Ушулууо. Анна_Лёвенхаупт_Цзин_Гриб_на_краю_света_О_возможности_жизни_на_р. Анна Лёвенхаупт ЦзинГриб на краю света. Овозможности жизни на
 Скачать 7.46 Mb.
|
|
3. Загвоздка с масштабом Нет, нет, вы не мыслите; вы просто логичны. – Физик Нильс Бор, в защиту «жуткого дальнодействия» 51 Прислушиваться к потоку историй и рассказывать их – это метод. Отчего бы не сделать заявление по- сильнее и не назвать это наукой, добавкой к зна- нию? Предмет ее изучения – примесное разнообра- зие, единица анализа – неопределенное соприкосно- вение. Что угодно можно узнать, если воскресить ис- кусство приметливости – и подключить этнографию и естественную историю. Но имеется загвоздка с мас- штабом. Поток историй невозможно четко обобщить. Масштабы здесь никак не выстраиваются четко, они привлекают внимание к сбивкам географии и темпов. От подобных сбивок рождаются новые истории. Тако- ва сила потока историй. Однако именно эти сбивки и выходят за границы почти всей современной науки, которая требует возможности беспредельной экспан- сии без изменений в поле исследования. Искусство приметливости считается архаическим, потому что 51 Цит. по: Otto Robert Frisch, What little I remember (Cambridge: Cambridge University Press, 1980). P. 95. оно подобным образом не «масштабируется». Спо- собность применять те или иные исследовательские рамки к большему масштабу, не меняя поставленных в исследовании вопросов, – отличительная черта со- временной науки. Надежда мыслить хоть сколько-ни- будь по-грибному возникнет, лишь в том случае, ес- ли мы выберемся за пределы подобных ожиданий. В этом смысле я произвожу вылазки в грибные леса как «антиплантации». Желание масштабировать присуще не только на- уке. Сам по себе прогресс частенько определяет- ся способностью создавать проекты, которые можно увеличивать, не меняя их определяющих допущений. Это качество и есть «масштабируемость». Понятие это несколько сбивает с толку, так как его можно ис- толковать как «возможность обсуждения в понятиях масштаба». И масштабируемые, и немасштабируе- мые проекты, однако, можно обсуждать относитель- но масштаба. Когда Фернан Бродель трактовал ис- торическую longue durée 52 или Нильс Бор объяснял нам квантовость атома, речь шла не о масштабируе- мых проектах, хотя и то, и другое перевернуло пред- ставления о масштабе. Масштабируемость же, на- против, – способность проекта менять масштаб рав- номерно, не меняя установок проекта. Масштабируе- 52 Длинная временнáя протяженность (фр.). – Примеч. пер. мое коммерческое предприятие, к примеру, не меня- ет своей организации по мере роста. Такое возмож- но лишь в случае деловых отношений, которые не преобразуют, не меняют предприятие по мере при- бавления новых отношений. Подобным же образом масштабируемый исследовательский проект призна- ет лишь данные, которые заведомо подпадают под заданные рамки проекта. Масштабируемость требует, чтобы составляющие элементы проекта не замеча- ли неопределенностей соприкосновения: именно так возможно гладкое расширение. И именно так масшта- бируемостью отменяется значимое многообразие, то есть многообразие, которое могло бы все менять. Масштабируемость – не обыденное свойство при- роды. Придание масштабируемости проектам – это большая работа. Но и после того как эта работа со- вершена, все равно останутся взаимодействия между масштабируемыми и немасштабируемыми элемента- ми. Тем не менее, вопреки вкладам таких мыслите- лей, как Бродель и Бор, связь между масштабирова- нием и развитием человечества оставалась до того крепка, что львиную долю внимания получали мас- штабируемые элементы. Немасштабируемые счита- лись помехой. Пришло время обратить внимание на немасштабируемое – не только как на предмет опи- сания, но и как на что-то, что необходимо для зарож- дения теории. Теория немасштабируемости могла бы начаться с работы, необходимой для создания масштабируемо- сти, – и с кавардака, возникающего в результате. Воз- можная отправная точка – одно из ранних и влиятель- ных воплощений такой работы: европейские колони- альные плантации. В XVI и XVII веках на бразиль- ских плантациях сахарного тростника, например, пор- тугальские плантаторы открыли формулу равномер- ной экспансии. Они разработали изолированные, вза- имозаменяемые элементы проекта, вот так: уничто- жить местное население и растения; подготовить опу- стевшую, более ничью почву; привезти экзотическую изолированную рабочую силу и культуры под посадку. Такая модель масштабируемости на местности вдох- новила позднейшие индустриализацию и модерниза- цию. Резкий контраст между этой моделью и лесами мацутакэ, составляющими предмет этой книги, поле- зен для того, чтобы критически отстроиться от мас- штабируемости 53 53 О плантациях сахарного тростника накопилась обширная междис- циплинарная литература, включающая труды по