Уважение закона принадлежит законодательному сословию

• Название: Уважение закона принадлежит законодательному сословию
• Дата: 26.07.2021
• Размер: 1.36 Mb.
• Имя файла: 33__33__33__33__33__33__33__33__33__33__33_KhRESTOMATIYa_RAD_KO_.doc
• Тип: Закон; #225385
• страница: 2 из 24

Б.Н. ЧИЧЕРИН

Б.Н. ЧИЧЕРИН

но, однако, что при такой, хотя и совершенно туман­ной, постановке вопроса ни о каком равенстве не мо­жет быть речи. Каковы бы ни были границы челове­ческого познания, нельзя поставить на одну доску ге­ния и глупца, глубокого ученого и круглого невежду. Всего менее могут это делать последователи положи­тельной философии, которые признают науку высшим руководящим началом человеческой жизни. Основатель ее, Огюст Конт, был весьма далек от подобных выво­дов, не имеющих за собой ни фактического основания, ни логической связи.

Но не в одном только правоведении упадок фило­софии ведет к извращению понятий и к шаткости взгля­дов. Та же участь постигла все общественные науки. Человек, по природе своей, есть метафизическое су­щество; метафизические начала руководят его действи­ями; они входят, как основной элемент, во все обще­ственные отношения. Поэтому, как скоро метафизика была отвергнута, так все теоретические основания общества были расшатаны. Но так как без них нельзя обойтись, так как человек, будучи разумным существом, стремится дать себе отчет в своих действиях и в своих отношениях и с сознанными им началами соображает свои поступки, то, отвергнув метафизические основа­ния общества, надобно было заменить их чем-нибудь другим. Требовалось создать положительную науку об обществе, основанную на чисто опытных данных. Это и пытался сделать Огюст Конт. Он сочинил новую науку, социологию, которая должна была обнимать все отрасли знания, касающиеся человеческих обществ, служа им общей основой. В ней он видел венец воз­двигнутого им философского здания, которое, в сущ­ности, было полным отрицанием всякой философии.

В другом месте я подробно разобрал учение Конта и показал всю его несостоятельность. Полное извра­щение актов, при отсутствии всякого ясного взгляда, и чисто фантастическое построение будущего нормаль­ного общества — таковы были единственные резуль­таты этой попытки. Однако потребность выяснить себе основания человеческого общежития давала себя чув­ствовать, а потому, в новейшее время, пример Конта

нашел многочисленных подражателей. По этому пред­мету возникла довольно объемистая литература; в не­которых университетах учреждены даже кафедры со­циологии. Но так как научных оснований для постро­ения подобных зданий не было никаких, то из этого ничего не могло выйти, кроме довольно праздного разглагольствования. Сами социологи в этом сознаются. «Социология, — говорит новейший из них, Гиддингс, — была (надобно в этом признаться) субстанцией науч­ных вещей, составляющих предмет чаяния (a substance of scientific thing hoped for); но осуществление ее логи­ческих возможностей, по крайней мере, немного бли­же теперь, нежели когда Г. Спенсер писал свою про­буждающую главу о нашей потребности в такой на­уке». Ближе, однако, мы не подвинулись. Что и доселе, кроме праздных надежд, тут ничего нет, в этом может убедиться всякий, кто с истинно научным понимани­ем приступает к изучению произведений этой лите­ратуры.

Прежде всего, социологи не могут прийти к согла­шению насчет того, какая это наука. Одни говорят, что это — «наука абстрактная, которая должна заключать в себе истины общего характера»; другие, напротив, утверждают, что это — наука конкретная, описатель­ная, историческая и индуктивная. Очевидно, такое разногласие было бы невозможно, если бы эта наука существовала. Самое ее содержание показало бы, что это за наука. Никто не сомневается в том, какого рода науки математика, астрономия, химия, история, поли­тическая экономия; у них есть содержание, которое говорит за себя. Социология же пока пробавляется только чаяниями, а потому представляет широкое по­прище для самых разнообразных предположений.

На этот счет можно, однако, столковаться, ибо поле тут совершенно чистое: пиши, что хочешь! [...].

