Работа. Григорий Ревзин Как устроен город Strelka Press 2019 удк 711 01 ббк 85. 118
 Скачать 0.72 Mb.
|
|
Квартал Кварталы – это клетки городской ткани, материал, из которого строится городской орга- низм. Я даже, вслед за Патриком Геддесом, сказал бы, что строение этой клетки определяет качества города. Некоторые города имеют строение простейших, а в некоторых клетки дости- гают известной морфологической сложности. Для истории градостроительства обычный вопрос – является ли клетка прямоугольной и, соответственно, выстроен ли город в регулярной сетке или следует рельефу и выстроен из кварталов свободных форм. Геддес именно второй случай полагал «органическим городом». Честно говоря, я не думаю, что степень органичности среды зависит от регулярности сетки: города барокко, скажем, на Сицилии, или классицизма в Испании отличаются средой в высшей степени органичной, а города с тщательно выстроенной в 1960‑е планировкой по ландшафту – например, Фирмини, спроектированный Ле Корбюзье, или наш Владивосток – бывают на ред- кость противоестественными. Регулярность сетки – это не вопрос органики ткани, это вопрос о власти. Я не знаю ни одного города с одним прямоугольным кварталом – их всегда несколько, они всегда следствие деления целого на одинаковые части, и это деление должен осуществить кто- то извне. Но при всей значимости этого вопроса мне он представляется вторичным. Вообще, то, что мыслится прямоугольным, совсем не обязательно является таковым. Сергий Радонеж- ский ясно высказался, что монастырь должен быть выстроен по образу Небесного Иерусалима, и поскольку в Откровении Иоанна Богослова прямо сказано, что Град Небесный «расположен четвероугольником, и длина его такая же, как широта», то и Сергий велел строить монастыри «убо четверообразно». Все русские монастыри с тех пор изображают Небесный Иерусалим, и ни в одном не получилось построить прямоугольных стен. Это прямо какой-то рок: сказано «четверообразно», а на деле какой-то блин. Но все же вряд ли это вызвано органической неспо- собностью русского архитектурного гения произвести правильный квадрат. Видимо, гуляющие за извивами рельефа стены казались древним зодчим в достаточной степени прямоугольными. Важна не форма клетки, а то, как устроена граница и что у клетки внутри. Хотя, конечно, когда рассматриваешь планы древних городов – Вавилона, египетской Гизы, Милета, японской Нары – и сравниваешь их с Барселоной, Парижем, Лос‑Анджелесом, то это немного поражает, поскольку они неотличимы. Прямоугольные кварталы, чуть различные по форме и размерам, равно свойственны древним империям, республикам, просвещенным монархиям, буржуазным демократиям и тоталитарным мечтателям. Как будто вся история городского человечества в ее высших проявлениях – это просто тетрадка в клетку. Но эти квадратики кварталов заполнены разным содержанием. В древних городах Месо- потамии, Египта, Греции и Китая этот квадрат – просто частное владение. И осваивается оно так же, как садовый участок: сначала строятся высокие стены, чтобы никто не увидел, что внутри, к этим стенам пристраиваются жилые помещения, и все они выходят в центральный двор, патио, где, собственно, проходит жизнь кроме сна – там собирают воду, там бассейн, там готовят еду и т. д. Вообще, древние города были, видимо, в большей степени похожи на мусульманские махалли – кварталы Узбекистана или Туниса, которые сохранили античный идеал непосредственно до сегодняшнего своего массового уничтожения средствами индустри- ального домостроения. Узкие переулки на одного осла с упряжкой, высокие глухие каменные стены, пахнет сухой горячей гнилью, в праздник по улицам течет кровь казнимых баранов, орут одуревшие от нее кошки и собаки, а внутри, за заборами, – дворцы, фонтаны, сады, бассейны, восточная нега и послеполуденный отдых фавна. Поразительным образом мы воспроизвели ту же структуру пространства в дачных поселках на Рублевке, только каменные заборы заменяет старый добрый профнастил. Г. Ревзин. «Как устроен город» 19 Чтобы получить европейский квартал, понадобилась тысячелетняя эволюция. И связана она была с тем, что европейские народы, в отличие от южных, никаких кварталов не знали и жить в них не желали. У них было совершенно иное устройство коллективного пространства, основанное на ином изобретении – «длинном доме», который нам известен по скандинавским раскопкам. Планы ранних европейских городов (скорее деревень) хорошо исследованы, Анри Пиренн описал их еще в 1920‑1930‑е годы, а позднее они были детально исследованы вели- ким французским историком Жаком Ле Гоффом. Если совсем просто, то