антропологии, гео- графии, истории искусства и исторической агрономии. См. особенно: Sidney Mintz, Sweetness and power: The place of sugar in modern history (Harmondsworth, UK: Penguin, 1986); Mintz, Worker in the cane (New Haven, CT: Yale University Press, 1960); J.H. Galloway, The sugar cane industry (Cambrige: Cambridge University Press, 1991); Jill Casid, Sowing Рассмотрим элементы португальской тростниковой плантации в колониальной Бразилии. Начнем с трост- ника и того, что о нем знали португальцы: сахарный тростник сажали, втыкая его в землю и далее ожидая, когда он даст побеги. Все растения были клонами, ев- ропейцы понятия не имели, как разводить эту гвиней- скую культуру. Взаимозаменяемость посадочных рас- тений, не задействованных в воспроизводстве, – ха- рактеристика европейского сахарного тростника. Это растение, привнесенное в Новый Свет, имело мало межвидовых отношений. В этом смысле оно было от- носительно изолированным и никаких соприкоснове- ний не переживало. Перейдем к рабочей силе. Португальское выращи- вание тростника началось вместе с обретением новой возможности – привозом рабов из Африки. В качестве работников на плантациях в Новом Свете у рабов-аф- риканцев с точки зрения плантаторов было громад- ное преимущество: у них не было местных отноше- ний и, соответственно, никаких путей к побегу. Как и сам тростник, у которого в Новом Свете не было ни истории отношений с другими видами, ни болезней, они оказались в изоляции. Привезенные из Африки люди становились изолированными и, следователь- empire (Minneapolis: University of Minnesota Press, 2005); Jonathan Sauer, A historical geography of crop plants (Boca Raton, FL: CRC Press, 1993). но, стандартизуемыми как абстрактная рабочая сила. Плантации были организованы так, чтобы обеспечить дальнейшее отчуждение – ради большего контроля. Как только начиналась деятельность сахарного заво- да, все прочие операции должны были происходить в его графике. Рабочей силе полагалось резать трост- ник как можно быстрее – и очень внимательно, чтобы избежать травм. В таких условиях работники, конеч- но, становились изолированными и взаимозаменяе- мыми единицами. Их уже считали товаром и давали задания, регулярно меняющиеся, согласно скоорди- нированному графику, в порядке обработки тростни- ка. Взаимозаменяемость в заданных рамках проекта – и в отношении человеческого труда, и в отноше- нии растительного товара – возникла в таких вот ис- торических экспериментах. Они оказались успешны- ми: Европа заработала громадные барыши, а боль- шинство европейцев были слишком далеко и по- следствий не видело. Проект казался поначалу мас- штабируемым – точнее, с виду масштабируемым 54 Тростниковые плантации расширились и распростра- 54 Плантации сахарного тростника никогда не были полностью мас- штабируемыми, как того желали бы плантаторы. Рабы сбегали в марон- ские общины. Привозная грибковая гниль заражала тростник. Масшта- бируемость никогда не устойчива, она в лучшем случае требует огром- ной работы. нились по всем жарким регионам мира. Их составля- ющие компоненты – однородный посадочный матери- ал, труд по принуждению, покоренные оголенные зем- ли – показали, что отчуждение, взаимозаменяемость и экспансия могут приносить непревзойденные при- были. Эта формула придала очертания грезам, кото- рые мы стали именовать прогрессом и современно- стью. По рассуждениям Сидни Минца, тростниковые плантации стали моделью фабрик в период индустри- ализации: фабрики встроили отчуждение, откатанное на плантациях, в свои планы 55 . Успех экспансии по- средством масштабируемости оформил капиталисти- ческую модернизацию. Все более прозревая мир че- рез призму плантаций, вкладчики изобретали всевоз- можные новые товары и в конце концов постановили, что все на Земле – и за ее пределами – можно мас- штабировать, а потому все взаимозаменяемо по ры- ночным ценам. Таков был утилитаризм, который позд- нее сгустился в современную экономику и помог укре- питься еще большей масштабируемости – или хотя бы ее видимости. Сравним с лесом мацутакэ: в отличие от клонов сахарного тростника, мацутакэ со всей очевидностью не могут жить без преобразующих отношений с дру- гими биологическими видами. Грибы мацутакэ – пло- 55 Mintz, Sweetness and power. P. 47. доносящие системы подземной грибницы, связанные с определенными лесными деревьями. Грибница по- лучает углеводы из взаимоотношений с корнями де- рева-хозяина, для которого сама тоже собирает пи- тание. Мацутакэ дают возможность деревьям-хозяе- вам жить на бедных почвах, без плодородного гуму- са. Деревья же питают грибницу. Эта преобразующая взаимность не позволяет людям разводить мацута- кэ. Японские исследовательские учреждения в попыт- ках научиться культивировать мацутакэ выкинули на ветер миллионы иен – пока безуспешно. Мацутакэ не подчиняются условиям плантации. Им