Воскобойников_тысячелетнее царство. Воскобойников, О. C
 Скачать 7.42 Mb.
|
|
О добре и зле, или небесная бухгалтерия факсимильное издание рукописи, степень ее сохранности дав- но этого требует. Сейчас, в порядке введения в проблематику и для сравнения с «Кредо Жуанвиля», ограничусь несколь- кими примерами. Они позволят нам увидеть, какими еще средствами развитая христианская иконография располагала для комментирования основных постулатов веры. Это сравне- ние оправдывается еще и тем, что анонимный создатель этого замечательного памятника, как и Жуанвиль, задумывал его именно как утешительное чтение, подкрепленное изобрази- тельным рядом. Все начинается с древа семи даров Святого Духа (илл. 55), буквальной иллюстрации пророчества Исайи: «И произойдет отрасль от корня Иессеева, и ветвь произрастет от корня его; и почиет на Нем Дух Господень, дух премудрости и разума, дух совета и крепости, дух ведения и благочестия; и страхом Господним исполнится, и будет судить не по взгляду очей Сво- их, и не по слуху ушей Своих решать дела» (Ис. 11, 1–3). Дары представлены голубями, персонифицирующими Святой Дух благодаря еле заметным нимбам. Древо, произрастающее из тела спящего Иессея, вмещает в своих ветвях не только дары, образ Богородицы с Младенцем является в нем центральным, ибо молитва к ним призвана помочь верующему получить их. Страх Божий венчает древо. Многочисленные пророчества, написанные на филактериях, взятые из других ветхозаветных книг, сопровождают изображение. Причем некоторые из них включены в древо, иные же обрамляют его. Тем самым созда- тель иконографической программы установил иерархию зна- чимости этих текстов. Следующее изображение построено по иной схеме (илл. 56): перед нами «Трон премудрости», смоделированный как фасад готического храма со стрельчатыми арками и пи- наклями. В середине восседает Царица небесная с Младенцем: ее царственность подчеркивается не только короной, но и горностаевой мантией и державой. На ступенях, ведущих к ней, — Смирение, Разумение, Девственность, Попечение, Илл. 55. «Древо Иессея». «Сад утешения». Ок. 1300 г. Париж, Французская национальная библиотека. Рукопись fr.1313. Л. 1 об. Илл. 56. «Трон премудрости». «Сад утешения». Ок. 1300 г. Париж, Французская национальная библиотека. Рукопись fr.1313. Л. 2 Тысячелетнее царство Послушание, Правдивость. По бокам от трона стоят львы, на- водящие страх на врагов (terror inimicorum) и демонов (terror demonum). Сверху изображенные в виде семи голубей Дары Святого Духа дают трону двух особых стражей-копьеносцев: Чистоту (castitas) и Любовь (karitas). Пророки и апостолы с библейскими цитатами и ритмизованные стихи дополняют смысл изображений. Семи добродетелям посвящено отдельное древо. Присмо- тримся к нему повнимательнее (илл. 57). Для наглядности оно изображено на одном развороте с древом пороков (илл. 58). Еще не всматриваясь и не вчитываясь, можно увидеть, что первое древо цветет, второе — увядает. Проповедники пре- красно знали, что пороки «расцветают» в обществе намного быстрее, чем добродетели. Однако иконография ставит иной, оптимистический акцент с явной дидактической целью. Если основание пороков — дьявол и Грехопадение, корнем древа до- бродетелей выступает Смирение, символически изображенное у корней в виде Благовещения и сопроводительной надписи «Смирение есть корень добродетелей». Если следовать вверх по стволу, мы увидим на нем семь ветвей: прямо из тела Ма- рии произрастают Сила и Мудрость, Справедливость и Воз- держание — из «Пути жизни» в виде дамы с единорогом, Вера и Надежда — из «плодов духа». Венчает все, конечно, Любовь. Обрамление всей композиции украшено и идеологически за- креплено несколькими авторитетными суждениями царя Да- вида и христианских святых: Августина, Бернарда Клервоского и Григория Великого. Однако классификация была бы слиш- ком простой, если бы ветви были лишены листьев. Так, Любовь вмещает в себя Прощение, Согласие, Мир, Милость, Благоче- стие, Сострадание и Милосердие; Вера — Воздержание, Чи- стоту, Девственность, Невинность, Простоту, Великодушие, Целомудрие; Надежда — Дисциплину, Радость, Терпение, Со- зерцание, Раскаяние, Исповедь и Покаяние. Воздержание со- стоит из Презрения к миру, Трезвости, Поста, Морали, Терпи- мости, Благодушия и Скромности. Справедливость управляет О добре и зле, или небесная бухгалтерия Судом, Законом, Истиной, Исправлением, Строгостью, Пра- вильностью, Соблюдением права. Мудрость зиждется на Со- вете, Радении, Страхе Божьем, Разуме, Прочности, Разумении и Предвидении. Наконец, Силе прислуживают Стойкость в невзгодах, Молчание, Устойчивость, Спокойствие, Настойчи- вость, Невозвеличение