К проблеме двуязычия и полиязычия. Коллективная монография. монография Саурбаев. Проблема двуязычия и полиязычия и лингвистическая ситуация в республике казахстан

• Название: Проблема двуязычия и полиязычия и лингвистическая ситуация в республике казахстан
• Анкор: К проблеме двуязычия и полиязычия. Коллективная монография
• Дата: 27.09.2022
• Размер: 480.49 Kb.
• Имя файла: монография Саурбаев.docx
• Тип: Монография; #700195
• страница: 2 из 15

1.2 История формирования национально-русского, иностранно-русского двуязычия в России

Истоки формирования массового национально-русского двуязычия в полиэтническом Российском государстве восходят к XIV – XV вв. В эту эпоху моноэтническое Великое княжество Московское объединило прилегающие к нему русские земли, укрепляло и начало расширять свои границы на север, юг, запад и восток. Уже к началу XV века к Московской Руси была присоединена северо-западная часть Среднего Поволжья (с мордовским и марийским населением), а во второй половине XV в. в её состав вошли ранее находившиеся в сфере влияния Новгорода карелы и коми. На юго-западе под влиянием Московского государства оказалось Приднепровье [Козлов 1975:5 – 8]. В эту эпоху на Руси в связи с новыми факторами языковой ситуации возникли предпосылки массового двуязычия и многоязычия.

В XVI веке, после падения Казанского и Астраханского ханства Волга почти на всем своем протяжении стала «русской рекой» [Исаев 1979:15]. В состав Русского государства вошли все народы Поволжья – мордва, марийцы (черемисы), удмурты (вотяки), чуваши, поволжские татары, основная часть башкир и ногайцев. Затем русские отряды присоединяют к России бассейн Оки с народностями – сибирскими татарами, хантами, манси, ненцами, селькупами. В результате освоения Сибири в XVII веке в Россию были включены огромные пространства с различными этносами и этническими группами – эвенками (тунгусами), эвенами, якутами, бурятами, чукчами и др. Накануне всех этих процессов в указанных землях функционировали различные типы и формы регионального двуязычия и многоязычия. Присоединение этих народов к Русскому государству способствовало возникновению различных форм массового национально-русского двуязычия и многоязычия.

При изучении истории формирования двуязычия и многоязычия следует особо отметить, что борьба украинского народа против господства польского панства и его захватнической политики завершилась добровольным присоединением в 1667 году Левобережной Украины и Запорожья к России. В том же столетии границы России на юге расширяются вплоть до реки Терек, охватив прикубанские степи, районы Северного Кавказа и Прикаспийские степи с населением черкесов, калмыков, ногайцев.

В XVIII столетии были присоединены Эстония, Латвия, Литва, Белоруссия, Крым и правобережная Украина, а в XIX веке – Грузия, азербайджанские и армянские районы, Чечня, Адыгея, Бессарабия, Финляндия; на юго-востоке – Казахстан, Средняя Азия, а затем – восточная часть Памира (1895 г.).

Формирование лингвистической карты массового двуязычия и многоязычия в России происходило не просто, а сопровождалось определенными сложностями. В основе этого процесса лежали не только военные факторы, а прежде всего добровольное вхождение народов, этносов в состав России. Фактор добровольного вхождения в состав России был обусловлен торговыми, экономическими, политическими, культурными, научными и другими отношениями представителей местного народа с русскими.

Это тема особая самостоятельная область исследовательской проблемы. Однако, бесспорно то, что любые формы языковых контактов и возникновения различных типов двуязычия и многоязычия приводили и приводят только к прогрессу, консолидации, положительному развитию народов, народностей и общества в целом.

В XIV – XVI вв. – в эпоху Возрождения – в обществе пробудился интерес к античному искусству, литературе и древним языкам. В странах Западной Европы получили распространение французский, итальянский, испанский и английский языки. Великие географические открытия того времени дали возможность расширить диапазон знаний о других языках, используемых в различных частях света, и о других культурах. Мореплаватели, купцы и священники, помимо своих основных работ, стали заниматься сравнительным языкознанием. Многим хотелось постичь тайны чужого и незнакомого, вырос интерес к изучению иностранных языков [Михайлов 1988:3,5]. В результате различных форм контактов и формирования различных типов двуязычия и многоязычия народы обогащали свою культуру, свой язык через взаимодействие с другими культурами.