необходимо динамическое многовидовое разнообразие лесов – с их примесными взаимосвязями 56 Более того, сборщики мацутакэ – вовсе не дисци- плинированные, взаимозаменяемые работники с по- лей сахарного тростника. Без дисциплинирующего от- чуждения никакая масштабируемая корпорация в ле- су не образуется. На Тихоокеанском северо-западе США сборщики стягиваются в лес, следуя за «грибной лихорадкой». Они независимые и занимаются своим 56 Введение в биологию и экологию мацутакэ: Ogawa Makoto, Matsutake no Seibutsugaku [Matsutake biology] (1978; Tokyo: Tsukiji Shokan, 1991); David Hosford, David Pilz, Randy Molina, Michael Amaranthus, Ecology and management of the commercially harvested American matsutake mushroom (USDA Forest Service General Technical Report PNW-412, 1997). делом без формального найма. Тем не менее было бы ошибкой считать торговлю мацутакэ примитивным выживанием – это заблужде- ние, навязанное шорами прогресса. Торговля мацу- такэ не возникает в некоем воображаемом времени, предшествующем масштабируемости. Она зависит от масштабируемости разрухи. Многие орегонские сбор- щики вытеснены из промышленных экономик, да и сам лес – отрыжка масштабируемости в действии. И торговля мацутакэ, и их экология зависят от взаимо- действия между масштабируемостью и ее крахом. Тихоокеанский северо-запад США стал горнилом, в котором прошла испытание лесозаготовительная по- литика и практика Америки в ХХ веке. Этот регион привлек лесозаготовительную промышленность по- сле того, как она уже уничтожила леса Среднего За- пада, – и тогда же, когда в американском националь- ном управлении набрало силу научное лесоводство. На Тихоокеанском северо-западе столкнулись част- ные и общественные (и – позднее – экологические) интересы, а научно-промышленное лесоводство, на котором эти интересы кое-как сошлись, – плод многих компромиссов. И все же это места, где с лесами об- ращаются по возможности так же, как с масштабиру- емыми плантациями. В пору расцвета объединенного частно-общественного промышленного лесоводства в 1960–1970-е годы это означало монокультурные од- новозрастные лесопосадки 57 . Подобный подход тре- бовал громадной работы. Нежелательные виды дере- вьев – и, конечно, все прочие растения – опрыскивали ядом. Выжигание полностью исключили. Отчужден- ные рабочие бригады насаждали «избранные» дере- вья. Прореживание было жесточайшим, систематиче- ским и повальным. Расстояния между деревьями со- здавали возможность максимального роста – и ме- ханического повала. Деревья, высаженные ради дре- весины, стали новым сахарным тростником: одина- ково растущие, без многовидового взаимодействия, прореженные и собранные машинами и безымянны- ми работниками. Вопреки технологической мощи, проект превраще- ния лесов в плантации воплотился в лучшем слу- чае неравномерно. Ранее лесозаготовительные ком- пании заработали кучу денег, просто вырубив самые дорогие деревья, а когда после Второй мировой вой- ны национальные заказники открыли для лесопова- ла, лесозаготовители продолжили «выборочную по- 57 Ключевые источники: Paul Hirt, A conspiracy of optimism: Management of the national forests since World War Two (Lincoln: University of Nebraska Press, 1994); William Robbins, Landscapes of conflict: The Oregon story, 1940–2000 (Seattle: University of Washington Press, 2004); Richard Rajala, Clearcutting the Pacific rainforest: Production, science, and regulation (Vancouver: UBC Press, 1998). рубку» – практику, оправданную тем, что зрелые де- ревья быстрее заменяются быстрорастущим молод- няком. Сплошную вырубку, или «одновозрастный под- ход», ввели для того, чтобы превозмочь неэффектив- ность такой выборочной лесозаготовки. Однако вы- саженные в результате подобной научно-промышлен- ной деятельности деревья оказались по части при- были не столь привлекательны. Там, где коренные американцы выжиганием поддерживали рост лучших видов деревьев, «правильные» виды растить было трудно. Ели и скрученные сосны росли там, где ко- гда-то царили величественные желтые сосны. И вот цены на древесину с Тихоокеанского северо-запада рухнули. У лесозаготовительных компаний не оста- лось возможности запросто выбирать себе деревья на рубку, и они стали искать деревья подешевле, в других местах. Без политического престижа и де- нег большого лесозаготовительного бизнеса Лесная служба в регионе утратила финансирование, и даль- нейшая поддержка подобных плантациям лесов ста- ла недоступной по стоимости. Защитники окружаю- щей среды отправились в суды, требуя более жест- кой консервационной политики. Их обвиняли в крахе лесозаготовительной промышленности, но компаний – и почти всех больших деревьев – в регионе уже не осталось 58 Когда я в 2004-м оказалась на востоке Каскадных гор, ель и скрученная сосна уже заняли значительную часть тех мест, где когда-то были