Демократия и сложность. Реалистический подход. Дзоло 2010. Серия п о лит и ческа яте ори я
 Скачать 7.66 Mb.
|
|
Participation. New York: Praeger Publishers, 1977. P. 1-48; Traber M. The Myth of the Informatic Revolution. London: Sage Publi cations, 1986. P 1-6. 291 ным миром влечет за собой тенденцию экономить на непосредственном политическом опыте вследствие того, что символический опыт обещает равный уровень удовлетворения, а также сильно снижает риск испытать разочарование. Помимо того, эффект зависимости, вызванный тем фактом, что значительная часть передаваемой информации относится к тем сферам опыта, которые недостижимы для получателей, имеет тенденцию выходить за пределы диапазона опыта, доступного им в обычных обстоятельствах. Поэтому одурманивающая дисфункция проявляется в апатии и операциональной инерции, особенно по отношению к традиционным формам коллективного участия в общественной и политической жизни. Увеличение объемов передаваемой информации сопровождается тенденцией к уходу во внутреннюю сферу частного опыта и личных взаимоотношений, где еще представляется возможным контроль за своим окружением и утверждение хоть какой-то остаточной личной идентичности. Аналогичным образом огромное количество политической информации, которую обрушивают на нас СМИ, искажая ее вследствие потребности в событийности и зрелищности, — не ведет ник более полному распространению политических знаний, ник повышению их качества, ник усилению мотивации, ник более высокому уровню общественного участия. По-видимому, в долговременном плане оно приводит кровно противоположному эффекту. Таким образом, можно сказать, что публичная сфера превращается в область рефлексий, в безвременное метаизмерение, в котором реальная публика пассивно соучаствует, словно в бесконечной телепередаче, идущей в реальном времени, — в приключениях электронной публики. Одновременно стем избыток информации дезориентирует всех тех, естественно составляющих подавляющее большинство, кто незанят распространением информации и не имеет доступа к Д. Дзоло. Демократия и с ложность. Главенство коммуникации привилегированным ресурсам. Когнитивный дифференциал между распространителями информации и ее получателями, отнюдь не уменьшаясь вследствие совместного обладания этой информацией, напротив, обнаруживает тенденцию к многократному увеличению. Те, кто имеет в своем распоряжении более значительные культурные, экономические и политические ресурсы, могут распоряжаться имеющейся у них информацией с большой выгодой для себя те же, кого судьба не одарила столь же щедро, просто не в состоянии расшифровать эту информацию и извлечь из нее какую-либо выгоду. Все это только усиливает асимметричную природу политической коммуникации и одурманивающую дисфункцию, которая подменяет личную ответственность и участие неинтерактивным восприятием коммуникации. Один из странных феноменов, проявляющихся в сложных обществах, состоит в том, что индивиды все чаще склонны подчиняться приказам политической власти без всяких на то причин. Подозреваю, что причина этого безусловного подчинения скрывается в одурманивающем внушении политического консенсуса, которое грозит ликвидировать один из классических аспектов западной политической философии и демократической теории — требование легитимности власти и обоснование политических обязательств не по типу замкнутого круга74. Более того, если, как представляется разумным, в теории непринятия решений предусматривается ка кая-то сила, которая усматривает проявление власти скорее в непринятии, чем в принятии решений (то есть когда проблемы, представляющие угрозу политической системе, незаметно устраняются из каналов принятия политических решений, то мы получаем еще один важный ключ к пониманию политических систем в постиндустриальных обществах. Поэтому необходимо провести анализ того, каким образом длительное влияние СМИ, и особенно эффект определения повестки дня, сказывается на склонности к отказу от принятия решений75. Сейчас уже не может быть сомнений в том, что политическое влияние средств массовой коммуникации не зависит от их предполагаемой склонности к навязыванию элементов конкретной идеологии или от их возможной способности оказывать капиллярное