа (А. Пальма): «Алексей Слободин. Семейная история». Эта рецензия написана или самим Ф. М. Достоевским, или, во всяком случае, при его непосредственном участии. Трудно сомневаться в том, что Достоевский внес очень значительную долю своего авторства в ее текст. Недаром современные газеты, например, «Голос» (от 31 июня 1873 г.) иронически подсмеивались над тем, что Ф. М. Достоевский сам, будучи редактором «Гражданина» и автором этой рецензии, не постеснялся здесь собственный роман «Бесы», наряду с «Войной и миром» Л. Толстого и «Соборянами» Лескова, отнести к числу «капитальных произведений» тогдашней литературы, богатых типами. Но именно эти строки рецензии служили основанием для историков литературы отрицать авторство Достоевского в отношении этой редакции. Вот эти строки: «Типов, давайте нам типов, в литературе нашей нет типов, — вот слова, которые чуть ли не каждый день приходится говорить, приходится и выслушивать всякий раз, что речь заходит о нашей современной беллетристике. И действительно, отсутствие типов в литературе есть одна из многих болезней нашей эпохи. Уже наши журналы изобилуют романами, повестями, рассказами; но за исключением таких Капитальных произведений, как роман гр. Толстого, «Бесы» Достоевского, «Соборяне» Лескова-Стебницкого, много ли в них типов? Все это статуи, изваянные в самых замысловатых позах, где недостает одного: главной живой мысли, проникающей все произведение и объединяющей все его составные части»1. Однако в этих заявлениях нет ничего «неприличного» с точки зрения Достоевского. Достоевский был глубоко убежден, что образы его «Бесов» типичны. В сущности, именно эту идею он раз- 1 «Гражданин», 1873, № 1, стр. 21 — 22. 510 вивает в XVI главе «Дневника писателя» за 1873 год («Гражданин», № 50). «Нечаев» и «нечаевцы» для Достоевского — это обозначения типических категорий современных «существ». Еще в 1871 году Достоевский возмущается карикатурными изображениями нигилистов у Лескова в письме к А. Майкову (от 18/30 января 1871 г.)1. Конечно, может показаться нескромным отнесение автором своего романа, хотя бы такого как «Бесы», к «капитальным произведениям» литературы того времени. Впрочем, «капитальный» в данном контексте может обозначать и «основной» и «принадлежащий к большим формам». Любопытно, что Ф. М. Достоевский, отвечая на нападки газеты «Голос», иронизировал над «литературным приличием, очень похожим на то условное приличие общежития, которое воспрещает хозяину похвалить в присутствии гостей входящее в состав его обеда блюдо»2. Само собою разумеется, нельзя считать вполне исключенным предположение о том, что рецензия написана каким-нибудь другим лицом, например В. Ф. Пуцыковичем, и лишь подверглась правке со стороны Достоевского. Однако нельзя не связывать с именем Достоевского основные мысли этой рецензии (например, принцип общественно-психологического «правдоподобия» или оправданности характеров, принцип историзма изображения, вопрос о содержании типа или типичности и т. д.). В рецензии выдвигается как центральная проблема современной художественной литературы — проблема типов и их почти полное отсутствие или, во всяком случае, малочисленность, в текущей беллетристике. «Наши нынешние авторы как будто не понимают, что для создания типа не надо, чтобы обстоятельства жизни их героев и героинь были необыкновенные, и что чем обыкновенное жизнь, тем нагляднее и реальнее могут выходить типы» 3 (ср. то же изложение тех же мыслей в «Идиоте»). В качестве иллюстрации, кроме романа Л. Толстого «Война и мир», приводятся «Соборяне» Лескова. Но здесь в отличие от богатства типов в толстовском романе выступает реально лишь один тип — отец Савелий. О нем говорится так: «Свежо еще в нас воспоминание об отце Савелии „Соборян”. Эта убогая, по своему общественному значению, но колоссальная по своему богатству внутреннего содержания, личность священника, не приковывает ли она к себе, не очаровывает ли она собою именно потому, что тип Туберозова — это жизнь, и опять-таки будничная жизнь, где известные необыкновенные обстоятельства, проходящие чрез эту будничную жизнь, чуть-чуть 1 См. Ф. М. Достоевский, Письма, т. II, стр. 320. 2 «Гражданин», 1873, № 28, стр. 791. Заметка «Поток жизни неудержим». 3 Там же, № 1, стр. 22. 511 только усиливают колорит и освещение, но не создают ничего нового и не могут создать, ибо чтобы тип был удачен, он должен слагаться из пережитого всяким, автором и читателями, будничного, так сказать, духовного материала. Нам говорят в ответ: правда, типов нет, но знаете ли, почему их нет? — потому что их нет в нашей современной жизни. Трудно с этим безусловно согласиться всякому, кто мало-мальски углубился в недра нашей нынешней русской жизни. Туберозов «Соборян», не есть ли это современный тип с значением высокохудожественного произведения? Если это тип, то один уж этот факт доказывает, что в нынешней нашей жизни типы есть»1. О «вторых», или второстепенных, образах «Соборян» здесь вовсе нет упоминаний. Общность оценки образа Савелия Туберозова в обеих рецензиях несомненна. Правда, в связи с этим вопрос об авторстве рецензии на «Соборян» можно было бы повернуть в сторону кого-либо другого из сотрудников «Гражданина», например В. Ф. Пуцыковича. Но это маловероятно, если принять во внимание и стиль и ход мыслей в других статьях и заметках этого журналиста. Между тем своеобразие манеры изложения Ф. М. Достоевского в рецензии на «Соборян» выступает очень рельефно. В дополнение к тому, что уже было указано, можно прибавить, что к стилю и образам Достоевского ведет в рецензии на «Соборян» ироническое сопоставление современной ругательной критики с уровнем мнений пушкинского капитана Миронова. «Мы не высказали здесь и десятой доли тех соображений, которые неотвязно роятся у нас в голове ввиду такого замечательного созданья, как «Соборяне», — но это дело подробной, обстоятельной критической статьи — только не ругательной, заметим в скобках для иных критиков, для которых критика и ругательство все еще синонимы и которые, несмотря на свою мнимую просвещенность и образованность, все еще стоят на уровне мнений блаженной памяти пушкинского коменданта Белогорской крепостцы, который не советует молодому Гриневу сочинять, потому что все сочинители пьяницы и т. д. Но старый солдат был человек добрый, а нынешние так называемые критики — ну да что говорить об этом. — Избави бог и нас от этаких судей!»