сплошь посадки жел- той сосны. И хотя знаки вдоль дороги все еще гласили «Промышленные посадки», промышленность тут во- образить удавалось с трудом. Пейзаж был сплошь за- росли скрученной сосны и ели, а они слишком мелкие для большей части лесозаготовителей и недостаточ- но живописны для туризма. Однако в местной эконо- мике возникло нечто новое: мацутакэ. Исследовате- ли из Лесной службы в 1990-е обнаружили, что годо- вая коммерческая выручка от грибов была по крайней мере не меньше, чем от древесины 59 . Мацутакэ под- толкнули развитие немасштабируемой лесной эконо- мики на руинах масштабируемого промышленного ле- соводства. Трудность мышления с учетом прекарности – по- 58 Подробнее о том, что именно пошло не так, см.: Langston, Forest dreams. О восточных Каскадных горах см.: Mike Znerold, A new integrated forest resource plan for ponderosa pine forests on the Deschutes National Forest, доклад на семинаре Министерства природных ресурсов Онта- рио, Tools for Site Specific Silviculture in Northwestern Ontario, Thunder Bay, Ontario, April 18–20, 1989. 59 Susan Alexander, David Pilz, Nancy Weber, Ed Brown, Victoria Rockwell, Mushrooms, trees, and money: Value estimates of commercial mushrooms and timber in the Pacific Northwest, Environmental Management, 30, № 1 (2002). P. 129–141. нимать, как проекты, ориентированные на масшта- бируемость, преобразовали местность и общество, но одновременно видеть, где масштабируемость бес- сильна – и где возникают не поддающиеся масшта- бированию экологические и экономические отноше- ния. Важнее всего обратить внимание на судьбу мас- штабируемости и немасштабируемости. Однако бы- ло бы громадной ошибкой считать, что масштабиру- емость – плохо, а немасштабируемость – хорошо. Немасштабируемые проекты могут быть в той же ме- ре ужасными по своим результатам, как и масшта- бируемые. Бесконтрольная порубка уничтожает лес быстрее, чем научное лесоводство. Главное разли- чие между масштабируемыми и немасштабируемы- ми проектами – не нравственность поведения, а боль- шее разнообразие последних, поскольку они не при- способлены к расширению. Немасштабируемые про- екты могут быть кошмарными или благотворным – любыми. Новый бум немасштабируемости не означает, что масштабируемость вытеснена совсем. В эпоху неоли- берального переобустройства масштабируемость все более сводится к технической задаче, нежели к на- родной мобилизации, при которой гражданам, прави- тельствам и корпорациям нужно работать совмест- но. Как изложено в главе 4, соединение масштаби- руемого учета и немасштабируемых трудовых отно- шений все более принимается как модель капитали- стического накопления. Производству не обязательно быть масштабируемым, пока элиты в состоянии упо- рядочивать бухгалтерский учет. Можно ли не упускать из виду постоянное главенство масштабируемых про- ектов и при этом погружаться в разнообразие и такти- ки прекарности? Вторая часть этой книги отслеживает взаимодей- ствие между масштабируемыми и немасштабируемы- ми формами капитализма, где масштабируемый учет позволяет управлять немасштабируемым трудом и природными ресурсами. В таком «утилизационном» капитализме (salvage capitalism) каналы снабжения организуют процесс передачи, в котором соразмерны – для капитала – самые разнообразные формы труда и природы. Третья часть возвращает нас в леса мацу- такэ как на антиплантации, где возможности для жиз- ни создаются преобразующими соприкосновениями. Центральное место занимает примесное многообра- зие экологических отношений. Но сначала сделаем вылазку в неопределенность – к ключевой черте ассамбляжей, за которой я наблю- даю. Пока что я определяла ассамбляжи в отношении их негативных черт: их составляющие имеют приме- си и потому неустойчивы, их нельзя масштабировать равномерно. Тем не менее ассамбляжи определяют- ся силой того, что они в себе собирают, – в той же мере, в какой они определяются всегда возможным распадом. Ассамбляжи творят историю. Это сочета- ние неизъяснимости и присутствия явно прослежива- ется в запахе – еще одном даре грибов. Интерлюдия Обоняние Какой листок? Какой гриб? – Перевод Джона Кейджа классического стихотворения Басё Какова история запаха? Не этнография обоняния, а именно история самого запаха, вплывающего в нозд- ри людей и животных – и даже встроенного в кор- ни растений и мембраны почвенных бактерий? Запах втягивает нас в неразбериху воспоминаний и возмож- ностей. Мацутакэ ведет за собой не меня одну – много ко- го еще. Движимые запахом, на диких пространствах по всему западному полушарию их ищут и люди, и животные. Олени предпочитают мацутакэ другим гри- бам. Медведи переворачивают бревна и роют кана- вы в поисках этого гриба. А некоторые орегонские грибники рассказывали мне о лосях с окровавленны- ми рылами – они выковыривали грибы из зазубрен- ной пемзы. Запах, говорили