В истории философии права нового времени мы можем отметить четыре главные школы, представляю­щие последовательное развитие общественной мысли, в связи с самым ходом жизни: школу общежительную, нравственную, индивидуальную и идеальную. Перво­начально мысль исходит от того положения, что чело-

век есть существо общежительное, и выводит послед­ствия, необходимо вытекающие из этих отношений. Но так как здесь, по самому существу дела, оказываются два противоположные друг другу элемента: отдельные лица и связующее их начало, то исходящие из одного корня направления мысли, естественно, разбиваются на две противоположные точки зрения: одна берет за основание личность и вытекающие из нее права, дру­гая — отвлеченно нравственное начало, которому под­чиняется самое право. Из первой возникла индивиду­альная школа, из второй — нравственная. Наконец, эти противоположные направления сводятся к высшему единству идеальной школой, которая представляет та­ким образом высшее развитие философской мысли. К ней поэтому должна примыкать возрождающаяся потребность философского понимания. В особенности зачинатель и завершитель этого направления, Кант и Гегель, i maestri di color che sanno, по выражению Кэрда, заслуживают самого внимательного изучения со стороны юриста-философа. Кант, в своем глубоком анализе человеческих способностей, умел сочетать индивидуалистические начала французских философов XVIII в. с нравственными требованиями школы Лейб­ница. Гегель восполнил эту все еще чисто индивидуа­листическую точку зрения развитием объективных начал нравственного мира, осуществляющихся в чело­веческих союзах. Через это ее умственное здание че­ловеческого общежития получило такую цельность и стройность, какие оно никогда не имело ни прежде, ни после. И эта логическая связь не была куплена ценою насилования фактов; напротив, чем более юрист, изу­чающий свою специальность, знакомится с фактами, тем более он убеждается в верности и глубине опреде­лений Гегеля. Ни одно, может быть, из сочинений ве­ликого германского мыслителя не находит такого под­тверждения в явлениях действительного мира и не может служить таким надежным руководством в пони­мании фактов, как именно его философия права. В под­крепление этой оценки приведу суждение одного из самых основательных, трезвых и многообъемлющих немецких юристов нынешнего столетия, человека при-

том совершенно чуждого философии, но глубокого зна тока положительного права — Роберта Моля. В ceoeis капитальном сочинении «История и литература госу дарственных наук» он говорит: «Как великан выдвига ется Гегель среди этой жалкой посредственности. Даж< \. тот, кто не принадлежит к его школе и не согласен т с методою, ни с частностями предлежащего сочинения должен признать, что тут является высокая духовна* сила, гениальная самобытность, господствующий кру гозор и богатство материала. Преимущества и недо­статки равно носят печать величия... Конечно, Гегел! сам не представил полной системы государственны? наук, но он указал единственный верный путь, кото­рый к этому ведет. Что до сих пор так мало следовали по этому пути, — заключает Моль, — действительно не похвально, даже едва понятно».

В другом месте я подробно изложил содержание философии права Гегеля и указал, как на ее преиму­щества, так и на ее недостатки, вызывающие необхо­димость проверки и восполнения. Проверкою может служить, с одной стороны, история философии права, раскрывающая закон развития мысли, с другой сторо­ны, изучение законов, указывающее на ее приложение. Только в силу этой проверки философия права может сделаться прочно установленною наукою, опирающе­юся на непоколебимые основы умозрения и опыта. Без сомнения, вследствие такой проверки воздвигнутое Гегелем здание должно видоизмениться в некоторых частях; но существенное в нем останется. Положенных им оснований не могли поколебать ни последующие критики , ни теории позднейших философов.

Главный оппонент Гегеля, Тренделенбург, был за­чинателем того лжеорганического воззрения на мир и на человеческие общества, которое в положительной школе достигло таких чудовищных размеров. Другой противник, Шталь, построил систему, представляющую возвращение к теократическим началам и лишенную всяких научных оснований. Наконец Иеринт, который совершенно даже игнорирует Гегеля, довершил разло­жение правосознания в современной германской на­уке и практике. Умозрение было отвергнуто, и право

низведено на степень интереса. Ьсли мы хотим из это­го разложения выйти снова в светлую область мысли и знания, если мы хотим восстановить порванное пре­дание, то мы должны примкнуть именно к Гегелю, который представляет последнее слово идеалистичес­кой философии. Наука тогда только идет твердым шагом и верным путем, когда она не начинает всякий раз сызнова, а примыкает к работам предшествующих поколений, исправляя недостатки, устраняя то, что оказалось ложным, восполняя пробелы, но сохраняя здоровое зерно, которое выдержало проверку логики и опыта. Именно это я и старался сделать в предлагае­мом сочинении; оно представляет попытку восстано­вить забытую науку, которой упадок роковым образом отразился на умах современников и привел к полному затмению высших начал, управляющих человеческою жизнью и служащих основою человеческих обществ. Важность цели да послужит оправданием недостатков изложения. Считаю, во всяком случае, необходимым указать тот путь, который я признаю единственным верным.

| Гражданское общество

[понятие гражданского общества; состав гражданского общества;
право и экономический порядок!