структура там такая. Через город идет лента дороги. А к ней, как флажки, привязываются участки отдельных вла- дений. Эти участки узкие и длинные, с задней стороны они ничем не ограничены и могут быть длинней или короче – кому как надо. Но они ограничены с боков – соседями, на главной дороге у всех одинаковая ширина. Это, конечно, не «длинный дом» скандинавского типа, где на всю эту полосу было только одно помещение. Но это результат его эволюции. Этот дом имел иную морфологию, чем антич- ный. К дороге примыкало главное помещение – лавка, трактир, общий зал. Это было сердце дома – а вовсе не двор в центре участка. Над ним, на втором этаже, располагалось жилище хозя- ина. Дальше шли жилые помещения второстепенных членов семьи и работников, потом кла- довые, потом производственные помещения, потом хозяйственный двор, потом огород. Чем дальше от улицы, тем больше это похоже на деревню. В принципе, город можно построить и на этой основе. И, скажем, Лондон с его структу- рой длинных и узких кварталов из таунхаусов в значительной части так и построен. Но евро- пейские города в большинстве своем основаны на местах римских поселений и унаследовали прямоугольную сетку кварталов. И европейский квартал – это результат наложения, скрещи- вания двух совершенно различных структур расселения. Это очень сложная клетка. Она, по- видимому, появилась где-то в начале XII века. Квадраты кварталов внутри нарезались ленточ- ками, и в них строились отдельные дома. Клетка получила два новых органа. Во-первых, фасад. Теперь квартал выходит на улицу не глухой стеной, а, наоборот, передом дома, он не защищается от улицы, но приглашает войти, открывается магазинами, кафе, банками и т. д. Во-вторых, общий двор. И это – отдельная проблема. Не все европейские горожане строили себе «длинные дома». Существовала аристокра- тия. Есть отдельная история про то, как античный способ расселения прожил Средние века, но, так или иначе, к XVI веку в Европе возникло новое изобретение – городской дворец. В отличие от «длинного дома», он занимал квартал целиком. В отличие от античного дома, он получил роскошный фасад, правда, не для торговли, а для достоинства. И у него был роскош- ный двор, то, что у нас называется курдонер, буквально «двор чести». Если вы помните первую парижскую сцену «Трех мушкетеров» Дюма, где д'Артаньян ухитряется нанести оскорбление Атосу, Портосу и Арамису сразу, то действие там происходит во дворе городского дома де Тревиля. Двор европейского дворца – это место, где постоянно находятся дворяне, гвардейцы и мушкетеры, которые соревнуются друг с другом в богатстве и доблести, это гостиная для светского общения, место политики, интриг, сплетен, дуэлей, замена античной агоры. Вальтер Беньямин в «Московском дневнике» замечает, что у московских улиц «есть одна странность: в них прячется деревня» – имеется в виду, что, зайдя в подворотню, внутрь квар- тала, он обнаруживал там совершенно сельский, не городской пейзаж. На улице – ровный ряд доходных домов, а на задах – деревня. Собственно, всем известная картинка из букваря – «Московский дворик» Василия Поленова – это вид во двор из его окна в Трубниковском переулке. Но картина, которая в конце 1870‑х годов была такой очаровательно московской, на самом деле запечатлела этап в эволюции европейского квартала, который проходили все Г. Ревзин. «Как устроен город» 20 европейские города – просто Москва позже других. Зады «длинного дома», которые выходили внутрь квартала, это были именно сельские зады, место хранения инвентаря, повозок, разного нужного в хозяйстве скарба, а вовсе не «сердце дома», как в античности. В английских длин- ных кварталах там до сих находятся крошечные палисадники и ямы для угля. Двор европей- ского квартала сначала был задами – складами для дров, конюшнями, парковками для телег и т. д. Это была не деревня, но нечто вроде городской окраины. Понадобилось воздействие образа роскошного двора из дворцовой архитектуры, помно- женное на желание буржуазии жить по аристократическому образцу, чтобы возник тип евро- пейского буржуазного квартала – роскошный двор, окруженный стеной отдельных домов одной высоты и кратной ширины, парадный въезд во двор и множество сложных, разнообразных фасадов, подчеркивающих отличие каждого дома от стоящих рядом. Это кварталы Парижа и Каменного острова в Петербурге, сохранившиеся дома Запад- ного Берлина и Вены, Рима и Барселоны конца XIX – начала ХХ века. Это сложное изобрете- ние, которого никто не изобретал, оно родилось само из вековой эволюции. Но после рождения его в течение двух веков шлифовали и совершенствовали