фвф. 16707646975743_пр 7 + кр Социология культуры. Написать конспект текста на листочке Тема Социология культуры Виды культуры

• Название: Написать конспект текста на листочке Тема Социология культуры Виды культуры
• Дата: 06.01.2023
• Размер: 2.02 Mb.
• Имя файла: 16707646975743_пр 7 + кр Социология культуры.doc
• Тип: Конспект; #874183
• страница: 12 из 25

Похоронный обряд восточных славян

Одним из интересных с культурологической точки зрения феноменом является похоронный обряд восточных славян, прежде всего русских".

Сама кончина представлялась как отделение души от тела и обозначалась либо с помощью воды в чашке, находящейся у изголовья умирающего (ве­рили, что в момент «выхода» души вода «всполыхнется»), либо с помощью зеркала, так как душа покидает тело с последним вздохом.

Специальные ритуалы призваны были обеспечить не только переход, придав ему необратимый характер, но и «послепереходную» гармонию двух

Врезка

Культ предков на Корсике

Особую страничку в каменной летописи Корсики представляют так называемые менгиры. Ученые продолжают спорить об их культурном предназ­начении. Одни считают, что менгиры, выстроен­ные в ряд строго с севера на юг и обращенные лицами всегда на восток, т.е. к солнцу, были, ви­димо, связаны с культом умерших предков. Не­которые менгиры не изображали людей, а ско­рее всего были изображениями фаллического культа. Кстати говоря, слово «менгир» произош­ло от бретонского «мен» — камень, и «хир» — живность. На этих продолговатых каменных столбах были высечены условно лица, иногда — части тела, одежды, оружия. Поэтому наиболее распространена версия о том, что менгиры со­здавались как место пристанища для блуждаю­щих в пространстве душ умерших предков. Дру­гая гипотеза о том, что это были примитивные идолы, — не во всем подтверждается. Так что загадка скульптур древней Корсики все еще будоражит умы ученых.

Вместе с менгирами, особенно если речь заходит о культе мертвых, достопримечательностью Корси­ки являются и дольмены — циклопические камен­ные сооружения. Это гробницы, сложенные из боль­ших каменных глыб, поставленных на ребра верти­кально и покрытые одной или несколькими плитами сверху — наподобие крышки стола. Вероятно, это предок курганов, известных нам по степям России и Украины. Многие дольмены тоже сверху засыпа­ли землей, но, за редким исключением, насыпи осе­ли и не сохранились до наших дней. И менгиры, и дольмены вызывали до Второй ми­ровой войны у местного населения какой-то гене­тический ужас. Их не только боялись трогать, но даже старались не подходить близко к тому мес­ту, где витали души предков. Отношение к предкам со временем приобрело весьма своеобразную форму. Во всяком случае только на Корсике можно увидеть города мерт­вых, где каждому умершему строят почти насто­ящий дом и потом без всяких слез ходят к нему в гости, как к живому. На улицах этого города вы не увидите мрачных или плачущих людей. Здесь своя атмосфера и своя жизнь. По улицам частень­ко проезжают машины, бродят люди, встречают­ся, рассказывают умершим новости. Живые при­ходят к мертвым как к своим еще существующим друзьям.: живые должны оставаться среди живых, а мертвые — среди мертвых. Так, покойнику закрывают глаза (обычно медяками), объясняя это опасно­стью его взгляда для живых людей: закрытие глаз одновременно означало прекращение его контакта с миром людей. Покрывание умершего полотном продолжало ритуал его отгораживания от посюстороннего мира. Следующая операция — омовение тела покойника, после которого человек лишался пос­ледних признаков принадлежности живым. Этнографы, исследующие сла­вянский погребальный обряд, считают, что физическая чистота («вымы-тость») является устойчивым признаком смерти. Отсюда, вероятно, специ­фическое отношение к мытью тела, восприятие этой процедуры не столько в гигиеническом, сколько в ритуальном плане. После омовения и обряже­ния умершего переносят на лавку у стены, ногами к выходу либо к образам. Мужчин клали справа от выхода, а женщин — слева.

Согласно поверьям, в могилу колдуна надо вбить осиновый кол, а с помо­щью отрезанной руки мертвеца можно находить клады и воровать, не боясь быть пойманным. Покойника облачали в новую, неношеную одежду, не сопри­касавшуюся с живым телом. Если умершему одежда шилась, то с соблюдени­ем особых приемов: без узлов, «на живую нитку», иголку держали «от себя» и даже левой рукой, иначе «он будет по ночам приходить и уводить с собой людей, у которых так же сшита одежда».