они, ведет лося прямиком от одного грибного места к другому. Но что есть обо- няние, кроме особенной разновидности химической восприимчивости? В этом смысле деревья тоже за- тронуты запахом мацутакэ, они впускают его в себя через корни. Как и к трюфелям, к мацутакэ тянет ле- тающих насекомых – они кружат над местами подзем- ных скоплений гриба. А вот слизни, другие грибы и многие виды почвенных бактерий этот запах не выно- сят и держатся от него подальше. Запах неуловим. Оказываемое им действие нас изумляет. Мы почти не знаем, как передать запах сло- вами, даже когда отклик наш силен и однозначен. Лю- ди дышат и нюхают в одном и том же вдохе, и описать запах почти так же трудно, как описать воздух. Но за- пах, в отличие от воздуха, есть знак присутствия дру- гого, и на это мы откликаемся. Отклик всегда ведет нас к чему-нибудь новому: мы больше не сами свои – или по крайней мере не те же, что были прежде: это мы в соприкосновении с другим. Соприкосновения по своей природе неопределенны: они преображают нас непредсказуемо. Может ли запах, эта сбивающая с толку смесь неуловимости и однозначности, быть по- лезным проводником в неопределенности соприкос- новения? В человеческой любви к грибам у неопреде- ленности богатое наследие. Американский компози- тор Джон Кейдж сочинил несколько кратких музы- кальных фрагментов под названием «Неопределен- ность», многие посвящены встречам с грибами 60 . По Кейджу, походы по грибы в лес требуют особенной разновидности внимания: внимания к встрече здесь- и-сейчас, со всеми ее случайностями и сюрпризами. Музыка Кейджа – вся об этом «вечно ином» здесь- и-сейчас, которое он противопоставляет устойчивой «одинаковости» классической композиции: он писал музыку так, чтобы дать аудитории слушать в равной мере и окружающие звуки, и сочиненные. В одной его знаменитой композиции, «4’33’’», нет вообще никакой музыки, аудитория вынуждена просто слушать. Вни- 60 См.: www.lcdf.org/indeterminacy/. Концертное исполнение: www.youtube.com/watch?v=AJMekwS6b9U мание Кейджа к слушанию того, как все возникает, на- учило его ценить неопределенность. Цитата из Кей- джа, с которой я начала эту главу, – его перевод хай- ку японского поэта XVII века Мацуо Басё, «Мацутакэ я сирану ки но ха но хэбари цуку», перевод которого мне попадался такой: «Мацутакэ; к нему прилип / ли- сток неведомого дерева» 61 . Кейдж решил, что неопре- деленность соприкосновения в таких переводах вы- ражена недостаточно отчетливо. Поначалу он оста- новился на варианте «То, что неведомо, свело вме- сте гриб и листок», что хорошо выражает неопреде- ленность встречи. Но погодя подумал, что эта версия слишком надуманная. «Какой листок? Какой гриб?» тоже ведет нас к той открытости финала, которую Кейдж так ценил в том, что узнал от грибов 62 Неопределенность, постигнутая благодаря грибам, столь же важна и для ученых. Миколог Ален Рейнер считает неопределенность роста одной их самых уди- вительных особенностей грибов 63 . Человеческое тело 61 R.H. Blyth, «Mushrooms in Japanese verse», Transactions of the Asiatic Society of Japan, 3rd ser., 11 (1973). P. 97. [В пер. В. Марковой это стихо- творение выглядит так: «Белый грибок в лесу. / Какой-то лист незнако- мый / К шляпке его прилип». – Примеч. пер.] 62 Рассказ Кейджа об эволюции этого перевода см.: John Cage, «Mushroom haiku», www.youtube.com/watch?v=XNzVQ8wRCB0 63 Alan Rayner, Degrees of freedom: Living in dynamic boundaries (London: Imperial College Press, 1997). обретает определенную форму в начале своей жизни. Если не считать увечий, мы по сравнению с подрост- ковой формой тела, меняемся незначительно. Допол- нительные конечности мы себе отрастить не можем, и мозг у нас навеки тот, какой достался. Грибы же, напротив, растут и меняют форму всю жизнь. Гри- бы знамениты способностью изменяться в зависимо- сти от переживаемых соприкосновений и от окружаю- щих условий. Многие «потенциально бессмертны», то есть умирают от болезней, увечий или недостатка ре- сурсов, но не от старости. Даже этот невеликий факт может обратить наше внимание на то, сколь укорене- ны в нас мысли о знании и бытии, которые считают форму жизни и старость определенными. Мы редко воображаем жизнь вне этих пределов, а когда это слу- чается, нас заносит в магию. Рейнер приглашает нас мыслить с грибами, то есть иначе. Некоторые сторо- ны нашей жизни в большей мере сообразны неопре- деленности грибов, подчеркивает он. Наши обыден- ные привычки повторяют себя, но у них открытый фи- нал, мы откликаемся на возможности и соприкосно- вения. А если наша неопределенная жизнь сводится к очертаниям не тел наших, а движений во времени? Такая неопределенность расширяет наши представ- ления о человеческой жизни, показывая, как мы ме- няемся благодаря соприкосновениям. И людям, и гри- бам свойственно меняться в соприкосновении