в благосостоянии и Долготерпение. Переданный таким способом, этот список не только уто- мителен: он противоречив, и его фактически невозможно анализировать. Все эти взаимосвязи, сочленения и соподчи- нения скорее запутывают, чем побуждают к размышлению. Многие качества «кочуют» от одной добродетели к другой, путаются с Дарами Святого Духа и с самими добродетелями. Почему Мораль вдруг оказывается лишь ответвлением Воз- держания, Мир — ответвлением Любви, а Разум — Мудрости? Какое отношение Молчание и Долготерпение имеют к Силе? Совсем уже эзотерически выглядит загадочное «Невозвеличе- ние в благосостоянии», переданное описательно, субстанти- вированным глаголом (Non extolli in prosperis). Таких видимых противоречий предостаточно как в художественном языке Средневековья, так и в его логике. Однако помнили, что и рас- сказ Библии зачастую нелогичен, даже порядок времени в ней непрямой. Об этом в XII сто ле тии много писали викторинцы. Эта своеобразная полифония на протяжении столетий служи- ла живой водой для работы комментаторов и экзегетов. «Сад утешения» был рассчитан на чтение совершенно осо- бого характера, в чем-то вполне традиционного для Средне- вековья, в чем-то, напротив, новаторского. Во-первых, он предполагал читателя подготовленного, как минимум хорошо владеющего содержанием литургических текстов всего годо- вого цикла, а не только основных молитв и псалмов. Об этом свидетельствуют многочисленные пророчества, встречающи- еся на страницах рукописи. Подспорьем в понимании значе- ния этих пророчеств, конечно, служил внешний и внутренний декор соборов: пророки и апостолы, как мы можем видеть и сейчас, чаще всего держат в руках все те же филактерии, Илл. 57. «Древо добродетелей». «Сад утешения». Ок. 1300 г. Париж, Французская национальная библиотека. Рукопись fr.1313. Л. 5 об Илл. 58. «Древо пороков». «Сад утешения». Ок. 1300 г. Париж, Французская национальная библиотека. Рукопись fr.1313. Л. 6 Тысячелетнее царство на которых были написаны, возможно, те же тексты, которые мы видим в миниатюрах, или близкие к ним: большинство из них стерлось, но изредка эти тексты высекали. Во-вторых, «Сад утешения» предполагал настроенность на созерцание, такое, которому учились на текстах цистерцианцев и викторинцев. Рассматривание этих миниатюр, не развлекая зрителя красотой фигур и лиц, вело его к тем же духовным цен- ностям, к которым всей своей программой вел собор. Текст, вплетенный всеми возможными способами в саму ткань ви- зуального повествования, не мог восприниматься отдельно от изображений. Перед нами произведение, которое действитель- но невозможно охарактеризовать ни как произведение изо- бразительного искусства, ни как литературное произведение. Без изображения нет текста, а без текста нет изображения. В-третьих, чтение и изучение «Сада утешения», несмотря на его большой формат, не могло быть коллективным. Его соз- датель явно ставил перед собой цель вместить в его очень не- большой объем максимальное количество идей и образов без ущерба для изящества миниатюрных композиций в целом. Под- черкнем: несмотря на явную неказистость фигур, каждая мини- атюра в целом производит сильное впечатление гармоничным и продуманным размещением всех деталей на поверхности листа. Из-за этого horror vacui, желания наполнить смыслом каждую пядь свободного пространства, любую деталь приходится изу- чать, по крайней мере низко склонившись над рукописью, мне же часто требовалось увеличительное стекло. Иные изобра- жения вообще прочитываются только при вращении книги и рассматривании ее с разных сторон. Таковы «Жизнь мира» (лист 10r) и семичастная диаграмма, состоящая из семи концен- трических кругов (лист 10v), в которой прочтение одного круга является обязательным условием для понимания содержания последующего — об этом недвусмысленно говорит поучитель- ная надпись, расположенная на золотом фоне в центре фигуры. В этом смысле наша рукопись сродни, с одной стороны, бо- лее ранним средневековым «изобразительным стихам», carmina О добре и зле, или небесная бухгалтерия fi gurata, восходящим к античным образцам, с другой — экспе- риментам поэтов рубежа XIX–XX вв. Все эти манипуляции мог проделывать — по крайней мере с реальной пользой для себя — только один человек, максимум двое. Зачитывать вслух что- либо даже для самой маленькой аудитории здесь немыслимо: текст никто бы не понял или не нашел в вырванных из контек- ста цитатах ничего для себя нового. «Сад утешения» — памят- ник новой личной религиозности, того стремления к личному контакту с божеством, того ощущения личной ответственно- сти