В этом процессе русский язык оказался особенно восприимчив. Так, например, долгое время считалось, что активное заимствование из европейских языков в русский, активное формирование двуязычия и многоязычия началось при Петре 1. Однако при более внимательном подходе выявляется особая роль периода, непосредственно предшествовавшего этой эпохе, т.е. конец ХVI в., первой половины ХVIIвека. Именно в это время русский язык имел интенсивные контакты с европейскими языками, что отразилось в проникновении в русскую письменность множества слов, как результат устойчивой формы билингвизма и полилингвизма. Одно из подтверждений этому – тексты вестей-курантов периода с 1600 по 1660 г.г. – памятника деловой письменности ХVII века. Это тексты, предшествовавшие появлению в России печатных газет, журналов. Они содержат большое количество заимствованных слов из европейских языков, так как по большей части являются переводами сообщений из иностранных газет: немецких, голландских и др.

Все заимствованные слова вестей-курантов представляют две большие группы: с одной стороны, имена собственные (названия стран, народов, земель, владений, а также имена людей) и производные от них. Таких слов исследователи насчитывают порядка 600. С другой – имена нарицательные, апеллятивы, т.е. слова, называющие предметы по целым классам. Их порядка 300. Они представляют следующие тематические группы:

Название месяцев. Двенадцать заимствований из латинского языка через греческий. Все они имели к тому времени устоявшиеся написания, которые соответствуют современным, лишь «январь» передается как генварь с сохранением __(гаммы) в начале слова с ориентировкой на греческое написание.

Название денежных единиц и мер, например, крона, дукат, ефимки (русское название талера до ХVIII века), миля. Слова этой группы почти не демонстрируют вариативности в написании.

Так называемая культовая лексика. В основном это заимствования из греческого: антихрист, ад, псалом, сатана и т.д. В вестях-курантах, по словам С.Б.Невежиной, встречаются слова: арцибискуп, бискуп, архиепископ, епископ, арцибископ, бископ, пискуп, епискупство,бископствои др., которые демонстрируют наложение на византийские формы архиепископ, епископ и производные (как восходящие к греческим) новых польских arcybiskup (stwo), biskup (stwo), что приводило к самым разнообразным контаминациям польских и греческих элементов. [Невежина 2000:71].

Лексика сферы образования, науки и искусства. В этой группе представлены заимствования из польского (музикеи, танец), латинского, но через польский (студент, школа), термины военного дела. Это многочисленная группа, в которой преобладают заимствования из польского языка (либо через польское посредство). Таковы слова: рота, шпага, мушкет, шанец, реитар, голдовник, маршалок, рыцарь.

Термины территориального и административного устройства (сюда мы отнесли и титулы), например, марк «область», администратор, губернатор, бурмистр, арцуг, граф и др. В основном это заимствования из немецкого или польского.

Названия различных бытовых предметов и реалий, например, замок (из пол.), миллион (через нем. из итал.), комната, персона и т.д.

Во всей группе нарицательных заимствований наблюдаются различия в родовом оформлении заимствованных имен существительных: персон и персона, кипи кипа, корд и корда, шанец и шанца. В группе административно-территориальных терминов наблюдается большая орфографическая вариативность.

Данные вестей-курантов позволяют уточнить время проникновения в русский язык многих иноязычных слов. Например, слова: барон, кавалер, монарх, принц, ратуша, резидент, студент, фельдмаршалок, шквадрон, появление которых на русской почве связывают со второй половиной ХVII века, также слова: маршал, миллион, петарда, президент, фенрих «прапорщик», цитадель, появление которых на Руси относят к началу ХVIII века, встречаются в вестях-курантах ранее сороковых годов ХVII века. Все это указывает на наличие русско-греческого, русско-польского, русско-немецкого, русско-итальянского и других типов двуязычия в общественной жизни России.

В эпоху капитализма двуязычие превращается в широко распространенное явление, создаются условия, благоприятные для возникновения и функционирования массового двуязычия и многоязычия. Во многих странах возникает мода на иностранные языки, что способствовало появлению новых форм и типов билингвизма. В это время формируются такие многонациональные государства, как Российская империя, Австро-Венгрия, США, в которых язык одной, господствующей нации, как официально, так и неофициально, является государственным языком. В среде российской элиты в моду входят французский, немецкий и английский языки, а это явилось фактором возникновения неконтактного типа двуязычия и многоязычия элитного слоя общества в России.

В колониях страны-метрополии в Западных странах проводили политику, направленную на вытеснение местных языков метрополий, на местные культуры оказывалось влияние культур завоевателей. В итоге усилился и расширился односторонний тип двуязычия.