Одежда застегивалась наоборот: справа налево у мужчин и слева направо у женщин. Обычай требовал связывать мертвецу руки и ноги. Гроб никогда тщательно не обтесывался, его обтеска делалась нарочито грубо. Саван шил­ся «на живую нитку». Лапти надевались недоплетенными. Хлеб на поминках должен быть недопеченным. В гроб клали недоконченную умершим работу (недовязанные чулки, недоплетенные лапти) в уверенности, что работа будет закончена на том свете. В Закарпатье около покойника, согласно обычаю, ста­рики играли в карты, дрались и ругались.

У каждого умершего в этом городе свой отдель­ный, иногда семейный, дом. Считается, что чело­век просто переселяется в другой дом, в другой город и живет там уже по другим законам, а его живые родственники ходят к нему в гости. Для корсиканцев подобное — не условность. Они рады навестить родителей и друзей. При этом иногда даже разговаривают с ними. Первого октября, когда в Европе и Америке бушу­ет праздник всех святых, на самом деле больше похожий на праздник нечистой силы, на Корсике происходит все с точностью до наоборот: здесь празднуется день мертвых. Но под мрачным на­званием скрывается красивый обычай. В этот день все приносят своим родственникам и друзь­ям огромное количество цветов — самых разных. Каждый лучше знает, какие цветы больше нра­вятся их родным и близким в городе мертвых.Кому-то несут охапки ромашек или роз, кому-то — одну хризантему.

На Корсике живые и мертвые существуют в уди­вительной гармонии: кварталы города мертвых подступают к кварталам города живых. Во вре­мя Второй мировой войны, когда ночами бомби­ли корсиканские города, мертвые как бы взяли на себя защиту живых. Летчики принимали ночью кладбища, освещенные лампадами, за города и бомбили их вместо настоящих целей. Находясь в городе мертвых, непременно вспоми­наешь не совсем веселый афоризм: наша зем­ля — планета мертвых, а мы на ней — только вре­менные.

В Корелии есть обыччай «веселить покойника». В других местностях присутствующие (обычно старики) проводили ночь в беседах о покойном, рассказывании сказок.

Вслед покойнику, пока его не вынесут со двора, бросали зерно для того, чтобы закрыть ему обратную дорогу. В Виленской губернии обсыпание по­койника зерном объясняли тем, что в противном случае он унесет с собой больше хлебного плодородия, чем ему полагается, а в Витебской — что по­койник в последний час должен убедиться, что с ним делятся хлебом, иначе он будет возвращаться за своей долей.

Перемещение умершего из этого в тот мир является центральным звеном в структуре похоронного ритуала. Реаль­ная дорога от дома до кладбища отчасти символизировала мифологический путь в иной мир. После выноса покойника из дома оттуда должно быть удалено все то, что затронуто смертью и не подлежит очищению. Родных умершего три раза кропят водой, они заглядывают в печь, выкрикивая имя покойника в печную трубу, для того чтобы «не встал».

Путь до кладбища сопровождается запретами останавливаться («иначе в де­ревне будет покойник») и оглядываться. Дорога в мир мертвых не должна совпа­дать с путями живых, поэтому гроб выно­сили не в двери, а в окно (варианты: че­рез скотный двор, через забор или разоб­ранную стену). На кладбище шли окольным путем, а возвращались «на-прямки». У околицы деревни родствен­ники покойника подают милостыню провожающим.

По дороге на кладбище первому встречному, который считался путником из иного мира и одновременно служил счастливой приметой, как и нищим, ока­зывалось подаяние — обязательно через фоб. Это могли быть кусок хлеба, нитки или холст («чтобы на том свете было во что одеть голую душу»).

Гроб опускают в могилу на веревках, которые затем оставляют на кладбище, повесив на деревья. Обычай бросать в могилу мелкие монеты, пояса, платки (в том числе «слезные платки») ин­терпретируется этнографами как выкуп места. У белорусов и украинцев свя­щенник «печатал могилу»: делал на могиле крест лопатой и сыпал кресто­образно землю на гроб. Считалось, что только такое «запечатывание» гаран­тирует невозможность выхода покойника из могилы.