перед Богом за свою веру и свои поступки, которые, несо- мненно, двигали и Франциском Ассизским, и Лю до ви ком IX, и Жуанвилем, и многими их современниками. Эти важнейшие изменения в умонастроении европейцев XIII в. отразились и в рукописной книге, в практиках чтения и размышления над вопросами вероучения, в искусстве и экзегетике. В каждом фрагменте реконструируемой нами картины мира, в каждом тексте и в каждой миниатюре есть своя логика, свой мыслительный настрой, как есть разумное зерно в самых ирра- циональных проявлениях средневековой религиозности (47). Так, например, «невозвеличение в благосостоянии» можно было бы прокомментировать следующим образом: сильный человек, став состоятельным, не должен возгордиться своим состояни- ем. Кроме того, следует учитывать, что перед нами не догма, не закон, а руководство к размышлению, религиозное наставле- ние. Тринадцатый век, как известно, был столетием сумм, сво- дов, энциклопедий, каталогов, классификаций и, наконец, собо- ров. Он стремился все постичь, все описать, всему дать имена и поэтому он по необходимости многословен и противоречив. Amor или caritas? Все понимали разницу между caritas и amor, любовью ду- ховной и телесной. В «Саде утешения» речь идет, конечно, о первой. Вторая, обозначавшая в том числе и возвышенную куртуазную любовь, не была бы возможна в обществе, если бы Тысячелетнее царство у нее не было этой благородной сестры — христианской любви. Следует сказать несколько слов о сложившихся между сестра- ми отношениях. Одновременно с появлением поэзии на новых (прежде все- го на старопровансальском) языках, в XII в., в Европе стано- вится исключительно популярным идеал fi ne amor, что можно условно передать как «тонкая», «чистая», «истинная» (vraie) любовь. Она стала одной из важнейших составляющих кода поведения идеального рыцаря при идеальном же феодальном дворе. Подчеркнем: идеального, ибо реальность, как всегда, могла быть намного проще и приземленнее, чем то, что пред- ставляли слуху придворных рыцарские романы, любовные поэмы трубадуров и эпосы. Без идеалов, правда, не обходится ни одно общество. Очень по-разному понимали эту чистую любовь. Для мно- гих рыцарей она представляла собой беззаветную преданность и безусловное, бескорыстное служение прекрасной даме, кото- рая по определению была недоступна, — жене своего сеньора. Ради нее совершались всевозможные подвиги, ей посвящались победы на турнирах. Это бескорыстие могло, впрочем, полу- чать воздаяние в виде благодарности, в том числе материаль- ной, супруга дамы. Ведь слава подвига, посвященного его пре- красной половине, дарила часть своего света и ему. На fi ne amor могли претендовать и супруги: не следует думать, что брак в куртуазной культуре не имел никакого отношения к любви. Вместе с тем самые красивые истории о куртуазной любви из цикла о короле Артуре и рыцарях его Круглого стола являют нам пример вполне «корыстной» куртуазной любви. В много- численных романах о Тристане и Ланселоте рассказывается об адюльтере: плотской любви между Тристаном и Изольдой, же- ной его сеньора, короля Марка, и между Ланселотом и Гвине- верой, женой его сюзерена, короля Артура. Основа сложного морального конфликта, страстно переживавшегося светским обществом на протяжении нескольких столетий (XII–XVI вв.), состояла в том, что и Ланселот, и Тристан были идеальными О добре и зле, или небесная бухгалтерия рыцарями. Идеальный рыцарь верен — верен! — своему сю- зерену. Но идеальный рыцарь как бы обязан обожать его су- пругу. Это обожание, достигая своего пика, под влиянием магического зелья (как в случае с Тристаном) или без него (у Ланселота) перерастает в страсть и прелюбодеяние. Неверность своему сеньору, как мы помним, — страшный «феодальный» грех. Осуждает ее, естественно, и христианская мораль. Общество разрывается между симпатией к отважному Тристану, к прекрасной добродетельной Изольде и осуждени- ем их плотского греха, который они скрывают от обманутого мужа, упражняясь в обманах и хитростях. Но ради этой за- претной любви рыцарь не только сражается на турнире, чтобы покичиться своей силой. Он преображается под ее влиянием, точно так же как христианин преображается под действием христианской любви. Ланселот, глубоко верующий христианин и едва ли не лучший рыцарь Круглого стола, чтобы очистить- ся, отправляется на поиски великой реликвии: Святого Грааля, чаши с кровью Христа. После долгих приключений он дости- гает замка, в котором она хранится, но не может лицезреть святыню, ибо осквернен смертным грехом. В конце Средне- вековья, например в «Смерти Артура» Томаса Мэлори (конец XV в.), эта