Специалисты отмечают, что общим признаком внедрения массового двуязычия и многоязычия для капиталистической системы являлось и является вынужденное, насильственное навязывание угнетенному народу языка привилегированной нации. В условиях капитализма проблема гармоничного развития языков, культур различных наций остается неразрешимой. Так, в многонациональной дореволюционной России правительство проводило политику национальной вражды, ненависти, политику русификации и неравноправия наций. С другой стороны, сплошная неграмотность населения национальных окраин мешала овладению русским языком, служила непреодолимым препятствием для повышения роли и расширения общественных функций русского языка в жизни нерусских народов России. В условиях юридического неравноправия не могло получить нормального развития национально-русское двуязычие, не говоря о русско-национальном двуязычии [Закирьянов1984: 12 – 14].
1.3 Многоаспектная сущность двуязычия, триязычия (многоязычия), их дефиниции

В многоязычном обществе для полноценной и эффективной реализации всех социальных, культурных, лингвистических функций индивиду необходимо владеть не только родным, но и другими официально признанными, социально, культурно, лингвистически обусловленными в стране и вне страны языками. Это обстоятельство порождает заинтересованность разных отраслей научного знания в разработке теоретических и практических вопросов проблемы двуязычия и многоязычия, вопросов языковых контактов.

Многоаспектность и сложность данного явления в значительной степени повлияли на появление в научной литературе множества, зачастую прямо противоположных, определений понятия «двуязычия» и «многоязычия». Среди дефиниций двуязычия и многоязычия, основанных на степени владения вторым, третьим языком, встречаются как полярно противоположные, так и более компромиссные суждения. Это объясняется тем, что данные явления изучаются учеными различных специальностей и, соответственно, каждый из них интересуется определенным аспектом проблемы, поэтому накладывает отпечаток на различия при изучении и формулировке соответствующих дефиниций «двуязычия» и «многоязычия». При этом нельзя не учитывать идеологическую направленность ученого, его методологическую установку. Все это мешает исследователям прийти к единому мнению и относительно общего определения таких сложных явлений, как двуязычие и многоязычие. Отсюда и заявление типа – «двуязычие как лингвистическое и социальное явление не поддается однозначному определению» [Дешериев, Протченко 1972:23].

С другой стороны, если категория двуязычия – это соотнесение родного языка (ЯР1) и второго (ЯР2), то в настоящее время совершенно не определено содержание категории триязычия, то есть многоязычия. Ведь фактические вопросы взаимовлияния трех языковых систем находили отражение в лингвистических исследованиях и ранее. Однако в большинстве научных работ как при описании ситуаций, где речь идет о владении двумя языками, так и ситуаций, где можно говорить о взаимодействии трех, четырех, а иногда и большего числа языков, преимущественно употреблялся термин «билингвизм», или «двуязычие» [Катающина, Вольф, 1972; Haugen, Marx, 2000:1]. Данный факт, на наш взгляд, можно объяснить, во-первых, тем, что двуязычие представляет собой один из наиболее распространенных типов многоязычия в мире, который формируется как результат взаимодействия двух языковых систем; во-вторых, данные, полученные при изучении билингвизма и билингвов, часто учитывались и при обращении к вопросам трилингвизма и трилингвов.

Однако на сегодняшний день появляется все больше работ, авторы которых указывают на то, что изучение процесса взаимовлияния трех языковых систем невозможно лишь в рамках теории билингвизма, так как требует учета специальных условий, факторов, которые наблюдаются при изучении третьего языка.

Для учета специальных условий и факторов исследования триязычия попытаемся проанализировать имеющиеся дефиниции двуязычия, а затем установить аспекты, формы, типы двуязычия и триязычия. В этой связи вызывает интерес определение двуязычия через призму одноязычия, сформулированное в универсальной форме Е.М. Верещагиным. Он пишет: «Если первичная языковая система определенным членом семьи используется и во всех прочих ситуациях общения и если им никогда не используется иная языковая система, то такой человек может быть назван монолингвом (буквально: одноязычным). Предположим, что в определенных ситуациях общения употребляется и иная языковая система (вторичная). В этом случае носитель двух систем общения (т.е. человек, способный употреблять для общения две языковые системы) называется билингвом (буквально: двуязычным). Относящиеся к первому и второму случаю умения, т.е. умения, присущие соответственно монолингву и билингву, называется монолингвизмом и билингвизмом» [Верещагин 1969:17].

В этом определении акцентируется внимание на умение использовать для общения две языковые системы, но ведь допустимо умение использовать и три языковые системы в соответствии с трилингвизмом. При этом ничего не говорится о степени владения двуязычием и триязычием, о ситуациях общения, в которых бы выявлялись формы, виды и типы двуязычия и перенос этих фактов и на триязычие. При этом, рассматривая двуязычие с точки зрения психолингвистики, Е.М. Верещагин отмечает, что билингвизм «представляет собой психический механизм (знания, умения, навыки), позволяющий человеку воспроизводить и порождать речевые произведения, последовательно принадлежащие двум языковым системам» [Верещагин 1969:3]. Здесь тоже можно предположить воспроизводство не только двух языковых систем, но и трех. Однако на каком уровне владения? В определении понятий «двуязычия», «триязычия» (многоязычия) мы не находим ответа на этот вопрос.