Могила не считалась местом окончательного пребывания покойника. Только в обряде путь умершего заканчивался на кладбище. В народных поверьях покойник проходил лишь часть пути, так как ему предстоял еще путь на тот свет. В заупокойной мифологии на кладбище заканчивается лишь «видимая» часть пути. Могила — вход или место, где возможен контакт меж­ду живыми и мертвыми.

Дальнейший путь покойника от могилы до того света мыслился как пе­реход в новое состояние, позволяющее ему не просто поддерживать связи с близкими ему живыми людьми, но и покровительствовать им. Умерший ро­дитель, приобретший отныне новый статус предка, по верованиям белору­сов, принимает живейшее участие в судьбах потомка: в его делах, жизни, даже в малейших мелочах его хозяйства. Если у того пропал топор или око­лела скотина, значит он под пьяную руку оскорбил родителя.

Народные поверья, связанные с культом предка, основывались на так называемой традиции кругового жиз­ненного цикла, согласно которой умерший возрождается в новорожден­ном и совершает регулярные, хотя и кратковременные, посещения живых людей. Для того чтобы умерший не вернулся, надо после возвращения с кладбища вымыть все в доме, открыть в избе печной заслон, заглянуть за печку. Заглядывание в печь или за печь делается для того, чтобы «не бояться умершего». Печь воспринималась как своеобразный «канал связи» с иным миром. После умывания (смывание сле­дов контакта с миром мертвых) приступают к поминальной трапезе. В ней участвуют все, даже случайно зашедшие люди, а также нищие, но не моло­дежь. Объясняется это тем, что на поминальной трапезе должны присутство­вать главным образом те, для кого погребальный обряд будет следующим. Выделение нищих как непременных участников поминания объясняется их посреднической ролью между живыми и мертвыми.

Другая особенность поминальной трапезы — участие в ней умершего. Для него прибор ставится под образами, на хозяйское место. Для трапезы при­готавливают особые блюда (это прежде всего кутья и кисель), а ее порядок регулируется специальными правилами поведения. Поминальная пища — пища мертвых. Правила обращения с ней отличаются от обычных: хлеб не режут, а ломают; мясо едят руками; вместо «Кушайте!» на поминках гово­рят: «Питайтесь!». Участники поминок не только угощаются, но и угощают умершего: для него кладут на край стола первую ложку (или первые три) каждого блюда и отливают часть напитка.

Общая направленность поминальной обрядности противоположна погре­бальной. Если в похоронах основные усилия направлены на удаление покой­ника из мира живых, то в поминальных обрядах мертвые приглашаются к живым: открываются ворота на кладбище, двери дома; их встречают, угоща­ют и т.п. Цель последних — упорядочить отношения между своим и чужим мирами и далее — установить над ними контроль. «Приглашенное» присут­ствие покойника на поминках отличается от его «неприглашенных» визи­тов впоследствии. Одна из основных причин его «хождения» — тоска живых (отсюда запрет на тоску).

Поминовение усопших происходит не только вдень похорон, но и несколь­ко раз после того. При этом различают две категории поминок: частные и календарные. Частные поминки (на 3-й, 9-й и 40-й день) входят в структуру погребального обряда, расширяют его временные рамки. Календарные по­миновения (Дмитровская суббота, Святки, Троица и др.) связаны не с ин­дивидуальной смертью, а с категорией предков вообще. С их помощью умерший переводится в разряд предков.

Для того чтобы стать предком, умерший должен не приобрести новые качества, а утратить прежние: включаясь в вечный круговорот, умершие теряли имя, возраст, индивидуальность. В этом отношении предки сближа­ются с новорожденными: первые теряют индивидуальность, вторым еще только предстоит ее обрести. Календарный и жизненный циклы совмеща­ются и переходят друг в друга.

В «космологическом» сценарии похоронного обряда славян, описанного К.А. Байбуриным, важное значение имело то обстоятельство, что умерше­го помещали в святом (красном) углу, в центре дома, где жизнь и смерть максимально сближаются и переходят друг в друга (такова же роль святого угла как начальной и конечной точки перемещений во всех обрядах жизнен­ного цикла, как места жертвоприношения, т.е. смерти, необходимой для продолжения жизни). Происходит символическое сближение дома и гроба. С ним связаны поверья, согласно которым только смерть освящает новый дом, а также сведения о древнейших захоронениях в ритуально отмеченных частях дома — святом углу, подполье, подпорожье. Если изготовление гро­ба уподоблялось строительству дома, то переложение покойника в гроб (и далее — в могилу) — новоселью. При «переселении в новый дом» связан­ные руки и ноги развязывают. Тем самым умерший как бы вновь получает возможность ходить и действовать, но уже на том свете.