влияние на мнение и поведение индивидов. Такие представления были слабым местом теорий заговора, выдвигавшихся Оруэллом, Маркузе, Альтюссе ром и прочими. Опыт, как и неудача, идеологического и авторитарного управления политической коммуникацией в странах реального социализма однозначно подтверждают эту критику. Уже ясно, что в сложных обществах различные формы политического деспотизма могут сохраняться, лишь становясь все более утонченными и сложными в том смысле, что им все чаще приходится полагаться на убеждение, нежели на интеллектуальные репрессии и индоктринирование76. Идеологическая пропаганда оказывается в особенно уязвимой позиции именно тогда, когда она с прямолинейной бесхитростностью пытается привлечь внимание индивидов к содержанию своих политических посланий и добиться согласия с этим содержанием. Однако способность к сознательному проявлению внимания сильно ослаблена в том обществе, кото 75 См Bachrach Я, BaratzM.S. Power and Poverty. 76 Подтверждением этому могут служить недавние политические события в Германской Демократической Республике. Здесь старые методы марксистско-ленинского деспотизма проиграли западногерманским СМИ, которые в течение многих лет оказывали подспудное убедительное влияние на Восточную Германию. Влияние этой потребительской модели, согласно многим исследованиям, проявилось также в поразительном успехе консервативных партий на первых многопартийных выборах в Восточной Германии (март 1990 года). Д. Дзоло. Демократия и с ложность. Главенство коммуникации рое окружено постоянными нарастающим потоком символизированных стимулов. Кроме того, как справедливо отмечал Шумпетер, сознательное проявление внимания скорее мешает, чем помогает восприятию идеологически нагруженных сообщений. Как ни странно, именно по этой причине СМИ обладают наибольшим потенциалом влияния в демократических странах, где откровенная идеологическая нагрузка сообщений сравнительно невелика и способность СМИ к косвенному убеждению, соответственно, возрастает77. На практике политическое воздействие массовой коммуникации тесно связано с тенденциями к конформизму, апатии и политическому молчанию, которое проистекает не столько из того, что сказано, сколько из того, что не сказано, из того, что незаметно исключено коммуникационными фильтрами из повседневной сферы общественного внимания. Несомненно, молчание — самое эффективное средство подсознательного убеждения при массовой коммуникации и самый подходящий инструмент для своего рода отрицательного усреднения информационного общества. Политическая интеграция подобных обществ гораздо чаще осуществляется путем неявного снижения сложности тематики, задействованной в политической коммуни 77 Хотя признавая асимметричный и едва ли интерактивный характер массмедийной коммуникации, Дж.Б. Томпсон критикует миф о пассивном слушателе. По моему мнению, не может быть сомнений в трудности передачи откровенно идеологических сообщений средствами массовой информации, вызванной выборочным вниманием аудитории но к этому следует добавить, что одним из самых эффективных приемов коммуникации являются сообщения, воздействующие на подсознание и тем самым обходящие способность абонента к выборочному восприятию информации (см Thompson J.B. Ideology and Modern Culture. P. 24-25, 114-115,319). 78 C m .: Nimmo D.D.t Combs J.E. Subliminal Politics. Englewood Cliffs (NJ): Prentice-Hall, 1980. 295 кации, чем путем какого-либо позитивного отбора или обсуждения этой тематики. Молчание не ограничивается темами, уже отобранными для включения в политическую повестку дня. Оно распространяется в первую очередь на способность понимать эти темы и выражать их. Ведь едва они выйдут за рамки политического кода, стандартизированного СМИ, политические игроки явно лишатся возможности должным образом очертить эти проблемы, выработать четкую концепцию своих собственных интересов и сформулировать их воспринимаемыми социально эффективным способом. Исчерпав стереотипные выражения, политические потребители умолкают и становятся фактически немыми диапазон их возможностей для выражения и получения опыта наталкивается на пределы, уже установленные входе предшествующего снижения сложности. Подобно рабами иностранцам в полисной демократии, они становятся aneu logou, утрачивая способность к речи и коммуникации. Затем, как отмечает Элизабет Ноэль-Нойманн, они подвергаются Д. Дзоло. Демократия и с ложность Е. Die Schweigespirale: öffentliche Meinung, unsere soziale Haut. Munich: Piper Verlag, 1980. Engl, transl. Chicago: University of Chicago Press, 1984. P. 170-173. 