Чичерин Б.й. Философии права

[...] Гражданское общество есть совокупность час­тных отношений между лицами, управляемых граждан­ским или частным правом. Кроме отдельных лиц, сюда входят и образуемые ими частные союзы. С этой точки зрения семейство входит в состав гражданского обще­ства, хотя оно имеет, как мы видели, свои собственные, специально ему свойственные начала.

Но и тут право устраивает только формальную сторону общежития. Содержание его составляют опре­деляемые правом интересы, материальные и духовные. Мы видели, что понятие об интересе к праву не при-ложимо. Интерес есть цель, которую ставит себе чело-

век; правом же определяется область его свободы, то есть возможность преследования этих целей совмест­но с свободою других. Правом установляются грани­цы, в которые интерес вносит жизненное содержание. При общении людей из этого возникает живое взаимо­действие интересов, которые, соединяясь и разделяясь, образуют бесконечно разнообразное сплетение част­ных отношений. Совокупность их и есть то, что назы­вается гражданским обществом, или просто обществом, в отличие от государства. Последнее название обозна­чает не столько юридическую, сколько жизненную сторону этих отношений. Однако оно употребляется и юристами. В Германии слово Gesellchaft, в отличие от государства, Staat, получило полное право гражданства. Установление понятия о гражданском обществе было одною из самых плодотворных мыслей Гегеля. Этим обозначался целый ряд явлений, имеющих свой специальный характер и управляемых особыми нор­мами права. Поэтому выдающиеся юристы, как Роберт Моль, Штейн и другие, усвоили себе эту мысль и при­нялись, за разработку этого понятия. Пошли споры о том, что такое общество и в чем состоит его отличие от государства: следует ли понимать под этим именем только частные союзы или, что вернее, всю совокуп­ность частных отношений между людьми? Но каково бы ни было различие взглядов относительно подробно­стей, самое понятие об обществе, как самостоятельной системе отношений, существенно отличной от государ­ства, можно считать прочно установленным в науке. iэтом могут сомневаться только те, которые не успели вдуматься в эти явления или мало знакомы с юриди­ческою литературой. В настоящее время в особеннос­ти, когда на первый план выдвинулись именно обще­ственные отношения, которые в борьбе классов при­няли угрожающий характер, самостоятельное значение этой области есть факт, кидающийся в глаза. Отличие общества от государства сделалось ходячей истиной, тризнаваемой всеми.

Для юриста, в особенности, это отличие составля-г, можно сказать, азбуку его науки, без которой нельзя |\,елать в ней ни единого шага. Признать, что обще-

закон остается один для всех. Им определяются как частные отношения людей между собою, так и права частных союзов. Это и составляет идеал права, а пото­му общегражданский порядок должен считаться окон­чательным. Но установление его возможно единствен­но вследствие того, что над гражданским обществом, как самостоятельным союзом, представляющим сово­купность частных отношений, воздвигается государ­ство, как представитель целого, которому вверяется охранение общего закона.

| Понятие права

[существо и основные наша орава]

Чичерин Б.Н. Философия права

[...] Что такое право?

Это слово, как известно, принимается в двояком значении: субъективном и объективном. Субъективное право определяется как нравственная возможность, или иначе, как законная свобода что-либо делать или требовать. Объективное право есть самый закон, оп­ределяющий эту свободу. Соединение обоих смыслов дает нам общее определение: право есть свобода, оп­ределяемая законом. И в том, и в другом смысле речь идет только о внешней свободе, проявляющейся в дей­ствиях, а не о внутренней свободе воли; Поэтому пол­нее и точнее можно сказать, что право есть внешняя свобода человека, определяемая общим законом.

Это определение просто, ясно и вполне приложи-мо ко всем явлениям. Если мы за исходную точку возьмем не субъективное, а объективное право, то мы придем к тому же результату, ибо все содержание юридического законодательства состоит в определении прав и обязанностей лиц, следовательно, их свободы с ее границами и вытекающими отсюда отношениями. Это и есть то, что закон призван определить и что поэтому составляет основное начало права. Можно было думать, что эти начала утверждены на таких креп­ких логических и фактических устоях, что сомневаться

в них нет возможности. А между тем в новейшее время они откинуты и преданы забвению. Свобода, по суще­ству своему, есть метафизическое начало, а потому, с отрицанием метафизики, пришлось и его подвергнуть изгнанию. Вместо свободы, основным началом права признается интерес. Метафизическая идея заменяет­ся практическою пользою [...].