Нет четкого ответа на поставленный вопрос и в ряде других дефиниций. Так, например, М.Н. Глубогло, подчеркивая этносоциальный аспект явления, определяет двуязычие как «продукт жизнедеятельности общества, призванный удовлетворять потребности разноязычного населения в общении» [Глубогло 1984:16]. Б. Хасанов, указывая на функциональную значимость двуязычия, дает следующее определение: «Двуязычие – это интегрирующее средство общения в гетерогенном социуме, основанное на синхронном (попеременном, параллельном или смешанном) использовании двух языков» [Хасанов 1990:23]. Если Е.М. Верещагин при определении содержания двуязычия основывается на условиях психологических возможностей отдельного человека, то М.Н. Глубогло и Б.Х. Хасанов на условиях возможностей целого общества (социума) в использовании двух языков. У М.Н. Глубогло уровень владения двуязычием в этносоциальном аспекте приравнивается условиям удовлетворения потребностей населения в общении. А в какой степени и на каком уровне такое удовлетворение реализуется в работах по билингвизму и полилингвизму, мы не находим.

Изучение литературы дает основание говорить, что все же при лингвистическом толковании понятия «двуязычие» основное внимание уделяется обычно степени владения вторым языком, когда двуязычный индивид или определенные социальные группы должны владеть неродным языком приблизительно в той же степени, что и родным. Одним из удачных считается определение У. Вайнрайха: «Практику попеременного пользования двумя языками мы будем называть двуязычием, а лиц, ее составляющих, двуязычными» [Вайнрайх 1979:22]. Тем не менее, автор не указывает, как билингв владеет обоими языками, в каких условиях употребляются эти языки, какова практика попеременного пользования двумя, тремя и более языками. Ведь коммуникация – двусторонний процесс, предполагающий говорящего и слушающего, и в этом процессе не менее важны знания, умения, навыки попеременного пользования двумя, тремя и более языками обоими партнерами коммуникации или целыми социальными, этническими группами.

В.Ю. Розенцвейг под двуязычием понимает «владение двумя языками и регулярное переключение с одного языка на другой в зависимости от ситуации общения» [Розенцвейг 1972:9-10]. Из этого определения следует, что диапазон владения вторым языком чрезвычайно широк, от элементарного знания до свободного владения им, и что общение учитывает определенную ситуацию, где партнерами коммуникации могут выступать и монолингвы, и билингвы, и трилингвы (полилингвы) с различным уровнем одноязычия, двуязычия, триязычия (многоязычия), а это уже предполагает наличие и функционирование различных форм, видов и типов двуязычия, триязычия (многоязычия).

Л.Х. Даурова, опираясь на чисто лингвистические критерии, как «свободное владение двумя языками» [Даурова 1964:3-4] не указывает, что подразумевается под словосочетанием «свободное владение». Подобную формулировку мы находим у Ж. Марузо, который характеризует явление двуязычия как «свойство лица (или населения), свободно владеющего двумя языками, причем нельзя сказать, какой из двух языков это лицо (или население) знает лучше» [Марузо 1960:88]. О.С. Ахманова определяет двуязычие как «одинаково совершенное владение двумя языками…». [Ахманова 1969:125]. А что значит «совершенное владение двумя языками»?

К сожалению, авторы упускают из виду связь двуязычия с триязычием и многоязычием. Говоря о свойстве свободного владения двумя языками билингвом, Л.Х. Даурова, Ж. Марузо, О.С. Ахманова не обращают внимания на ситуацию общения, где раскрываются многие свойства двуязычия – односторонность или двусторонность, индивидуальность или массовость, контактность или неконтактность и т.д. Придерживаясь точки зрения, что при двуязычии совершенное владение двумя языками – вполне реальное явление в нашей повседневной жизни, К.З. Закирьянов дает совершенно справедливое толкование одностороннему типу двуязычия: «… имеется немало семей, где дети свободно говорят по-башкирски и по-русски; в дву- и многоязычных коллективах трудятся много билингвов, свободно говорящих как на своем родном, так и на русском языке» [Закирьянов 1984:9-10]. Если бы и русские владели башкирским и общались на нем, то было бы налицо качественно новое двустороннее двуязычие: русско-башкирское.