здесь- и-сейчас. Бывает, они даже соприкасаются друг с дру- гом. Как говорится в другом хайку XVII века, «Мацута- кэ / Сорванный кем-то другим / Прямо у меня под но- сом» 64 . Какой человек? Какой гриб? Запах мацутакэ преобразил меня физически. Впер- вые приготовив их, я испортила вполне приличную за- жарку. Запах валил с ног. Я не смогла это есть: лю- бой овощ пахнул этим же. Я выбросила целую ско- вородку пищи и съела пустой рис. Дальше я уж бы- ла осторожнее и только собирала грибы, но не ела их. И вот однажды я принесла собранную кучку одной японской коллеге, и она была на седьмом небе от сча- стья. За всю свою жизнь она не видала столько мацу- такэ разом. Конечно же, она приготовила ужин. Сна- чала она показала мне, как покрошить грибы руками, без ножа. Металл ножа меняет запах, сказала она, и, кроме того, ей мама говорила, что дух гриба этого не любит. Затем она обжарила мацутакэ на раскаленной сковороде, без растительного масла. Масло тоже ме- няет запах гриба, объяснила она. Тем более сливоч- ное, с его-то собственным сильным запахом. Мацута- кэ следует обжаривать всухую или класть в суп – лю- 64 Kyorai Mukai, цит. и пер. в: Blyth, «Mushrooms,» 98. [Мукаи Кёрай (1651–1704) – японский поэт, ученик и друг Мацуо Басё, также известен как Ракусися. – Примеч. пер.] бое масло все портит. Она подала обжаренные ма- цутакэ, спрыснутые лаймовым соком. Получилось чу- десно! Запах начал меня восхищать. В следующие несколько недель у меня поменялось восприятие. Год выдался богатый на мацутакэ, они были везде. Теперь я радовалась и мимолетному ду- новению этого запаха. Я прожила несколько лет на Борнео, где подобный же опыт получила с дурианом – восхитительно вонючим тропическим фруктом. Ко- гда мне его подали впервые, я подумала, что меня вы- рвет. Но дуриан в тот год плодоносил хорошо, и вонь была повсюду. Вскоре запах начал приводить меня в восторг, я позабыла, почему он меня так отвращал по- началу. То же и с мацутакэ: я уже и не помнила, что меня в его запахе так донимало. Теперь он пахнул ра- достью. Не у меня одной такой отклик. Кодзи Уэда держит замечательно опрятную овощную лавку на традици- онном рынке в Киото. Когда наступает сезон мацута- кэ, объяснил он, большинство людей, входящих в лав- ку, приходят не покупать мацутакэ (у Кодзи они доро- гие) – они приходят понюхать. Достаточно зайти в лав- ку – и все, и посетитель уже счастлив, говорит тор- говец. Поэтому он и торгует мацутакэ: из-за удоволь- ствия, которое этот гриб доставляет людям. Возможно, фактор счастья от обнюхивания мацута- кэ и подтолкнул японских разработчиков запахов к со- зданию искусственного запаха мацутакэ. Теперь мож- но купить картофельные чипсы и суп мисо быстрого приготовления с запахом мацутакэ. Я пробовала и то, и другое, по краям языка возникает смутное воспоми- нание о мацутакэ, но это ничто по сравнению с насто- ящим грибом. Тем не менее многие японцы знают ма- цутакэ только в таком виде – или в замороженном, в рисе или пицце с мацутакэ. И они не понимают, с чего такой сыр-бор, и скептически снисходительно смотрят на тех, кто все болтает и болтает о мацутакэ. Да не бывает еды, чтобы уж так вкусно пахла. Японским любителям мацутакэ известно о таком отношении, и они упорствуют в своем энтузиазме. За- пах мацутакэ, говорят они, напоминает им о прошлом, какого молодежь и не знала никогда, им же хуже. Ма- цутакэ, говорят они, пахнет деревенской жизнью, дет- ством, поездками к бабушке с дедушкой, где можно побегать за стрекозами. Он напоминает просторные сосновые боры, ныне вытесненные или умирающие. В этом запахе соединяется множество мелких воспо- минаний. Одна женщина сказала, что ей он напоми- нает бумажные перегородки между комнатами, в де- ревне: ее бабушка меняла бумагу каждый Новый год и на будущий год заворачивала в старую свежие гри- бы. Проще были те времена – прежде чем природа пришла в упадок и стала ядовитой. Ностальгию можно применять с толком. Так гово- рил Макото Огава, старый госслужащий от мацутакэ- ведения, из Киото. Когда мы познакомились, он толь- ко-только вышел в отставку. Более того, он выкинул из своего кабинета все, в том числе книги и научные статьи. Однако сам остался ходячей библиотекой на- уки и истории мацутакэ. Выход на пенсию облегчил ему разговоры о его страсти. Наука о мацутакэ, объ- яснил он, всегда подразумевала заботу и о людях, и о природе. Он мечтал доказать людям, как уход за лесами мацутакэ может оживить связи между горо- дом и селом: горожанам вновь станет интересна сель- ская жизнь, а у селян будет ценный продукт на прода- жу. Меж тем, хотя исследования мацутакэ можно фи- нансировать благодаря экономическому воодушевле- нию, более широкой науке тоже будет польза, особен- но для понимания отношений всего живого в меня- ющихся экологических условиях. Если ностальгия – часть такого проекта, тем