Хрестоматия по тгп Радько. Хрестоматия по теории государства и права

• Название: Хрестоматия по теории государства и права
• Анкор: Хрестоматия по тгп Радько.doc
• Дата: 09.03.2017
• Размер: 3 Mb.
• Имя файла: Хрестоматия по тгп Радько.doc
• Тип: Документы; #3590
• страница: 61 из 73

| Государственная впасть (природа властных отношений)
Алексее! Н.И. Очерке по общей теории государства

[...] Власть есть такое отношение между людьми, в котором каждый из членов занимает положение нерав­ное, неодинаковое. Понятия «выше» и «ниже» суть вечные атрибуты властного отношения, которое нельзя без них мыслить. В отношениях властных члены их занимают всегда определенно разное положение, ко­торое можно характеризовать как положение некото­рой более или менее постоянной зависимости одних 594 людей от других. Зависимость эта, впрочем, не исклю­чительно односторонняя. Природе социальных отноше­ний противоречило бы такое положение дел, в котором отношения между личностями перестали быть взаимо­действиями самостоятельных единиц, превратились в одностороннюю зависимость одной, исключительно пассивной стороны, от другой — исключительно актив­ной. Как справедливо отметил Зиммель, во властных отношениях дело идет не о том, чтобы влияние властву­ющего определяло поведение подвластного, но о том, чтобы это последнее оказывало свое обратное воздей­ствие на властвующего. Поэтому наличность взаимо­действия можно наблюдать даже в тех рудиментарных формах властвования, которые стремятся к односторон­нему определению поступков и действий других лю­дей посредством — чужой воли. В конце концов такое отношение «властвования», в котором властвующий стоит к подвластным в положении художника, лепяще­го статую, вообще нельзя назвать «общением», ибо здесь отсутствует характерный для социальных явлений момент «взаимодействия».

Однако это взаимное влияние душ во властных от­ношениях приобретает характер отношения, в котором всегда имеется некоторый перевес активности, некото­рое преимущество влияний одной стороны, обусловли­вающей своими более или менее самостоятельными действиями определенное поведение другой. Такое со­стояние междупсихического неравновесия может быть весьма различно по своей прочности; оно может быть также весьма разнообразно по своему объему, не толь­ко охватывая большие или меньшие общественные кру­ги, но и различно касаясь входящих во властное обще­ние лиц. Но даже тогда, когда прикосновение власти отличается весьма интенсивным характером, властное отношение не теряет тех особенностей, которые харак­теризуют состояние взаимодействия. Поэтому трудно отдельные элементы этого взаимодействия рассматри­вать изолированно. Между ними всегда имеется неко­торая взаимная связь, особенности одних всегда озна­чают особливое проявление других.

Вследствие этого властные отношения имеют тен­денцию объединяться в известные системы, образую­щие различного характера единицы властвования, — своеобразные устойчивые системы междуличных от­ношений, основанные на постоянном неравновесии находящихся в общении субъектов. Эти системы и обнаруживают некоторые постоянные свойства как во внутренних своих отношениях, так и во внешних, — как в своей властной, так и в своей междувластной приро­де. Внутри подобная система властвования всегда пред­ставляет собою некоторое состояние длительности, некоторое единство разнообразия, — то, что старые юристы называли в&гиз'ом. Статус не есть мгновен­ный, возникнувший и тотчас же погасший процесс, это есть, напротив, длительное состояние властвования, более или менее прочно соединяющее входящих в общение лиц. Статус пребывает, несмотря на все из­менения, которые происходят в отдельных проявлени­ях властного отношения. Семья, напр., представляю­щая собою подобную единицу власти, может совершать те или иные действия, выполнять ту или иную работу, так или иначе руководиться своей главой — отцом семейства, но все эти разнообразнейшие линии ее поведения, обусловленные различными конкретными условиями ежедневной жизни, не мешают быть ей единой властной единицей, — именно, данной семьей, данным состоянием властвования. Но если мы возьмем гораздо менее прочную и гораздо более поверхност­ную единицу власти, которая имела бы происхожде­ние искусственное или договорное, напр., управляемый кем-либо оркестр музыкантов, рабочую артель, то и здесь мы будем иметь дело с некоторым длящимся единством отношений, сохраняющим свою природу в пределах постоянных изменений. Властный статус, так же как и всякое социальное отношение, обладает по­этому характером динамическим. Это не есть неизмен­ное равновесие равенства, но подвижная устойчивость, основанная на живом и актуальном преобладании.