9^{. СУБКУЛЬТУРА И СУБКУЛЬТУРЫ} МИТЬКИ – 63 стр

Одной из самых экстравагантных субкультур, возникших из художествен­ного андеграунда, является группа питерских художников-нонконформис­тов «Митьки»³¹. В ее состав входят Владимир Шинкарев, Александр Флорен­ский, Василий Голубев, Владимир Яшке, Ирина Васильева, Ольга Флорен­ская, Алексей Семичев, Андрей Филиппов, другие питерские художники и музыканты. Митьки-художники считают «своими» также Бориса Гребенщи­кова, Юрия Шевчука, Вячеслава Бутусова, Виктора Цоя.

Группа возникла в 1982 г., а официальным началом считается книга худож­ника Владимира Шинкарева «Митьки», которую он написал на день рожде­ния Шагина в 1984 г. Сначала это был небольшой кружок друзей — худож­ников, писателей и музыкантов, которых не очень жаловала советская власть. Как вспоминает Шагин, сначала он работал «в котельной, сутки через семь, мне досталась котельная высшей школы спортивного мастерства. Там трени­ровались борцы, говорят, сам Путин тренировался. А мы в котельной соби­рались, беседовали и пили. Постепенно в этой компании друзей выработались какие-то свои ритуалы, не имевшие, впрочем, никакого «антисоветского»



подтекста: например, принято было считать, что митьки общаются исклю­чительно с помощью выражений "бра-тушка", "дык!" и "ёлы-палы!", "оп-паньки!", одеваются в тельняшки и ва­ленки. Но главным ритуалом было, конечно, пьянство... Мои родители были художники, но не признанные официально. Отца вообще посадили по ходу кампании по борьбе со стилягами, поэтами и художниками, когда я был еще совсем маленький. Маму за участие в крамольной выставке выгнали из Худ­фонда. Я пошел по их стопам и тоже окончил школу при Академии худо­жеств, но дальше официальный путь в искусстве для меня был закрыт. Я в шко­ле отказался вступать в комсомол. Меня за это комсорг на выпускном вечере наградил большой бутылкой «Южного крепкого». Он, наверное, думал меня этим обидеть, но я уже тогда в душе был митёк и тут же выпил ее у всех на глазах из горла. Наш главный лозунг: "Митьки никого не хотят победить". Поэтому мы и работали в котельных, а в свободное время рисовали свои картины. Ну иногда меня, правда, забирали в вытрезвитель, однажды сломали ребра. В 1984 г. разогнали квартирную выставку, был большой скандал. КГБ, конечно, следил за нами, со мной проводили всякие беседы, но, в общем, мы никого не трогали и нас никто особенно не трогал... Митьки создали некий миф, но этот миф, видимо, точно лег на психологию какой-то части советской интеллигенции. А что касается пьянства, то тут преувеличения не было, пили мы без дураков. Я однажды за вечер выпил пять бутылок водки, но в основ­ном это был портвейн. Дешево и сердито. В этом был какой-то пассивный протест против всего, что нам не нравилось в советском образе жизни. Мы выдвинули лозунг: "На красный террор ответим белой горячкой". У нас в котельной собирались человек по пятнадцать, и каждый тащил, что мог. По­том одна корреспондентка в журнале "Юность" написала, что у нас проходят съезды митьков по 50 человек. Она хотела как лучше, но в 1988 г. начальство спорткомитета выгнало меня из котельной. Но уже через год наши выставки "Митьки в Европе" поехали в Париж, Кельн и Антверпен...»

По философской ориентации митьки относят себя к стоикам, ибо умуд­рялись питаться на 3 рубля в месяц, а друг для друга им не жалко и послед­ней рубашки. Высшее одобрение митёк выражает так: рука прикладывает­ся к животу, паху или бедру и митёк, сжав кулак, мерно покачивает руку вверх и вниз; на лице его в это время сияет неописуемый восторг. Для суб­культуры митьков, рассматриваемой как одна из форм пассивного культур­ного протеста, характерны подчеркнутое добродушие, неприкрытая лень, пьянство, пацифизм и лозунги типа «Митьки никого не хотят победить», «Митьки всегда будут в г.., в проигрыше, и этим они завоюют мир».