80 Возможно, следует упомянуть, что Джанни Вагтимо, напротив, утверждает, что мир обобщенной коммуникации ведет к освобождению различий. Эрозия принципа реальности, происходящая под воздействием СМИ, допускает взрыв всевозможных локальных рациональностей — этнических, сексуальных, религиозных, культурных или эстетических, которые в конце концов получают право голоса поскольку уже не подавляются идеей об единственной, истинной форме человечества (см Ватт им о Дж Прозрачное общество. М Логос, 2002. С. 15). Эффект замешательства, который многие аналитики считают дисфункцией связанной с избыточными актами отбора, которые вызваны перегрузкой неинтерактивной коммуникации, интерпретируется этим автором как возможность для эмансипации личности. Такие взгляды кажутся мне любопытными, нома V . Главенство коммуникации интеллектуальному нажиму, вызванному их тревогой относительно нарушения законов социального конформизма. Поглощение спиралью молчания становится утешительной альтернативой для тех, кто не осмеливается пойти на риск изоляции, вызванной несогласием с массмедийным общественным мнением. Они знают, что если будут молчать, то могут рассчитывать на поддержку, гарантированную той или иной политической группировкой тем, кто разделяет предрассудки и пристрастия, на которых строится существование этой группы. Вполне возможно, что в соответствии с взглядами Шаттшнейдера, Бахраха и Лумана власть в информационных обществах следует понимать как способ коммуникации, посредством которого определенные игроки снижают для других сложность, заранее ограничивая пределы доступного им выбора и тем самым сужая горизонт их возможностей. Если это так, то становится ясно, где в подобных обществах находится скрытое и неконтролируемое ядро глубинной власти. Также становится очевидно, что демократия вин формационном контексте в основном совпадает с пределами открытости процессов коммуникации и, симметрично, стой степенью, в какой снижаются arcana Реализм как шумпетеровской, таки неоклассической доктрины теперь явно кажется рудиментарными устаревшим. Также очевидно и то, что демаркационная линия между демократией и тоталитаризмом, проводимая теоретиками плюрализма, крайне зыбка. Как мы видели, независимость общественного мнения и полицентризм средств массовой коммуникации, кото 81 Noelle-Neumann Е Die Schweigespirale: Öffentliche Meinung, unsere soziale Haut. Engl, transl. P. 37-57. 82 Schattschneider E.E. The Semisovereign People. P. 68: Определение альтернатив — это верховное орудие власти Ba chrach Р.у Baratz M.S. Power and Poverty. P. 38-51; Luhmann N. Macht. Engl, transl. Luhmann N. Trust and Power. 297 рые, помысли подобных авторов, служат решающим отличием, напротив, оказываются слабыми и неоднозначными факторами. В полном противоречии с классическими тезисами о демократическом плюрализме и научные исследования, и исторический опыт показывают, что способность СМИ к убеждению намного более эффективна в странах плюралистической демократии (и рыночной экономики, чем в тоталитарных государствах. Нельзя и согласиться стем, что слабая осведомленность, низкая компетентность и недостаток ответственности, почти единодушно приписываемые демократическим избирателям неоклассическими теоретиками, попросту являются характеристиками среднего гражданина. Как мы видели, Шумпетер даже сформулировал, так сказать, закон снижения интеллектуальной эффективности. Для него средний гражданин становится тем более беспомощным, чем больше он отдаляется от узкой сферы непосредственного опыта, и достигает наибольшей беспомощности, когда имеет дело с общими политическими вопросами, где приходится выносить решения, не опираясь ни на какое чувство реальности». Легко продолжить эти рассуждения и вслед за Геле- ном отметить, что в технологически развитых обществах вообще чрезвычайно трудно выделить какую-либо сферу непосредственного