ИЛЬИН ИВАН АЛЕКСАНДРОВИЧ (1882-1854)
Русский религиозный философ, публицист, лите­ратурный критик, юрист. С 1909 г. приват-доцент Московского университета, с 1918 г. —профессор. Февральскую революцию воспринял как «времен­ный беспорядок», а большевистский Октябрьский переворот — как катастрофу и активно включился в борьбу с новым режимом. 19 мая 1918 г. защитил диссертацию на тему «Философия Гегеля как уче­ние о конкретности Бога ичеловека» (оппонентами были П.И. Новгородцев и князь Е.Н. Трубецкой). Неоднократно арестовывался, в последний (шес­той) раз в сентябре 1922 г., после чего вместе с боль­шой группой философов, ученых и литераторов был выслан из России в Германию. Активный идео­лог белого движения, он выступает с многочислен­ными лекциями, в городах Германии, Франции, Швейцарии, Чехословакии, Югославии и Латвии, занимается издательской деятельностью. Его ос­новной темой становится анализ духовной сущно­сти революционной катастрофы и духовное воз­рождение России. Бурную и горячую полемику вызвала его книга «О сопротивлении злу силою» (1925). В 1927— 1930 гг. редактирует и издает «Рус­ский колокол»—журнал «русской волевой идеи». Автор нескольких сотен статей и свыше 30 книг, в том числе «Путь духовного обновления», «Основы борь­бы за национальную Россию», «Аксиомы религиоз­ного опыта» (т. 1 — 2), «Наши задачи» (т. 1 —2), «О сущ-ности правосознания», «О монархии и республике».

■ Сущность нрава

(природа права и ддхппная сдщнпсть человека; праввспзнание как оснпеа политико-правовой теорои)

Ильин И.А. 0 сущности правосознания

В понимании права государства человеку предсто­ит пережить глубокое обновление. Должен быть окон­чательно отвергнут гибельный предрассудок о «внеш­ней» природе права и государства; должна быть ус­мотрена и усвоена их «внутренняя», душевно-духовная сущность. Право только «проявляется» во внешнем, пространственно-телесном мире; сферою же его на­стоящей жизни и действия остается человеческая душа, в которой оно выступает с силой объективной ценно­сти. Государство в своем осуществлении «предполага­ет» наличность множества телесно разъединенных людей, теорий и внешних вещей; но именно челове­ческая душа остается той средой, в которой зарожда­ется, зреет, протекает — и государственная жизнь ин­дивидуума, и жизнь государства как единого целого...

Усмотреть наличность, достоинство и компетент­ность нормального правосознания — значит найти путь для разрешения всех основных жизненных затрудне­ний, вытекающих из природы права и создающих не­мало теоретических споров и даже «антиномий» в юридической науке.

Так, во-первых, право, по существу своему, пред­писывает и воспрещает только внешние деяния людей и предполагает в человеке наличность соответствую­щих душевных состояний, до тех пор пока не доказано противоположное. Право не может и не стремится регулировать своими предписаниями душевно-духов­ную жизнь человека и сосредоточивает свое внимание на том, что внешне уловимо и вовне проявлено: было бы нелепо предписывать человеку в гетерономном порядке такие деяния, ценность которых обусловлена их автономностью и осуществление которых не подда­ется учету и проверке. Право есть внешний порядок жизни. Но если этот внешний порядок отрывается от внутренних состояний духа, не творится ими, не при­емлется или не вырастает из их зрелости, из их авто­номии, из их содержательной верности и цельности, то он вырождается, мертвеет, унижает человека и, распадаясь, губит жизнь духа. Право с виду не нужда­ется в правосознании и часто даже не имеет к нему доступа. Однако на самом деле оно живет правосозна­нием и исполняет свое значение тем лучше, чем пра­восознание зрелее и совершеннее. Так, парламентский строй не исключает коррупцию; свободные выборы не исключают классовых программ; дуэль или убийство непредотвратимы внешними мерами; мобилизация армии не осуществима в порядке принуждения; и толь­ко зрелое правосознание может искоренить в жизни взятку, классовую политику, убийство и дезертирство. Творить внешний порядок жизни право может только через внутреннюю упорядоченность души, т. е. через правосознание.