архитекторы Европы. Это результат двух наложений – варварского европейского расселения на античные города и аристократиче- ского дворца на буржуазный квартал. До сих пор это самое комфортное и дорогое жилье в мире. Ничего лучше и сложнее для построения городской ткани пока не изобретено. Европейские кварталы могут быть прямоугольными или свободных форм, но при этом они сохраняют эту морфологию клетки. Шахматы – сложная игра, плоскостной порядок из 64 клеток создает множество вариантов и стратегий поведения. Но европейский город – это четырехмерные шахматы человеческой комедии, где ячейка твоего пространства (комната) встроена в порядок таких же помещений в доме, который встроен в порядок домов в квартале, который встроен в порядок кварталов в районе, который встроен в порядок районов в городе, – и при этом ты можешь двигаться по сложным правилам. И все эти отношения продуманы и гармонизированы. Эта система обеспечивала уместность каждого дома в городе и каждого горожанина в городском сообществе. Она была устойчива, способна к самонастройке и эволюции. Какой самовлюбленный дебил мог решить, что ее можно уничтожить и придумать что-то принципи- ально лучшее? Мы, в общем, знаем, кого обвинить, – Корбюзье. Но, честно сказать, европей- ский квартал погиб сам, Корбюзье лишь сделал из этой гибели выводы. Почему это произошло? Очень просто: от бедности и от жадности. Это изобретение ока- залось слишком дорогим. В конце XIX – начале ХХ века город стали массово заселять рабочие, которых тогда на заводах и фабриках требовалось на два порядка больше, чем сегодня. Они мало зарабатывали, и им нужно было жить по возможности компактно – иначе их трудно было бы доставить на завод к одному времени. Так возник американский «гантельный» дом. Это квартал, застроен- ный домами практически полностью, вместо внутреннего двора оставалась узкая щель. «Ган- тельным» он называется потому, что узкие ленточки домов, на которые нарезался квартал, в плане были в форме гантели, чтобы между двумя соседними ленточками образовывалась щель для света и воздуха. Квартиры из-за высокой плотности получились сравнительно дешевыми, но естественного света почти не было, свежего воздуха тоже, столпотворение бедных людей, плохая звукоизоляция, коридорная система не украшали жизнь. Зато девелоперы и домовла- дельцы получали от рабочих даже больше денег, чем от буржуа с квартирами в нормальных кварталах. Любви к ним это не прибавляло. Принято говорить, что это было ужасное жилье, хотя по сравнению с отечественными бараками или общежитиями для рабочих здесь были определенные достоинства. Эта предельная плотность взорвала квартал изнутри. Архитекторы левых убеждений, Корбюзье прежде всего, придумали простую и очевидную вещь – жилую башню. Если уничто- Г. Ревзин. «Как устроен город» 21 жить квартал, оставить только его территорию и построить на ней башню, то каждое окно уви- дит солнце, ветер будет продувать все квартиры, хватит места для зелени, а плотность можно создавать любую, просто повышая этажность. И это было правдой. И Корбюзье, который это пропагандировал, действительно приду- мал лучшее жилье для рабочих, чем предлагали переуплотненные кварталы. Но тут были свои издержки. Была потеряна улица, фасад, общественный первый этаж, двор – и в конечном счете город. Вместо четырехмерной шахматной доски возникло образование из пятен с вертикаль- ными муравейниками и дорожками между ними. Сложная морфология городского организма разложилась до элементарной протоплазмы. Квартал умер. Возник микрорайон. Г. Ревзин. «Как устроен город» 22 Регулярная планировка В 1935 году в воронежской ссылке Осип Мандельштам написал стихотворение трагиче- ское и ироническое. Это какая улица? Улица Мандельштама. Что за фамилия чертова — Как ее ни вывертывай, Криво звучит, а не прямо. Мало в нем было линейного, Нрава он был не лилейного, И потому эта улица, Или, верней, эта яма Так и зовется по имени Этого Мандельштама. Я думаю, оно является вариацией темы «Памятника» Горация. Памятником оказывается яма (могила) – в силу своей физической иррегулярности. А еще мне, прошу прощения за урба- нистический взгляд, кажется, это очень неординарное размышление о природе линейной и свободной планировки. Как ни странно, в истории мы не наблюдаем эволюции от городов иррегулярных к регу- лярным. Казалось бы, сначала должно появиться поселение свободной формы, потом ему должны придать геометрический порядок. Однако и в Вавилоне, и в Мохенджо-Даро (главном городе Хараппской цивилизации), и в Гизе (Египет, Древнее царство), то есть во всех центрах изобретения