опыта, в которой индивиды существовали бы с надежным ощущением реальности, будучи уверенными в том, что пользуются независимыми критериями суждений на высоте своей интеллектуальной эффективности. Избыточная коммуникация и символическая стимуляция, по-види мому, достигают своей наибольшей силы в области частной жизни, включая сексуальные эмоции. Стремительно распространяющуюся по Северной Америке моду обращаться к психоаналитиками к другим, самым различным формам частного консультирования можно считать показателем общей утраты «чув Д. Дзоло. Демократия и с ложность. Главенство коммуникации ства реальности и растущей неуверенности существования в информационных обществах, достигших высокого уровня сложности. Вполне возможно, что феномен подростковых самоубийств, число которых постоянно растет в США и многих европейских странах, тоже заслуживает рассмотрения в этом же самом свете. Есть веские основания полагать, что подверженность влиянию СМИ пагубно сказывается не только на простых гражданах, но также (и даже в первую очередь) на тех, кто находится на более высоких уровнях активного общества — на тех самых индивидах, которые традиционно считаются истинным источником общественного мнения. Нехватка политической информации ощущается сейчас даже на высших уровнях специализированной культуры, где абстентизм и политическая апатия, когда-то свойственные почти исключительно бедной сельской глубинке и необразованным классам, теперь все шире распространяются среди неплохо образованной европейской и американской молодежи83. Тем не менее политическое воздействие массовой коммуникации не следует упрощенно понимать как непреднамеренный результат манипулятивных способностей, присущих конкретным политическим, экономическими интеллектуальным элитам любого О политической апатии в сложных обществах см, в частности Di Palma G. Apathy and Participation: Mass Politics in Western Societies. New York: The Free Press, 1970. Совершенно противоположная, хотя, no моему мнению, неубедительная гипотеза была сформулирована Р. Инглхартом: Inglehart R. Culture Shift in Advanced Industrial Societies. Princeton (NJ): Princeton University Press, 1990. Инглхарт полагает, что возросший образовательный уровень общества, снижение политической значимости половых различий и распространение «постматериалистических ценностей способствуют усилению когнитивной политической вовлеченности новых поколений в постиндустриальных обществах государства, причем как результат, эффективно ни велируемый «полицентризмом» и конкуренцией. На практике нельзя утверждать, что плюрализм информационных агентств, как местных, таки национальных, представляет собой какое-либо противоядие эффектам зависимости и искажения, развивающимся под воздействием СМИ, учитывая, что в этой сфере плюрализм не приводит к сколько-нибудь значительной конкуренции между производителями или к дифференциации их продукции84. Эта проблема в большей степени представляет собой системное явление, принимающее мировые масштабы и влекущее за собой вторую структурную трансформацию публичной сферы, еще более радикальную, чем та, классический анализ которой провел Юрген Хабермас. Ни один аспект общественной или частной жизни ни одного индивида, будь он простым гражданином или представителем правящей элиты, нельзя отделить, по крайней мерена нынешнем этапе, от процесса, который все в большей и большей степени принимает черты антропологической мутации». При подобных обстоятельствах становится еще более очевидной неправдоподобность тезиса, неявно выдвигавшегося Шумпетером и явно — Пламенацем и Сартори, о существовании полной совместимости между уровнем компетентности, требуемым от средних граждан в роли политических потребителей, и слабой рациональности их действий и податливости к политической пропаганде. Мне, наоборот, представляется, что суверенность политического потребителя, то есть независимость, рациональность и моральная ответственность гражданина, призванного выносить суверенные суждения об исходе конкуренции между партиями, превращается в пустые слова в условиях массированного повышения зрелищности теледе 84 Дж. Сартори сейчас, по-видимому, тоже согласен с этим мнением: Sartori G. Video-Power. R