Морализующие юристы, которые хотят личное пра­во определять общественным интересом, обыкновенно выставляют первое как явление эгоизма, а последнее как выражение нравственных требований. Но это мни­мо нравственная оценка прикрывает отрицание корен­ных нравственных требований, ибо она отрицает то, что составляет источник всякого права и всякой нравствен­ности, а именно: признание лица, как разумно-свобод­ного существа, которое само себе цель и само опреде­ляется к действию и которому, поэтому, должна быть предоставлена свободная сфера деятельности, где оно одно является хозяином, независимо от чьих бы то ни было чужих велений. Человек может пользоваться сво­им правом хорошо или дурно, в эгоистических вилах или приходя на помощь ближнему, это его личное дело; другие не в праве в это вступаться. Этого требует уважение к лицу. Клеймить же под именем эгоизма то, что вытекает из признания лица разумно-свободным существом и самостоятельным деятелем во внешнем мире, есть извращение всех понятий, подрыв самых оснований права и нравственности. Из всего этого ясно, что право есть начало формальное; содержание дается ему свободным движением жизни. Однако из этого не следует, что существо права ограничивается защитою этого жизненного содержания, то есть, опять тех же интересов, как утверждают юристы, которые, не признавая начала свободы, стараются сохранить за правом его формальный характер. Защита, какова бы она ни была, по собственному ли почину лица или действием общественной власти, существует лишь во имя того, что она призвана защищать. Юридическая защита дается только юридическому началу, то есть праву, поэтому, не она составляет существо права, а то, что ею охраняется. Вследствие этого, те, которые |

развивают эту теорию, сами, кроме внешнего призна­ка защиты, принуждены признать еще материальное право. Последнее и есть то, что требуется защищать и что, поэтому, составляет истинное существо права. Однако защита не есть только внешний, случайный придаток к праву. Она составляет неотъемлемую его принадлежность; это именно го, что придает ему спе­циальный его характер. В отличие от нравственности, право есть начало принудительное. И это признается не всеми. Те, которые смешивают право с нравствен­ностью, не могут отвергать этого признака, ибо он со­вершенно очевиден; но они считают его несуществен­ным. Если бы все люди были добродетельны, то не было бы никакой нужды в принуждении, а право все-таки бы существовало. Но дело тут вовсе не в том, доброде­тельны люди или нет; коренной вопрос заключается в отношении закона к свободе. В этом именно состоит су­щество, как права, так и нравственности, и в этом коренится и их различие. Юридически закон поддер­живался принудительною властью, нравственный за­кон обращается только к совести. Именно этим двоя­ким отношением ограждается человеческая свобода в обоих ее видах. Если бы юридический закон не быль принудительным, то внешняя свобода человека была бы лишена всякой защиты; она была бы отдана в жер­тву случайному произволу сильнейших. А с другой сто­роны, если бы принуждение было только внешним при­датком, который по усмотрению мог бы прилагаться к всякого рода действиям, то нравственный закон, в случае неисполнения, мог бы сделаться принудитель­ным, тогда внутренняя свобода человека всецело была бы отдана на жертву произволу общественной власти. Именно к этому ведет смешение права с нравственно­стью. Те, которые ратуют против эгоизма, утверждаю­щегося в своем праве, посягают на самое заветное святилище человеческого духа, на внутреннюю свобо­ду, которая одна имеет решающий голос в нравствен­ных и безнравственных поступках людей, подлежа суду общественной совести, но отнюдь не принудительно­му закону. Вынужденное действие теряет всякий нрав­ственный характер.