неудача воспринималась уже как настоящая тра- гедия всего рыцарства. Увядание символики, разочарование в высоких идеалах, понимание их несовместимости с христи- анской моралью — все это предвещало скорый уход со сцены средневекового рыцарства, его историческое преображение. Характерно, однако, что в XII–XIII вв. вероучительная и куртуазная литература зачастую в схожих выражениях опи- сывала духовное содержание amor и caritas. Богословы мно- го рассуждали о добродетелях и о главной из них — любви. Светское общество пыталось кодифицировать и примирить с общей моралью свои представления о мирской любви. Культ прекрасной дамы распространился одновременно с новыми яркими формами культа Девы Марии, и этот параллелизм не случаен. В 1184 г. появился специальный посвященный этому Тысячелетнее царство латинский «Трактат о любви» Андрея Капеллана, а столетие спустя, когда время великих трубадуров прошло, прован- сальский поэт-энциклопедист Матфре Эрменгау написал на старопровансальском внушительный свод знаний о мире, едва ли не крупнейшую поэтическую энциклопедию Средне- вековья, назвав ее «Бревиарием любви». Что бы ученые ни го- ворили о происхождении и значении куртуазной любви как литературного и историко-культурного явления, о важности ее как проявления светской культуры зрелого Средневековья, христианская caritas была ее старшей сестрой. Иначе Данте никогда не посмел бы завершить «Божественную комедию» знаменитой строкой: Любовь, что движет солнце и светила. L’amor che move il sole e l’altre stelle. Система добродетелей и грехов менялась вместе с обще- ством. Традиционные схемы, восходившие ко временам Отцов, по-прежнему хорошо известные и почтенные, уже не отвечали усложнившейся социальной, политической и эконо- мической реальности. Взять хотя бы семерку смертных грехов. В V–VI вв. Иоанн Кассиан и Григорий Великий представляли себе иерархию из восьми грехов, где гордыня главенствова- ла над семью остальными: тщеславием (vanitas), завистью (invidia), гневом (ira), ленью (pigritia), алчностью (avaritia), чревоугодием (gula) и сластолюбием (luxuria). В XIII в. алч- ность, грех скорее «буржуазный», явно оспаривает пальму первенства у гордыни, греха по преимуществу «феодального»: для Хёйзинги это знак перехода к Новому времени (256, 37). Никак нельзя понять этого, если не учитывать возросшую роль денег и торговли в хозяйственной жизни, новое значе- ние городского торгового сословия, представители которого возлагали на материальное богатство свои надежды на обще- ственное признание. Не случайно также, что с XIII в. осуж- дение алчности все чаще превращается в суровое проклятие О добре и зле, или небесная бухгалтерия ростовщичеству, ибо ростовщик, давая деньги в рост, торго- вал тем, что ему не принадлежало, божественным достояни- ем — самим временем! С меньшей очевидностью, но все же достаточно уверен- но другие грехи также получают новое содержание. Уныние, acidia, т.е. недостаток упования на милость Божию, всегда бывшее сугубо монашеским грехом, препятствием на пути к совершенству, в XIII в. приходит и в мир, становится болез- нью светского общества, вбирает в себя все грехи и грешки, связанные с ленью и праздностью. Петрарка, как мы уже видели, бичуя в себе этот грех, стремился одновременно су- блимировать необходимую ему для творчества «праздность», otium. Чем не Бодлер с его культивированием своего не менее творческого, богемного spleen? Чем не ренессансный худож- ник, «дитя Сатурна» и меланхолик? Ученики Аби Варбур- га — Заксль, Панофский, Клибанский — раскрыли важность меланхолии для истории ренессансной науки и культуры. Знакомый нам «сплин», буквально — селезенка, далекий по- томок той астрологически детерминированной и медицин- ски объяснимой меланхолии, в свою очередь, восходившей к средневековой acidia. Ничего удивительного, что в деловитом и хватком тринадцатом столетии acidia часто виделась «мате- рью всех грехов». Общество меняло само отношение к земному времени и к тому, как его следует тратить. Не забывая о Судном дне, оно начинало ценить и земные минуты, часы, дни. Сладострастие всегда было на особом счету у проповедников, но с XII в. на- падки на него усиливаются, поскольку новые учения о браке, возникшие в лоне Церкви, навязали светскому обществу и но- вые правила сексуального поведения, фактически ограничив сексуальность в семейной жизни необходимостью размно- жения. Естественно, что в таком контексте критика пропо- ведников обрушивалась на блуд и содомию (гомосексуализм), вполне распространенные в Средние века. Но вместе с «новы- ми» грехами развивалась и новая этика семьи, которая точно |