лучше. Это и его, Огавы, но- стальгия. Он сводил нашу исследовательскую группу посмотреть на то, что когда-то было благоденствую- щим лесом мацутакэ, за старым храмом. Ныне холм был испятнан высаженными хвойными и зарос вечно- зелеными лиственными, умирающих сосен осталось совсем немного. Мы не нашли ни одного мацутакэ. А когда-то, вспоминал Огава, на этом холме ступить бы- ло некуда – кругом грибы. Как и Прустовы мадленки, мацутакэ источают благоуханье temps perdu 65 Доктор Огава упивается ностальгией с немалой иронией и смехом. Мы стояли под дождем посреди храмового леса без мацутакэ, и он объяснял нам ко- рейское происхождение японского отношения к этим грибам. Прежде чем вы тоже узнаете эту историю, имейте в виду: между японскими националистами и корейцами пробежала не одна кошка. Доктору Ога- ве напоминать нам, что японскую цивилизацию зача- ла корейская знать, – настоящее усилие, противоре- чащее чаяниям японца. Кроме того, цивилизация, по словам Огавы, – не вся сплошь благо. Задолго до то- го, как корейцы добрались до центральной Японии, рассказал доктор Огава, они вырубили все леса на постройку храмов и для растопки кузнечных печей. У себя на родине они разбили просторные сосновые бо- ры, где мацутакэ росли задолго до того, как такие леса возникли в Японии. Когда в VIII веке корейцы рассе- лились по Японии, они вырубили здесь леса. От этой порубки выросли сосновые боры, а с ними – и мацута- кэ. Корейцы нюхали мацутакэ – и думали о доме. Пер- вая ностальгия, первая любовь к мацутакэ. Именно от тоски по Корее новая японская аристократия воспе- 65 Здесь: утраченное время (фр.). – Примеч. пер. ла ныне знаменитый запах осени, сказал нам доктор Огава. Неудивительно, что японцы за рубежом с ума сходят по мацутакэ, добавил он. А закончил потешной историей об одном американском японце – сборщике мацутакэ, с которым они познакомились в Орегоне – тот порадовался исследовательской работе доктора на жуткой смеси японского и английского: «Мы, япон- цы, чокнутые на мацутакэ!» Истории доктора Огавы меня тронули – они опреде- лили ностальгию, однако прояснили и еще одно: ма- цутакэ растет лишь в лесах с серьезным вмешатель- ством человека. Мацутакэ и красная сосна сотрудни- чают в центральной Японии – и растут исключитель- но там, где люди произвели значительную вырубку. Так и есть: по всему миру мацутакэ связаны с самы- ми неблагополучными лесами – местами, где ледни- ки, вулканы, песчаные дюны или дела человеческие устранили все прочие деревья и даже органическую почву. Равнины, выстланные пемзой, по которым я гу- ляла в центральном Орегоне, – в некотором смысле типичные земли, которые мацутакэ умеет обживать: земли, на которых большинство растений и других грибов не может зацепиться. Над такими вот обеднен- ными местами нависает неопределенность соприкос- новения. Какой первопроходец-росток отыскал сюда путь и как смог выжить? Даже самые живучие побе- ги не смогли бы уцелеть, если бы не напарник в ви- де столь же упорного гриба, который способен тянуть из каменистой почвы питательные вещества. (Какой листок? Какой гриб?) Неопределенность грибного ро- ста тоже имеет значение. Натолкнулась ли грибни- ца на корни восприимчивого дерева? Поменялась ли почва или потенциальный состав питания? Благодаря неопределенности своего роста гриб исследует мест- ности. Соприкосновения возможны и с людьми. Позабо- тятся ли они, сами того не ведая, о грибе, когда рубят лес и собирают зеленые удобрения? Или же привне- сут враждебные растения, ввезут экзотические бо- лезни или замостят территорию под пригородную за- стройку? Люди в таких местностях играют свою роль. И к тому же люди (как и грибы, и деревья), чтобы выдержать испытание соприкосновением, привносят с собой собственные истории. Эти истории (и люд- ские, и нет) никогда не запрограммированы, как у ро- ботов, это скорее сгущение в неопределенном здесь- и-сейчас: постижимое для нас прошлое, говорил фи- лософ Вальтер Беньямин, есть «воспоминание, как оно вспыхивает в момент опасности» 66 . Мы отыгрыва- 66 Walter Benjamin, On the concept of history, Gesammelten Schriften, пер. на англ. Dennis Redmond (Frankfurt: Suhrkamp Verlag, 1974), sec. 6, 1:2. [Здесь и далее рус. пер. С. Ромашко, «О понятии истории», Новое ем историю, пишет Беньямин, как «тигриный прыжок в прошлое» 67 . Методолог науки Хелен Веррэн предла- гает другой образ. У австралийской народности йолн- гу, рассказывает она, воспоминание о сновидениях предков сгущается в апогее ритуала испытания в на- стоящем, когда в центр круга сказителей мечут копье. Бросок копья соединяет прошлое и здесь-и-сейчас 68 Благодаря обонянию нам всем знаком полет того ко- пья, прыжок того тигра: прошлое, которые мы привно- сим с собой в соприкосновение, сгущено в запахе. За- пах детских поездок к дедушкам и бабушкам – сгуще- ние большой части японской истории, не просто жиз- ненная сила сельского бытия в середине ХХ века, но и вырубка леса в XIX-м, случившаяся еще раньше и литературное обозрение, 2000, № 46. – Примеч. пер.] 67 Benjamin, On the concept of history Gesammelten Schriften. Sec. 14. Он сравнивает здесь моду и революцию: и то, и другое, чтобы иметь дело с настоящим, обращается к прошлому. 