Из этого ясно, что право и нравственность опреде­ляют две разные области человеческой свободы: пер­вое касается исключительно внешних действий, вто­рая дает закон внутренним побуждениям. Ясно также, что право не есть только низшая ступень нравственно­сти, как утверждают морализующие юристы и фило­софы, а самостоятельное начало, имеющее свои соб­ственные корни в духовной природе человека. Эти корни лежат в потребностях человеческого общежития. Общество может составляться для чисто практических целей помимо всяких нравственных требований; но так как оно состоит из свободных лиц, действующих на общем поприще, то свобода одних неизбежно прихо­дит в столкновение с свободою других. Отсюда необ­ходимость общих норм; определяющих, что принадле­жит одному и что другому и что каждый может делать, не посягая на чужую свободу. Это требование вытека­ет из природы человека, как разумно-свободного су­щества, находящегося в отношении к другим, себе подобным. Но так как оно относится к области внеш­ней свободы, то эти нормы по необходимости носят принудительный характер, ибо только путем физичес­кого принуждения можно предупреждать и разрешать столкновения, происходящие во внешнем мире. Когда на человека нападают или хотят отнять у него то, что ему принадлежит, он, в силу присущего ему права, защищается, а так как он один может быть слишком слаб, чтобы дать отпор внешнему насилию, то обще­ственная власть, во имя юридического закона, прихо­дит ему на помощь. Для предупреждения физических столкновений между лицами необходимо, чтобы обще­ственная власть взяла защиту в свои руки; только этим путем может установиться порядок в обществе. С сво­ей стороны, нравственность не только не противоре­чит такому порядку, но сама требует, чтобы ему оказа­но было уважение. Нравственность, так же как и пра­во, действуем в обществе, а потому должна подчиняться тем условиям, которые необходимы для существования общежития, подобно тому как человеку, действующему в физическом мире, необходимо подчиняться его зако­нам. Вытекающие из общежития юридические законы

независимы от нравственных, так же как и физичес­кие законы независимы от человека; но в обоих случа­ях эти законы составляют необходимое условие деятель­ности, с которым надобно сообразоваться. В отношении к юридическому закону, вытекающему из требований свободы, признание его силы основано не на физичес­кой необходимости, а на разумном сознании потребно­стей общежития, без которого осуществление нрав­ственных начал осталось бы пустым призраком.

Право и нравственность имеют один корень — духовную природу человека; они действуют на одном и том же поприще человеческих отношений; внешние действия и внутренние побуждения тесно связаны друг с другом, а потому тут необходимо оказывается взаи­модействие двух начал, а вместе и потребность приве­сти их к соглашению. Это требование относится в осо­бенности к праву, ибо нравственный закон не имеет принудительного характера, а право может вынуждать свои повеления.

Основное правило, которым определяются эти отношения, состоит в том, что юридический закон не должен вторгаться в область внутренней свободы и определять то, что, по существу своему, не подлежит его действию. Сюда относятся религиозные убеждения человека; они выходят из ведения принудительной власти. С другой стороны, в собственной своей сфере юридический закон может отказать в помощи действи­ям формально правомерным, но по существу своему безнравственным, например, в признании законности процентов свыше известной нормы. Наконец, он мо­жет даже положить наказание за безнравственные поступки, когда они составляют посягательство на чужую личность или оскорбляют общественную со­весть; но такого рода постановления требуют особен­ной осторожности. Где есть совместная сфера, там раз­граничение не всегда легко; но общее правило должно состоять в том, что область нравственности не подле­жит юридическому закону, который имеет дело только с внешними отношениями свободы и касается внутрен­них побуждений лишь настолько, насколько они выра-Iжаются в действиях, нарушающих право.

Принудительным юридический закон становится тогда, когда он в известном обществе признается дей­ствующею нормой права. Таков закон положительный, который получает силу именно от этого признания. Вследствие того он может быть разный в разные вре­мена и у разных народов. Прилагаясь к жизни, общие начала права видоизменяются сообразно с условиями, потребностями, взглядами степенного развития обще­ства, в котором они призваны действовать. Отсюда раз­нообразие и изменчивость юридических норм. В этом выражается реальная сторона права, представляющая осуществление общих начал в жизненных явлениях. В этой сфере проявляется, вместе с тем, и человеческая вобода; от нее зависит установление тех норм, которы­ми определяются ее действия, и изменение этих норм ообразно с развитием правового сознания. Отсюда по-ятие о юридическом законе, как о произвольном чело-еческом установлении, в отличие от законов природы, оторые всегда и везде действуют одинаково. Это воз­зрение развивалось уже древними — софистами и вос­кресло с новою силою в настоящее время.