(126). Самая основная, центральная идея этой рецензии — противопоставление самобытных путей развития русской литературы истории литературы западноевропейской — также очень близка и дорога Достоевскому. «Замечательно, что из всех европейских поэтов никто в такой степени не пренебрегает, как именно русские, всем тем, что в композиции, в сочинении можно назвать в одном слове интри- 1 «Гражданин», 1873, № 1, стр. 22. 512 гой, т. е. преимущественно взаимодействием, комбинацией сил и личностей. Глубоко знаменательный, характерный факт! Как в самом деле проста постройка нашей трагедии, романа и даже лирики. Как проста наша трагедия в бессмертных созданиях Пушкина. Как всегда проста постройка романа у Тургенева, до того проста, что Запад назвал его «мастером новеллы» (а не романа). А простота в создании гр. Л. Толстого «Война и мир»! да всего не перечтешь!.. Как проста гениальная лирика Фета по глубине и непосредственности дарования (не по разносторонности) первого лирика новой Европы! Странно: наши поэты берут жизнь не в ее сложности, а в ее глубине. Форма романа между тем создана именно потребностью поэтической идеализации (типизирования) сложности жизни — и что же? Наши поэты менее всего романисты, а наши романисты прежде всего поэты, а потом уже романисты! Таков и г. Лесков в «Соборянах». За психологическим ростом Туберозова и близких к нему, исполненным — заметим это — с поразительною поэтическою силой, так что автор из полного, истинного юмориста-поэта переходит к концу в трагика-поэта, — за этим ростом, говорим мы, автор позабыл все остальное. Не веришь, что это остальное написано тем же поэтом, который создал Савелия Туберозова, до такой степени это все остальное слабо» (125 — 126). Любопытны в этой рецензии мысли о построении и значении положительных и отрицательных типов. «Роман этот, созданьем которого Н. С. Лесков поставил вне всяких сомнений свое глубокое поэтическое дарование, есть вместе с тем чрезвычайно знаменательное, отрадное явление в нашей образованности. В сферу поэзии нашей автор вводит в первый раз лица из русского духовенства и притом с чисто поэтическим отношением к ним, т. е. ставит перед нами положительные типы из этой среды. Г. Лесков открывает таким образом для нашей поэзии новую, нетронутую еще ею жизненную среду русского общества и народа. Заслуга немаловажная сама по себе и получающая еще большую важность ввиду критического положения нашего общества. Опять, в тысячный и тысячный раз, наша поэзия, как и всегда, идет впереди общества и напоминает нам о наших силах среди нашего бессилья» (125). Но рецензент очень отрицательно относится ко всем второстепенным персонажам романа (они-де все — отрицательные типы), особенно к образам мошенника Термосесова и Бизюкиной. «Эти двое последних составляют величайший поэтический грех уважаемого автора: это не только не типы, это даже не карикатуры, потому что для карикатуры в них совершенно нет соли — нет, это просто создания какого-то кошмара. Нам жаль, что поэт пренебрег здесь тою истиной, что и отрицательные типы существуют только поэтической правдой, т. е. если отрицательный тип занимает главную роль в создании, то он должен изумлять нас своею жизненною энергией и силой („Скупой 513 рыцарь", „Ричард III” и т. д.), так что в нас невольно теснится. мысль: „Боже, какая роскошь жизни, и на что все это пошло!” или, если отрицательный тип, или, вернее, отрицательная фигура, играет второстепенную роль, то она в крайнем случае должна быть по крайней мере дополнительною краской, или же она — ничто, т. е. чистый промах художника! В настоящем случае автор — чего не сделает ни один художник — предлагает нам поверить на слово, что подобное, ничем не мотивированное, голословное уродство, как Термосесов или Бизюкина, имеют в себе что-либо от плоти и крови создания, т. е. вместо художественного типа автор открывает нам в своем создании прореху, которая так и остается прорехой и только разрывает его композицию» (126). Критика способов изображения «вторых лиц» и второстепенных обстоятельств в композиции «Соборян» Лескова находится в полном соответствии с теми новыми приемами романной композиции, которые в это время вырабатывались Достоевским применительно к «Подростку». 14 октября 1874 года Достоевский сделал такую запись в своих черновых тетрадях: «В ходе романа держать непременно 2 правила: 1-е правило. Избежать ту ошибку в Идиоте и в Бесах, что второстепенные происшествия (многие) изображались в виде недосказанном, намеченном, романическом, тянулись через долгое пространство, в действии и сценах, но без малейших объяснений, в угадках и намеках, вместо того чтобы прямо объяснить истину. Как второстепенные эпизоды они не стоили такого капитального внимания читателя и даже, напротив, тем самым затемнялась главная цель, а не разъяснялась, именно потому, что читатель, сбитый на проселок, терял большую дорогу, путался вниманием. Стараться избегать и второстепенностям отводить место незначительное, совсем короче, а действие совокупить лишь около героя. 2-е правило в том, что герой — Подросток. А остальное все второстепенность, даже |