Д. Дзоло. Демократия и с ложность. Главенство коммуникации мократии, к которой сводится плюралистическое состязание между партиями, причем отнюдь не только в США. Подобная суверенность кажется еще более фиктивной сточки зрения исследований одурманивания, когнитивной зависимости, разобщения и политического молчания, вызванных длительным пребыванием под влиянием СМИ ЗАКЛЮЧЕНИЕ НОВАЯ МОДЕЛЬ ДЕМОКРАТИИ? С огласно знаменитой карте Норберто Боббио, одной из важнейших задач современной политической философии является поиск ответов на радикальные вопросы по таким темам, как оправдание власти, основа политических обязательств, природа хорошего управления и само значение слова политика. По моему личному мнению, предмет политической философии можно с немалой пользой расширить, включив в число изучаемых вопросов проблемы, присущие более углубленным категориям политической теории, в том числе те, что принадлежат к западной гуманистической и демократической традиции и к выдвинутой ею программе эмансипации. Мне представляется, что это позволит политической философии в современном постмодернистском культурном климате иметь некоторые основания для того, чтобы притязать на известную общественную пользу в том смысле, что позволит ей отказаться от поисков прибежища в упрямой защите условий существования нынешней власти. Однако при подобном подходе исследование политической теории превращается в рискованное интеллектуальное упражнение, которое может спровоцировать, даже в эпоху всеобщего разочарования видео логии, недоверие и раздражение, причем не только в кругах интеллектуального истэблишмента. Впрочем, подобная реакция нив коем случае не будет беспричинной в том случае, если на поставленные радикальные вопросы не удается — и невозможно — дать столь же глубокие ответы. И это, разумеется, тем более верно в нынешних обстоятельствах, когда классические проблемы политической философии все более усложняются в результате растущей глобализации и повсеместного переплетения политических ресурсов, социальных рисков и причин конфликтов. Создается впечатление, что политической философии, начиная по крайней мере со времен Руссо и Канга, был присущ неизбежный элемент интеллектуального и морального малодушия — в гем большей степени, чем более бескомпромиссной она становилась. Надеюсь, что эти замечания помогут объяснить мое нежелание предъявлять на суд читателя какое-ли бо формальное заключение к данной книге или, выражаясь более конкретно, какой-либо реальный проект новой модели демократии. На самом деле очень сильно сомневаюсь, что, даже если такая модель была бы создана, она могла бы кого-нибудь заинтересовать или иметь значение за пределами чисто академических кругов. Поэтому я ставлю перед собой задачу не строить модель демократии, а указать наряд моментов общего характера, по моему мнению вызывающих однозначную необходимость в реконструкции демократической теории. Их назначение в первую очередь состоит в том, чтобы выделить мою реалистичную позицию, хотя, возможно, в слишком жесткой форме, из прочих философско-политических парадигм. Но помимо этого, как я надеюсь, мои замечания сыграют роль пусть неполных, но конструктивныхуказаний, полезных для определения первых шагов в сторону более углубленных исследований. В связи с этим, вероятно, следует также отметить мою обеспокоенность тем, что мои представления о будущем демократии и вероятной судьбе информационных обществ, по всей вероятности, кое-кому покажутся чрезмерно пессимистичными. Само собой, уже написаны горы литературы о кризисе современности и лежащей в ее основе философии Просвещения, так что мне, по-видимому, следует как-то оправдаться перед читателями. В каком-то смысле я не огорчусь, если мои взгляды окажутся ошибочными и если иные интерпретации фактов и иные прогнозы докажут мою З а ключе ни е. Новая модель демократии неправоту. Безусловно, не следует исключать возможность того, что иные наблюдатели, обладающие большим воображением в социологическом плане и более оптимистичные, чем я, найдут возможность занять более утешающую и, возможно, даже более поучительную теоретическую точку зрения. Тем не менее перспективы не только развития, но даже простого сохранения демократических институтов