Оно грешит тем, что принимает во внимание одну внешнюю сторону или способ установления норм, упуская из вида связь их с самыми необходимыми и элементарными потребностями человеческого общежи­тия. Положительные нормы права составляют принад­лежность всякого общества. Они являются не только в устроенном гражданским порядке, но и на самых низ­ших ступенях общежития, здесь они имеют форму обычая, признанного всеми и которому все бессозна­тельно подчиняются. Обычай возникает чисто практи­ческим путем; он слагается из жизненных потребнос­тей, вытекающих из взаимодействия свободных единиц. Чем ниже сознание, тем более он имеет характер ес­тественного проявления присущих человеку духовных сил. Отсюда учение немецкой исторической школы, что прямо, подобно языку, представляет органическое яв­ление народного духа, вследствие чего оно должно раз­виваться не искусственными и произвольными мера­ми, а органическим путем, по мере развития народных потребностей и сознания.

Однако этот характер органического роста оно сохраняет только на низших ступенях. С высшим раз­витием сознания и жизни является противоположность воззрений и потребностей, а с тем вместе необходи­мость установить общие нормы, одинаково обязатель­ные для всех, что может совершаться только действи­ем общественной власти. Тогда право принимает фор­му положительного закона, в котором проявляется; свободная воля человека, но которого сила и действие в значительной степени зависят от условий той среды, где он прилагается. Это и есть господствующий тип в гражданском порядке. Но закон устанавливает только общие нормы. Приложение этих норм к бесконечному разнообразию жизненных явлений составляет дальней­шую задачу правоведения. Из этого возникает третья форма положительного права — право юристов. Здесь к практическим приемам присоединяются уже и те­оретические взгляды. Правоведение есть наука, кото­рая не только развивает в подробностях постановления законодательства в приложении к жизненным отноше­ниям, но и сводит к общим началам разнообразие по­становлений. Последние через это подвергаются выс­шей оценке; сознаются требования права, вытекающие из естественного разума, по выражению римских юри­стов. Эти сознанные юристами начала воздействуют и на самое законодательство, которое изменяется сооб­разно с этими указаниями. Положительное право раз­вивается под влиянием теоретических норм, которые не имеют принудительного знамения, но служат руко­водящим началом для законодателей и юристов. Отсю­да рождается понятие о праве естественном, в проти­воположность положительному. Это — не действую­щий, а потому принудительный закон, а система общих юридических норм, вытекающих из человеческого разума и долженствующих служить мерилом и руко­водством для положительного законодательства. Она и составляет содержание философии права. Что же дает нам в этом отношении разум?

Мы видели, что существенная задача состоит в разграничении области свободы, отдельных лиц. Для, разрешения ее путем, общего закона требуется общее

разумное начало, которое могло бы служить руковод­ством, как в установлении закона, так и в его приложе­нии. Что же это за начало?

Оно искони было присуще сознанию человеческо­го рода и всегда служило правилом для всех тех, кто беспристрастно, не взирая на личные интересы, раз­решал столкновения, возникающие из взаимодействия человеческой свободы. Оно было в совершенно созна­тельной форме высказано римскими юристами и не может составить предмет ни малейшего колебания для того, кто в праве видит не один только продукт прак­тической пользы; а условие истинно человеческого существования. Это начало есть правда, или справед­ливость. Самое слово показывает, что оба эти понятия, право и правда, проистекают — из одного корня. И это было высказано уже римскими юристами: jus a justitia appellatium est, право получило свое название от прав­ды. И все законодательства в мире, которые понимали свою высокую задачу, стремились осуществить эту идею в человеческих обществах.

В настоящее время, когда все метафизические
понятия подверглись отрицанию, идея правды, вместе
С другими была сдана в архив. Философствующие
юристы, как, например, Иеринг, ищут для права вся­
кого рода оснований, в практических целях, в полити­
ке силы, в эгоизме общества, но о правде у них нет и
пОмину. Даже юристы с высшими нравственными
побуждениями видят в этом начале не более как смут­
ный инстинкт, под которым можно разуметь все, что
угодно, и который следует устранить из объективного
обсуждения юридических норм. А между тем, только
оно раскрывает нам истинную их сущность и дает ключ
к пониманию явлений. Не выяснивши его, мы погряз­
нем в хаосе практических соображений или собьемся
на совершенно ложные пути. Конечно, одного смутно­
го инстинкта недостаточно для руководства; инстинкт
служит лишь указанием на присущие природе челове­
ка побуждения. Выяснение же этих побуждений, воз-
ш-дение их на степень сознательного: начала, служа-
■tffO человеку правилом действий, есть дело разума,
тигающего предметы не в случайных явлениях, а в

самом их существе. И этого достигнуть не трудно, ибо начала давно были выяснены высшими умами, кото­рые были светильниками человеческой мысли. Только реализм, отвергающий мысль во имя бессмыслицы, не хочет их ведать.