68 Веррэн, личная переписка, 2010. Веррэн развивает понятие «здесь- и-сейчас» во многих своих работах, посвященных йолнгу, напр.: «Зна- ние йолнгу – вторжение Сновидения в обыденное. Сновидение привно- сится в здесь-и-сейчас выполнением определенных действий в опре- деленное время определенными людьми… Знание может быть исклю- чительно воплощенным Сновидением, привнесением в жизнь здесь- и-сейчас элементов другого пространства» (Веррэн цитировала Кэро- лайн Джозефс: «Молчание – путь знания в йолнгу и других сказитель- ствах австралийских коренных жителей», в: Negotiating the Sacred II, eds. Elizabeth Coleman, Maria Fernandez-Dias. P. 173–190 [Canberra: ANU Press, 2008]. P. 181). оголившая местности, а также урбанизация и забро- шенность лесов, что произошли следом. Некоторые японцы унюхивают ностальгию в лесах, сотворенных людским вмешательством, но это, ко- нечно, не единственное чувство, с каким люди при- ходят в эти дикие места. Еще раз обратимся к за- паху мацутакэ. Пора сообщить вам, что большин- ство людей европейского происхождение его не выно- сит. Норвежец дал евразийской разновидности науч- ное название Tricholoma nauseosum, трих тошнотвор- ный. (Недавно систематики сделали исключение из обычных правил прецедентарности и разрешили пе- реименовать этот гриб, из уважения к вкусам япон- цев, в Tricholoma matsutake.) Американцы европей- ского происхождения в основном тоже не в восторге от запаха Tricholoma magnivelare с Тихоокеанского се- веро-запада. «Плесень», «скипидар», «ил», говорят о нем белые сборщики, если попросить их описать за- пах. Не один и не двое поминали в разговоре против- ный запах гниющих грибов. Кое-кто слышал об опре- делении этого запаха, которое дал калифорнийский миколог Дэвид Эрора: «Провоцирующий компромисс между Red Hots и грязными носками» 69 . Не то чтобы 69 David Arora, Mushrooms demystified (Berkeley: Ten Speed Press, 1986). P. 191. [Red Hots – жевательные конфеты с острым вкусом кори- цы. – Примеч. пер.] это хотелось есть. Когда белые сборщики в Орегоне готовят грибы, они их либо маринуют, либо коптят. Та- кая готовка скрывает запах, и гриб делается безли- ким. Неудивительно, быть может, что американские уче- ные исследовали запах мацутакэ, чтобы разобрать- ся, кого он отталкивает (слизней), а японские разби- рались, кого он привлекает (некоторых летучих насе- комых) 70 . «Тот же» ли это запах, если люди так по-раз- ному откликаются на встречу с ним? Распространяет- ся ли этот вопрос на слизней и гнус в той же мере, что и на людей? А если носы – как в моем случае – меняются? А что если гриб тоже способен в таких со- прикосновениях меняться? Мацутакэ в Орегоне сожительствуют со многими деревьями. Орегонские грибники умеют отличать де- ревья, с которым вместе рос тот или иной гриб, – от- части по форме и размеру, но отчасти и по запаху. Эта тема всплыла как-то раз, когда я разглядывала не на шутку вонючие мацутакэ, предложенные на прода- жу. Сборщик объяснил, что нашел эти грибы под од- 70 William F. Wood, Charles K. Lefevre, «Changing volatile compounds from mycelium and sporocarp of American matsutake mushroom, Tricholoma magnivelare», Biochemical Systematics and Ecology, 35 (2007). P. 634–636. Я не обнаружила японских исследований, но мне о них рас- сказывал доктор Огава. Были ли те же самые вещества во всех случаях выделены как главные составляющие запаха, мне не известно. ноцветной пихтой, а это для мацутакэ хозяин необыч- ный. Лесорубы, сказал он, называют эту пихту ссаной – из-за противного запаха, который источает срублен- ное дерево. Грибы пахли так же скверно, как раненое дерево. На мой нюх, они вообще не пахли как мацу- такэ. Но не был ли этот запах результатом сочетания мацутакэ-пихта, возникшим в их соприкосновении? В подобных неопределенностях есть любопытный клубок «натура-культура». Разные способы нюхать и разные качества запаха взаимно переплетены. Ка- жется невозможным описать запах мацутакэ, не об- ращаясь к культурным и природным историям, сплав- ленным в нем. Любая попытка внести определен- ность и распутать этот клубок, скорее всего, обречена на неудачу: неопределенный опыт соприкосновения, прыжок тигра в историю. Что еще есть запах? Запах мацутакэ объединяет и путает память и ис- торию – и не только у людей. Он соединяет мно- гие способы бытия в нагруженный чувствами узел, со своим самостоятельным воздействием. Он возникает при соприкосновении и являет нам историю-в-сотво- рении. Принюхайтесь. |