Далее, во-вторых, право может устанавливать толь­ко общие, отвлеченные правила, и потому оно говорит в своих нормах только о людях вообще, о признаках вообще, о деяниях, отношениях, полномочиях и обязан­ностях вообще, выделяя одни стороны и свойства как существенные и оставляя другие без внимания. Если бы законодатель попытался заменить общие нормы единичными императивами, приспособленными к ин­дивидуальному поведению, то он поставил бы перед собой нелепую задачу бесплодной погони за бесконеч­ным разнообразием индивидуального материала, чис­ло императивов оказалось бы бесконечным и строй жизни оказался бы неурегулированным. Правовая норма есть абстрактное правило; это правило рассмат­ривает человека как абстрактное содержание. Однако в действительности существуют не «люди вообще», а живут «человеки в частности», обладающие не абст­рактными признаками, а конкретными свойствами. Индивидуальный человек есть живое конкретное це­лое, с бесчисленным множеством своеобразных черт и свойств, — единственный в своем роде и неповтори­мый комплекс телесных, душевных и духовных сил. Этот комплекс нельзя разложить на общие признаки, нельзя исчерпать отвлеченными категориями. Абстрак­тная квалификация его не только будет всегда услов­ной, насильственной, неадекватной, но в своем после­довательном и крайнем осуществлении она поведет к высшей несправедливости (зшшпит ]из зитта иуипа). Поэтому проблема применения правовых норм к жи­вым людям, их состояниям, деяниям и отношениям есть проблема, абсолютно неразрешимая на путях формаль­ной индукции и дедукции: механическое сопоставле­ние «признаков», указанных в норме, и в «свойствах», данных в жизни, — есть операция, убивающая право, уродующая жизнь и подрывающая в душах волю к правопорядку. Восприятие конкретной данности дол­жно быть актом художественной справедливости; по­нимание отвлеченного правила должно покоиться на созерцании безусловной цели права (не просто цели «законодателя», которая, может быть, осталась неизве­стна, или не имела определенного содержания, или создалась рег сотргопиззшп из противоположных вож­делений, или же просто была неверна и гибельна). Но акт художественной справедливости и созерцание безусловной цели права могут быть доступны только нормальному правосознанию. Применение правовых норм требует предметного разумения того, ради чего право вообще создается, применяется и поддержива­ется. Применяющий право должен иметь в виду не только формальную «законность» нормы и не только ее объективное содержание, но и ее объективное на­значение — ее духовную миссию и ее жизненную функцию; а это значит, что он должен исходить из основы нормального правосознания и руководиться ее аксиомами. Регулировать конкретный жизненный ма­териал абстрактными правилами право может только через среду живого, созерцающего и верного право­сознания.

Далее, в-третьих, право есть явление духовной правоты; оно имеет объективное значение и это значе­ние покоится, в свою очередь, на безусловной ценно­сти духа, его содержаний и его состояний. Поэтому право всегда таит в себе некое безусловное достоин­ство и с основанием притязает на признание и пови­новение; право есть нечто объективно «верное», «пра­вое» и «ценное». Однако, в действительности, каждый исторически сложившийся кодекс наверное имеет нормы неверные, несправедливые, а может быть, и расходящиеся с основною природою духа. Положи­тельное право не есть система совершенных и безо­шибочных правил поведения, а положительный право­порядок нередко включает в свой состав духовно про­тивоестественные условия. И вот, только нормальное правосознание способно выйти из этого жизненного и философского противоречия, не порывая с духовной ценностью права и не разлагая душу правовой бес­принципностью, нигилизмом или бунтом. Проблема разрешается на пути творческого признания права: такого признания, которое, действительно, усматрива­ет его духовное достоинство, соблюдает свободу при­знающего духа и, в то же время, вливает энергию личной воли в преобразование положительного права; это признание получает значение правотворчества: обновление права родится из той самой глубины, кото­рая усматривает и знает его безусловное достоинство, так что признание получает форму борьбы за право, а борьба за новое право не колеблет духовного призна­ния. Понятно, что такое отношение к праву обнаружи­вает в душе человека наличность духовно-здорового, творческого правосознания.