Искони понятие о правде связывалось с началом равенства. Справедливым считается то, что одинаково прилагается ко всем. Это начало вытекает из самой природы человеческой личности: все люди суть разум­но-свободные существа, которые созданы по образу и подобию Божьему и, как таковые, равны между собою. Признание этого коренного равенства составляет выс­шее требование правды, которая с этой точки зрения носит название правды уравнивающей [...].

[...] С признанием личности неразрывно связано признание того, что ей принадлежит, как последствие или произведение ее свободы.

В противоположность этому правилу, определяю­щему конкретное приложение, правды к разнообразию жизненных отношений, равенство остается отвлечен­ным или формальным началом, во имя которого общий закон одинаково распространяется на всех. В этом состоит равенство пред законом, высокий идеал, к которому стремятся человеческие общества и которо­го многие уже достигли. Сознание этого идеала издав-належало в душе человеческой. Отсюда старинное тре­бование, чтобы правосудие изрекало свои приговоры, не взирая на лица. Поэтому правда нередко изобража­ется держащею весы с завязанными глазами, в знак беспристрастия. Но осуществление этого начала в общественной жизни было делом долгой истории и упорной борьбы. Только в новейшее время оно полу­чило преобладание над разными историческими наро­стами.

В силу этого начала закон устанавливает общие для всех нормы и одинаковые для всех способы приобре­тения прав. Самое же осуществление этих прав и пользование ими предоставляются свободе. Закон ус­танавливает, например, право собственности и спосо­бы ее приобретения, но он не определяет, что кому должно принадлежать: это — дело самих лиц. Поэто-

му, кроме общего закона, для приобретения права ну­жен акт свободной воли, который дает юридический титул. Закон же охраняет то, что каждый приобрел за­конным путем и что, поэтому, по праву ему принадле­жит, от всякого посягательства со стороны других. Этим способом человеческая свобода сочетается с равен­ством перед законом.

При таком свободном взаимодействии лиц возмож­ны, однако, столкновения прав. Разрешение этих стол­кновений есть дело правосудия. Оно решает, что по закону принадлежит одному и что другому. Такое раз­решение не всегда легко, ибо приходящие в столкно­вение воли могут опираться каждая на признанный законом юридический титул. Возможно и то, что юри­дический титул оказывается на одной стороне, а меж­ду тем другая предъявляет требования, вытекающие из правды и которые поэтому разумным образом не могут не быть уважены. В самом законе, устанавливающем общие нормы права, неизбежно является недостатки и пробелы, присущие всем человеческим делам.

Если к разнообразию жизненных явлений прила­гать одну строгую мерку положительного права, то придется иногда отнять у человека то, что принадле­жит ему по существу дела, хотя и не по букве закона. Отсюда римское изречение: sum mum jus summa injuria. Тут на помощь приходит естественная справедливость (aequitas), в отличие от строгого права. Она состоит в примирении противоборствующих притязаний и в стремлении оказать уважение обеим волям, добросо­вестно проявляющим свою деятельность во внешнем мире. Нередко самый закон принимает во внимание ли столкновения и полагает соответствующие нормы; но еще чаще это делает суд, который этим путем смяг­чает строгие требования права естественною справед­ливостью. Этим способом римское гражданское право перешло от суровою права к праву народному (jus gentium), основанному на естественном разуме и на справедливости. В этих решениях суда принимается во внимание не только нормальный акт, но и самое его содержание. И к последнему прилагаются начала прав­ды уравнивающей. Основное правило здесь то, что при

взаимодействии равных между собою лиц должно подствовать уравнение и во взаимных услугах, как бы они ни отличались друг от друга качественно. Вслед­ствие этого, прилагаемая здесь правда получает назва­ние оборотной или меновой (justitia cornmutativa). Но очевидно, что для установления равенства между тем, что дается, и тем, что получается, необходимо, чтобы качественно различные предметы были возведены к общему отвлеченно количественному определению. Такое определение есть ценность, мерилом которой служат деньги, какова бы, впрочем, ни была их форма. Таким образом, эти понятия являются не только пло­дом экономических отношений, но и юридическим требованием. И тут, однако, последнее остается чисто формальным началом. Отвлеченное понятие правды не заключает в себе никаких оснований для определения, как ценности вещей, так и общего их мерила, а потому и здесь содержание определяется свободною волей лиц, которая руководится экономическими соображе­ниями. Ценность вещей зависит, с одной стороны, от потребности, которая в них ощущается, с другой сто­роны — от возможности ее удовлетворения, а так как потребности людей разнообразны и изменчивы, то никакого постоянного правила тут установить нельзя. Цена вещей, то есть измеряемая деньгами ценность беспрерывно возвышается и падает, вследствие чего то вознаграждение, которое вчера было справедливым, сегодня может оказаться несправедливым.