Митьки никого не хотят победить!, (шепотом) поэтому они завоюют весь мир

В. Шинкарев в своей культовой книге «Митьки» так описывает их образ жизни, философию и ценности. Митьки одеваются во что попало, лучше всего в стиле битников 1950-х гг., но ни в коем случае не попсово. На лице митька чередуются два аффектированно поданных выражения: граничащая с идиотизмом ласковость и сентиментальное уныние. Все его движения и интонации хоть и очень ласковы, но энергичны, поэтому митёк всегда ка­жется навеселе. Теоретически митёк — высокоморальная личность, миро­воззрение его тяготеет к формуле: «православие, самодержавие, народ­ность», однако на практике он настолько легкомыслен, что может показаться лишенным многих моральных устоев. Однако митёк никогда не прибегает к насилию, не причиняет людям сознательного зла и абсолютно не агресси­вен. Митек никогда не выразит в глаза обидчику негодования или неудоволь­ствия по поводу причиненного ему зла. Скорее он ласково, но горестно ска­жет: «Как же ты братушка?», однако за глаза он по поводу каждого выска­занного ему упрека будет чуть ли не со слезами говорить, что его «съели с говном». Для митька характерно использование длинных цитат из многосе­рийных телефильмов; предпочитаются цитаты, имеющие жалостливый или ласковый характер. Если митёк не ведет разговор сам, он сопровождает каж­дую фразу рассказчика заливистым смехом, ударами по коленям или ляж­кам. Обращение митька с любым встречным характерно чрезвычайной доб­рожелательностью, он всех называет ласкательными именами, братками, сестренками. При встрече даже с малознакомыми людьми для митька обяза­телен трехкратный поцелуй, а при прощании он сжимает человека в объя­тиях, склоняется к нему на плечо и долго стоит так с закрытыми глазами. Митек конечно же зарабатывает в месяц не более 70 руб. в своей котельной (сутки через семь), где он пальцем о палец не ударяет, ибо он неприхотлив: он, например, может месяцами питаться только плавленными сырками, считая этот продукт вкусным, полезным и экономичным, не говоря уж о том. что его потребление не связано с затратой времени на приготовление. Ми­тек не выполняет взятых на себя обязательств (чего от него, впрочем уже и не ждут), но считает важным исполнение своих невысказанных желаний (ведь так и надо в любви — а митьки всех любят). Митьки любят музыку, вернее, песни, преимущественно жалостливые, причем собственно музы­кальная часть не играет роли. Митьки любят и джаз, и классическую музы­ку, и советские песни военных лет.

Во времена брежневского застоя митьки с удовольствием маялись дурью, писали картины, пили всякую гадость, и были в своем роде уникальны тем, что никого не хотели победить³⁴. Митьковская лень стала назидательным понятием, их живопись поражала обывателей могучим примитивизмом и нехитрым отношением к жизни, о митьковских «оттяжках» складывались легенды. Поцелуи митьков — это не только дань традиции. В них есть об­щежитейская мудрость: пока какого-нибудь человека ритуально целуешь, то успеваешь к нему присмотреться, принюхаться. После этого можно и раз­говор душевный завести. Культурный код митьков — лукавые игры и сим­патичные эпатажи, серьезные суждения, загримированные наивными шут­ками, и шутки, обсуждаемые всерьез.

Критики и эстеты продолжают спорить: митьки — это «последнее поко­ление советского андеграунда» или «яркие представители постмодернизма»? Но все соглашаются с тем, что они — наиболее самобытный национальный феномен не только в области живописи, но и во всей андеграундной субкуль­туре, поскольку митьки — это еще и новый образ жизни, впитавший в себя элементы традиционного русского шалопайства (по их собственному выра­жению) и советского соцреализма.