городской цивилизации мы с самого начала сталкиваемся с регулярными пла- нами. Это даже завораживает. Изобретение регулярной планировки оказывается современным изобретению города вообще. Стоит напомнить, что города появляются примерно тогда же, когда и письменность. Не знаю, насколько оригинальным является это сравнение, но для археолога или человека с фило- логическим опытом очевидно визуальное сходство регулярных планов древних городов с древ- нейшими памятниками письменности – будь то хеттские клинописные таблички или египет- ские рельефы и папирусы. Письменность и регулярный план – это изобретения-современники и, как мне кажется, родственники. Если угодно, регулярный план – это текст, написанный прямо на земле. Тем более поразительно, что одновременно существуют города регулярные и иррегулярные. Изоб- ретение регулярности выглядит колоссальным цивилизационным скачком, но оказывается, что им можно пользоваться, а можно и нет. Это все равно как изобрести колесо и откатить его в сторону. С семиотической точки зрения прямоугольные кварталы на территории являются зна- ками-индексами в классификации Чарльза Пирса (то есть такими, в которых означающее физически связано с означаемым – как, скажем, этикетка с бутылкой, на которую она накле- ена). Это индексирование в древности происходило буквально, путем разметки плана города на местности, прочерчивания границ плугом (как делал Ромул при основании Рима). В извест- ной степени так же происходит до сих пор (с той разницей, что план сначала вычерчивается на бумаге или в компьютере). Вопрос: что означают эти прочерченные на земле прямоуголь- ные знаки? И почему ими можно не пользоваться, что заменяет эти знаки, когда регулярной планировки нет? Г. Ревзин. «Как устроен город» 23 Об этом и говорит Мандельштам. Улица потому получает его имя, что она (яма) и он (поэт) «нелинейны». Индексом для иррегулярной территории является человек. Следом такого означивания человеком места являются наши именования улиц – хоть той же улицы Мандель- штама, которая так и не появилась в Воронеже, хоть Немцова моста, который так и не появился в Москве. Из таких обжитых и означенных смертью мест и складывается органическое, ирре- гулярное поселение. За этим стоит представление о неразрывной, сакральной связи человека и территории. Вспомните запреты на продажу земли в феодальной экономике, принципы майо- рата – живые знаки-индексы не могут меняться или дробиться. Кстати, забавным рудиментом этой идеи в современной экономике является необходимость нотариального заверения купли- продажи недвижимости (чего не нужно делать ни с едой, ни с одеждой, ни с механизмами): земля – это такой товар, покупка которого за деньги не вполне законна, нарушает порядок вещей, и требуется юридическая процедура его восстановления. Что означает регулярный прямоугольник территории, если при свободной планировке участок индексирует связанный с ним конкретный человек? Если бы, скажем, в Мандельштаме было «много линейного», если бы это был такой стандартный, «прямоугольный» Мандель- штам, то его имя ничего не говорило бы о месте. Его человеческое качество свелось бы к квад- рату. Здесь стоит вспомнить о роли геометрии в древних цивилизациях. Пифагорейцы, а за ними Платон, видели в геометрии выражение метафизического порядка мироздания. Отсюда проистекают эзотерические следствия учений о пропорциях, но в случае с регулярной плани- ровкой речь идет о самом элементарном геометрическом порядке. Однако смысл его не столько элементарен, сколько обобщен. Сама акция соотнесения территории с геометрическим поряд- ком делает ее причастной к порядку разума. Природа не знает прямых углов, регулярная тер- ритория – это не просто terra, но terra sapiens. Если угодно, иррегулярный город сплошь состоит из имен собственных – он размечен уникальностью судеб тех, кто здесь жил и умер. Регулярный город – это город местоимений. В каждом конкретном квартале может жить кто угодно, а может не жить никто, для прямоуголь- ных территорий важно только одно их свойство – наличие сознания. Спиро Костоф потратил много сил на то, чтобы доказать, что регулярность планировки города не имеет политического смысла. Его аргументы не лишены убедительности и остро- умия. На основе сетки устроены города демократические (как у греков или американцев) и авторитарные (как в Древнем Китае, Риме или СССР) – форма города ничего не говорит об устройстве власти. «Сетка – это сетка и ничего, кроме сетки» – вот формула Костофа. Она зву- чит прекрасно, но я не могу согласиться. Сетка не имеет конкретного политического смысла, но