Таким образом, по самому существу этих отноше­ний, отвлеченные требования уравнивающей правды должны сообразоваться с свободным движением жиз ни, то есть с отношениями экономических сил. Это и делается тем, что все такого рода сделки предостав­ляются свободному соглашению лиц, которое одно мо жет принять во внимание все разнообразие местных, временных и личных условий. Закон вступается толь ко за их недостатком или в случае столкновений; но и тут он должен руководствоваться указаниями практи­ки. Когда требуется установить судом цену предмета, берется та, которая выработалась путем свободных с( > глашений.

сечь, однако, отношения, в которых принадлежность i вещей тому или другому лицу определяется не частны­ми соглашениями, а общим законом. Это бывает там, где приходится делить общее достояние или разлагать об­щие тяжести. Здесь выступает новое определение прав­ды — начало правды распределяющей, в отличие от правды уравнивающей. Последняя, как мы видели, при­знает людей самостоятельными и равными между со­бою лицами, находящимися во взаимных отношениях; первая же рассматривает их как членов союза, состав­ляющего одно целое. Одна руководится началом равен­ства арифметического, другая началом равенства про­порционального.

Последнее прилагается прежде всего в частных товариществах, в которые люди вступают доброволь-| но, но с неравными силами и средствами. Кто больше вложил своего капитала в общее предприятие, тот получает и большую часть дохода, соразмерно с вкла­дом. То же начало господствует и в тех союзах, кото­рые, возвышаясь над сферою частных отношений, образуют единое целое, связывающее многие поколе­ния. Таково — государство. На этом основано распре­деление государственных тяжестей соразмерно с сред­ствами плательщиков, а также распределение прав и почестей сообразно с способностями, заслугами и на­значением лиц. В государстве лице не есть только ра­зумно-свободное существо, равное со всеми другими; оно является членом высшего целого, в котором оно призвано исполнять известные, соответствующие его положению обязанности. Это различное общественное значение лиц порождает между ними новое неравен­ство, которое существенно видоизменяет естественное равенство, составляющее принадлежность гражданс­кой, или частной сферы. Там, где государственное начало поглощает в себе частное или значительно преобладает над последним, это отношение может дой­ти до полного уничтожения гражданского равенства, с чкм связано непризнание лица самостоятельным и йободным деятелем во внешнем мире [...].

в сознательное. Теперь обычай соблюдается ул^е п.с в силу только бессознательной привычки, бессозна­тельной к тому склонности, а в силу представления о тех неприятностях, какие влечет за собой наруше­ние обычая. Следовательно, привходит уже сознание обязательности обычая. Обычай соблюдается и тог­да, когда есть интерес, есть стремление его нару­шать, — соблюдается ради избежания тех неприят­ностей, тех невыгод, какие влечет за собой наруше­ние. Возникновение такого сознания об обязательности (oppinionecessitatis) и превращает простое обыкнове­ние, соблюдаемое бессознательно, инстинктивно, в сознательно соблюдаемый, в признаваемый обяза­тельным юридический обычай, являющийся перво­начальной формой выражения юридических норм. Таким образом возникновение права обусловлено со­знательным соблюдением известных правил поведе­ния как обязательных, но содержание этих перво­начальных юридических норм не творится созна­тельно. Оно дается бессознательно сложившимися

обыкновениями.

Такое объяснение происхождения права делает понятным так же, почему первоначально в праве ви­дят непроизвольный, необходимый порядок, почему ему приписывают даже божественное происхожде ние. Сознание людей находит право уже готовым, ус­тановившимся, как результат бессознательно выраба тывающихся обычаев. Не умея естественным путем объяснить их происхождение, в них видят божествен ное установление. Право получает таким образом I глазах людей значение объективного порядка, незо висящего от человеческой воли, стоящего выше люд

ского произвола.

Признавая исстари установившиеся обычаи обя зательными, человек не отличает в них первоначал!, но форму от содержания. Соблюдение обычая всеце ло признается обязательным: форма, так же как и кро ющееся в ней содержание. Потому первые стадии развития права всегда отличаются крайним форм.1 лизмом [...].