В начале 1990-х гг. митьки поехали в США лечиться от алкоголизма — водка и портвейн являлись обязательными атрибутами их субкультуры. Примерно через полгода вернулись в Петербург и учредили Общество ано­нимных алкоголиков (чтобы держать себя в форме), а в 1997 г. с помошью американских друзей построили «Дом надежды на горе» — благотворитель­ный реабилитационный центр по излечению от алкоголизма. Излечившись от пьянства, они с не меньшим энтузиазмом занялись разработкой собствен­ной антиалкогольной пропаганды, в частности предложили проект «мить-ковского вытрезвителя» — чистенького, уютного, с тельняшечно-полосатым постельным бельем и умиротворяющими картинками на стенах.

Их произведения выставлялись и продолжают выставляться во многих странах мира. В 2000 г. в Нью-Йорке в галерее «Inter■ArtGellery» состоялась очередная выставка художественной группы «Митьки». «Позади 15 лет пути: от тельняшек, телогреек и кирзовых сапог до приличных костюмов, а порою и смокингов. От портвейна до виски и "Метаксы", а затем — к полнейшей трезвости. От декларированной несексуальности до удачных браков. От си­дения в «говнище» до бесконечных зарубежных вояжей. От нищеты до более или менее приличного благосостояния. От андеграунда до вершин. Сейчас субкультура митьков находится на распутье. Какую из множества дорог они выберут — неизвестно, но как бы там ни было — доброго им пути». Когда митьки вернулись на родину, их творчество активно продолжилось.

В середине 1990-х у них появилось два издательства — «Митькилибрис» и «Красный матрос». Круг авторов: О. Григорьев, В.И. Гусев, А. Флоренский, М. Сапего, Т. Кибиров, Д.А. Пригов, М. Немиров, А. Хвостенко, Д. Шагин,



М. Белозор, Р .Васми, В. Шинкарев, В. Голубев, Л. Рубинштейн и др. Со временем «митёк» стал определением нарицательным, вызывающем в созна­нии людей устойчивый образ чего-то большого, бородатого, светлого, не­трезвого и добродушного. Митьки и их поклонники многочисленны, с удо­вольствием рисуют свои «картинки», мастерят хитроумные инсталляции и пишут книжки, гастролируют по стране, выступают на концертах и записы­вают компакт-диски с «митьковскими» песнями, снимают мультфильмы. На главной странице митьковского сайта в Интернете посетителя встре­чает «программная» цитата: «Митьки никого не хотят победить», — а под ней (как бы «застенчивым шепотом»): «и поэтому всегда побеждают». Критики полагают, что митьковский миф создавался на общедоступном отечествен­ном материале, который всегда под рукой. В ход пошли легендарное россий­ское пьянство, тельняшки с телогрейками, уменьшительно-ласкательные суффиксы, вечные жалобы на судьбу, плавленые сырки, цитаты из старых добрых кинофильмов «о главном» и скромное обаяние наивного искусства. Новый миф они предложили обществу в качестве нового массового моло­дежного движения вроде хиппи или панков. Во многих российских городах можно встретить митьков-«добровольцев», не принадлежащих собственно к художественной группе, а просто осознавших стоически-эпикурейский митьковский стиль «своим». Однако по настоящему массовым это явление не стало. Зато возникла беспрецедентная художественная группировка, объединенная «коллективной тельняшкой» (по аналогии с «коллективным телом»), группа, создававшая свое социальное окружение как предмет ис­кусства.

Митьки работают в жанре общественно-политического лубка уже почти 20 лет. В свое время они отправляли Брежнева в Афганистан, спасали Мая­ковского и помогали Штирлицу. Недавно художники создали очередной шедевр — «Митьки пишут письмо олигархам». Картина в точности повто­ряет репинский шедевр, но посвящена она социальной тематике —росту цен на хлеб.

И в год своего двадцатилетия (2004 г.) неугомонные митьки продолжают баловать своих почитателей самыми разнообразными выставками, вечерин­ками и тому подобными акциями. Состоялось торжественное открытие очередной выставки под названием «Митьки на подводной лодке Д-2 "Наро­доволец"». Эта выставка приурочена к столетию подводного флота России. А недавно мэр Санкт-Петербурга В. Матвиенко особо подчеркнула, что митьки — один из культурных символов Петербурга и необходимо создать все условия для их плодотворной работы. К 20-летию объединения, а также к 300-летию Питера, 300-летию Кронштадта и 80-летию Ленинграда ху-дожники-митьки совместно с дружественными им музыкантами выпусти­ли альбом «Митьковский Питер».