сетка имеет политический смысл как таковой. Сетка – это власть. Это не обязательно власть авторитарная. В традициях американской урбанистики при- нято связывать регулярную сетку с демократическим устройством, и это естественно для людей, у которых есть Нью‑Йорк. Отцы-основатели США полагали, что правом голоса обла- дает землевладелец, а земельное законодательство этого времени предписывало размечать землю в ортогональной сетке, так что вместе получался яркий пространственный образ демо- кратии – все граждане равны, у всех равные наделы, каждого можно свести к квадрату. Однако при этом стоит иметь в виду, что и Мэдисон, и Джефферсон, и Джей, и даже Гамильтон были людьми Просвещения и классицизма и, придумывая страну, вдохновлялись моделью древне- греческой колонизации. Сами по себе люди, поселившиеся рядом, в силу, я думаю, невозможности сбалансиро- вать два базовых стадных инстинкта – права на равенство и права на первенство – не могут разделить свою территорию на равные части. Для этого нужен внешний фактор, осуществляю- щий это деление. Конечно, города мормонов (Солт‑Лейк‑Сити), греческих колонистов (Милет, Приена), римские военные лагеря (Тимгад, Сплит), сталинские и муссолиниевские города Г. Ревзин. «Как устроен город» 24 имели разное политическое устройство. Однако у них есть одна общая черта – все они были средствами колонизации территории. Я считаю, что это право – право перевода пространства из terra inconscia в terra sapiens – является прерогативой власти. Колонизация – это превращение диких территорий в цивили- зованные еще до того, как на них поселились цивилизованные горожане. Колонизация может иметь самые разные цели – хозяйственные, административные, религиозные, – но эти цели достигаются с помощью политической власти. Если город основан железнодорожной компа- нией (как, например, Такома, штат Вашингтон) для спекуляции земельными участками, то это означает, что политическая власть в городе принадлежала железнодорожной компании, а если в 1833 году Джозеф Смит нарисовал идеальный план Сиона, воплощенный, по итогам исхода мормонов, в Солт‑Лейк‑Сити, то это значит, что политическая власть в этом городе принад- лежала мормонам. Колонизация – властный жест. Если мы встречаем примеры добавления к городу с иррегулярной планировкой регуляр- ной части (как в Неаполе) или сталкиваемся с регулярной перепланировкой исторического города – это улика вмешательства власти. Пожалуй, один из наиболее ярких примеров в исто- рии градостроительства – перепланировка российских городов Екатериной Великой, учре- жденной ей комиссией Ивана Бецкого, когда большинство из них получили регулярные планы. Этот грандиозный опыт можно связать с высказанной Александром Эткиндом идеей «внутрен- ней колонизации» как основной стратегии российской государственности. Регулярный план был одновременно и средством модернизации страны, и признаком политического доминиро- вания. Напротив, если мы сталкиваемся с постепенной утратой регулярности в городе – а это история большинства европейских городов, выросших на римской основе, – то перед нами след «ухода» власти из города. Так происходило вплоть до ХХ века – и вдруг все перевернулось. Бесконечные новые районы СССР, отчасти Европы (Франция, Германия), Азии – колонизация спальными райо- нами происходит в форме оккупации свободных пятен без всяких признаков регулярности. Напротив, квартальная застройка исторических центров начинает ассоциироваться со свобод- ной городской жизнью, традициями и «правом на город» (термин Анри Лефевра 1968 года, акцентирующий права городских сообществ в противостоянии власти и спекулятивному деве- лопменту). Как это возможно? Мне кажется, для ответа на этот вопрос стоит вспомнить, что в традиционном городе прямоугольник квартала застраивался сравнительно свободно. Мы встречаем там большое разнообразие форм – от городских вилл до многоэтажных домов-каре, от дворов-колодцев до парадных внутренних улиц. Свободная планировка спальных районов неотделима от стан- дартных жилых ячеек многоквартирных домов. Многоквартирный индустриальный дом – это регулярный город, сведенный в один объем, квадрат квартала, превратившийся в кубик квар- тиры. Именно поэтому, мне кажется, индустриальное многоквартирное жилье имеет доста- точно ощутимый привкус репрезентации власти, и авторитарные режимы – как Россия или Китай – отдают заметное предпочтение этой форме расселения. Так власть становится ближе, интимнее: она приходит к вам в квартиру. По сравнению с этим клетки кварталов кажутся символами гражданских свобод и неформальных сообществ горожан. |