в постиндустриальных обществах представляются мне крайне сомнительными — и не только вследствие эволюционных рисков, которые я попытался обрисовать в этой книге, то есть тенденций, свойственных политическим системам, которые управляют все более сложными обществами. Существуют также внешние риски, угрожающие будущему демократии, которые вынужденно остались за рамками данной книги, но которые, по моему мнению, требуют широкого междисциплинарного исследования. Под внешними рисками я понимаю явления, затрагивающие весь мир нынешний демографический взрыв, сопровождающийся возрастающим неравенством между небольшим числом демократических (и богатых) стран и большим числом недемократических стран, которые отнюдь не испытывают экономический рост — напротив, уровень жизни миллионов их жителей непрерывно снижается массовые перемещения населения, к которым, по всей вероятности, приведут эти условия, расистскую реакцию и кровавые конфликты по вопросу о получении гражданства, которые наверняка будут спровоцированы объективным требованием равноправия, стоящим за этими перемещениями постоянную военную угрозу, усиливающуюся вследствие широкого распространения ядерного, химического и биологического оружия в странах, где наблюдается экономический роста в бедных странах — вследствие неудержимого расползания терроризма, принимающего международный размах (собственно, терроризм сегодня даже можно назвать до Д. Дзоло. Демократия и с ложность ступной для бедных альтернативой экономического и военного превосходства великих держав и их участившихся попыток совместно образовать мировое правительство под эгидой ООН нарастание тенденции к экологическому дисбалансу, который повлечет неисчислимые последствия не только для качества жизни на планете, но и для самих политических структур индустриальных стран. Самым тревожным аспектом этой возможности беспорядков, перенаселения и загрязнения окружающей среды является недостаточность полиса, на которую ссылается Дэвид Белл, подразумевая под этим термином нехватку политического мышления и способности к управлению, которые бы своим уровнем соответствовали очевидному размаху, сложности и взаимозависимости проблем, требующих решения. Однако, по моему мнению, такая точка зрения не оправдывает катастрофических или апокалипсических настроений, хотя бы в силу крайней ненадежности бесчисленных предсказаний о будущем нашей планеты. Но вместе стем она также не оправдывает консервативного оптимизма таких мыслителей, как Фридрих Хайек, Карл Поппер и их многочисленных последователей, появившихся даже в бывших социалистических странах. Не оправдывает она и оптимизм другого рода, проявляемый теми, кто, подобно Ральфу Дарендорфу, усматривает в «посткоммунизме» ситуацию, особенно благоприятствующую прогрессу свободы, процветания и демократии. Наконец, она немо жет служить опорой и для упорных попыток Юргена Хабермаса соткать обрывки современного дискурса и представить получившееся при этом покрывало Пене лопы как своего рода философскую первую помощь, способную излечить отчаяние и демократов, и социалистов. Скорее, с моей точки зрения, следует опасаться того, что крах социализма, вместе с кончиной его эпохальных ожиданий о поражении капитализма и формального представительства, отнюдь не вдохнув З а ключе ни е. Новая модель демократии свежие силы в либерально-демократические и социал- демократические идеалы, напротив, затянет их в демократическую меланхолию — переплетение апатии, алчности и потребительской фрустрации, о чем недавно призывали задуматься Паскаль Брюкнер и Корне лиус Касториадис. Д. Дзоло. Демократия и с ложность iН е которые отправные точки iТеперь я приступаю к изложению некоторых принципиальных моментов, которые, как надеюсь, были выявлены входе данного исследования. На эпистемологическом уровне они призваны составить реалистичную альтернативу как политической науке, таки неоканти анскому морализму. На уровне политической теории они призваны дать основания для отказа от классической и неоклассической доктрин демократии и для согласия на «постклассическую» попытку реконструкции демократической теории Попробуем крайне осторожно и гипотетически предложить некоторые институциональные решения, которые в |