В-четвертых, право в своем истинном и глубоком значении выражает и ограждает природу человечес­кого духа и потому оно покоится на духовной самосто­ятельности объекта и самодеятельности его; с другой стороны, оно ограждает автономию человека и, в свою очередь, питается ею, как воздухом. Однако, в действи­тельности, право осуществляется в порядке гетероно­мии: оно устанавливается, поддерживается и огражда­ется организованной и уполномоченной властью, ко­торая авторитетно предписывает и воспрещает людям известные внешние деяния; оно создает сложный ап­парат принуждения, суда и наказания; оно требует повиновения и, в случае нужды, заставляет людей покоряться. Разрешить это видимое противоречие, значит открыть человеку способ утвердить свою авто­номию при сохранении порядка гетерономного вла­ствования. Отвергнуть автономию личного духа, зна­чит нарушить цель права и подорвать его жизненную силу, отвергнуть власть, значит разрушить средства, необходимые для этой цели, и пути, по которым эта сила идет к осуществлению. А потому автономия должна стать творческим источником гетерономии, принять ее как свое необходимое порождение, освятить ее и за­тем сделать ее орудием своего распространения и расцвета. Индивидуальный дух должен влить свою автономию в строение и деятельность власти; а власть должна усмотреть в духовной автономии форму сво­его бытия, принцип своей жизни и цель своего дела. Понятно, что этот исход может быть открыт и осуще­ствлен только духовно здоровым и верным правосоз­нанием.

В-пятых, право по своей истинной и глубокой при­роде есть явление духовной солидарности, связующей человека с человеком; эта связь необходима людям именно вследствие их душевной и телесной разъеди­ненности. Право может существовать и действовать в жизни людей только тогда, если они чувствуют и пони­мают свою солидарность, т. е. не только сходство сво­их эгоистических влечений, но свою одинаковую за­интересованность в поддержании единого и общего всем порядка. Вырастая из солидарности, право, в свою очередь, воспитывает ее в душах; нуждаясь в извест­ном минимуме взаимного уважения и доверия, оно предназначено для того, чтобы укреплять его, органи­зовывать и приближать к максимуму. Однако, в дей­ствительности, правопорядок, по-видимому, развивает­ся на путях борьбы и компромисса. Именно борьба за существование владеет историческим бытом человече­ства и порождает частную и публичную конкуренцию граждан, классов, партий и государств. Самое ограж­дение естественных прав лица и народа слагается в результате борьбы за право: и именно этим объясня­ются попытки рассматривать частную сделку и мир­ный договор, суд и власть, закон и государственное устройство, как компромисс не солидаризировавших­ся интересов. И вот, нормальное правосознание утвер­ждает, что борьба за право ведет и должна вести к установлению солидарности, и что солидарность лежит в самом основании социальной борьбы, если только она, действительно, борьба за право. Здоровье и зре­лое правосознание умеет дорожить правом и бороться за него; но оно знает, что в борьбе за правое право все люди солидарны и что задача каждого человека, отста­ивающего свое право, состоит в том, чтобы привести других к сознанию этой солидарности. Социальная борьба исключает солидарность, и в корне, и в дости­жении, только тогда, если она ведется не ради права, а ради насилия и порабощения. Но это значит, что отстоял свое право тот, кто добился всеобщего, соли­дарного признания его со стороны других. Не всякая борьба за существование есть борьба за право; и не всякий компромисс имеет по содержанию и по форме правовую природу. Задача людей не в том, чтобы на­ходить «компромисс», но в том, чтобы превращать вся­кий компромисс в явление правовой солидарности. Исторически человечество обречено на то, чтобы вы­страдать в борьбе за существование, осознать, обрести и утвердить свою духовную и правовую солидарность. Здоровому же правосознанию с самого начала ясны и основа этих страданий, и увенчание этой борьбы.