Совершенно противоположная точка зрения по этому вопросу у Л.Г. Членова, М.П. Алексеева, Ю.О. Жлуктенко и др. Л.Г. Членов, например, утверждает, что «сравнительно редко встречаются настоящие полиглоты, с одинаковой легкостью говорящие и думающие на любом из известных им языков [Членов 1948:87]». А.И. Холмогоров подтверждает эту мысль следующим замечанием: «Билингвы, в совершенстве владеющие вторым языком как родным, все же составляют меньшинство населения, примерно 2-4% всех билингвов…» [Холмогоров 1972:160]. Следовательно, по мнению А.И. Холмогорова, достигнуть абсолютно совершенного знания двух языков невозможно (а если и возможно, то это характерно лишь для отдельных людей), и поэтому некоторые лингвисты приходят к выводу, что «двуязычие не имеет широкого социального значения» [Дешериев, Протченко 1972:34].

Эта точка зрения представляется не вполне убедительной, ибо основная масса населения, проживающая ныне в СНГ и РФ, все же считается двуязычной. Вероятно, здесь речь должна идти о социальной, внешней функции двуязычия в жизни его носителей без учета внутриструктурных процессов или интерферентных явлений, связанных с внутриязыковым функционированием двуязычия. Так, например, В.А. Аврорин под билингвизмом понимает «такое двуязычие, которое предполагает равную или приближающуюся к равной степени владения и употребления как в речи, так и в мысленном процессе двух языков, регулярно взаимодействующих друг с другом в важнейших сферах общественной деятельности». Только такой вид двуязычия ученый считает истинным, а все остальные случаи относит к ложному двуязычию, во всяком случае, с лингвистической точки зрения [Аврорин 1975:148]. Здесь автор, очевидно, предполагает под истинным двуязычием его контактный равновесный тип с учетом внутриязыковых и внешнеязыковых факторов, о чем будет сказано ниже.

Отдельные лингвисты считают, что нет никакой необходимости давать общее определение билингвизма и полилингвизма, так как существующие типы двуязычия нельзя подвести под какую-то универсальную модель. Подобного мнения придерживается, например, Дж. Фишман, который считает: «Если под билингвизмом понимать адекватное, свободное, без интерференции владение двумя или более кодами..., то в таком случае мы определим в высшей степени неестественное состояние, возможное лишь с теоретической точки зрения» [Fishman 1965:227]. Дж. Фишман справедливо отмечает, что при характеристике того или иного типа двуязычия следует учитывать политические, экономические и культурные факторы.

При анализе этих дефиниций возникает масса вопросов, например: Как устанавливается та или иная степень владения вторым языком? При какой степени владения вторым языком можно считать индивида билингвом? Что значит владеть языком в совершенстве (уметь грамотно писать или правильно говорить? Владеть языком так, как владел им А.С. Пушкин или владеют такие современные писатели, как Ч. Айтматов, Р. Мустафин, Мустай Карим, Олжас Сулейменов, или другие двуязычные деятели культуры, преподаватели-словесники и др., или вполне достаточно знаний школьной программы? Обязательно ли владеть всеми стилями языка или достаточно знания лишь одного стиля? и т.д.) и, вообще, какие есть критерии для определения понятия «совершенство»? И как влияет совершенное владение двумя, а в дальнейшем тремя и более языками на сохранение и дальнейшее совершенствование родного языка? Ответы на эти вопросы в значительной степени помогли бы дать более основательное лингвистическое определение понятий «двуязычия», «триязычия» и «многоязычия».

По мнению многих ученых, в основу социологического определения двуязычия, триязычия и многоязычия должен быть положен критерий практики общения. Так, двуязычие, триязычие и многоязычие с социологической точки зрения – это способность и возможность достижения взаимопонимания между билингвами, трилингвами и полилингвами в процессе производства материальных благ. Иначе говоря, это реализация общественных функций, которые осуществляются двумя, тремя и многими контактирующими языками. В данном случае критерий свободного владения вторым, третьим и следующим языком не играет существенной роли, а связано с необходимостью выполнения известных социальных функций посредством двух, трех и других языков. При этом если каждый из них в отдельности не обеспечивает выполнение всех необходимых коммуникативных потребностей, то, в конечном итоге, этот процесс приводит к одноязычию, т. е. монолингвизму. И в этом случае от общественных функций и сфер применения двуязычия и многоязычия зависят некоторые особенности лексико-семантической, фонетической, грамматической системы, стилистические возможности двух, трех и других языков, связанных с той или иной сферой применения каждого компонента двуязычия, триязычия и многоязычия, т.е. с практикой общения. Именно таким видом двуязычия, пишет А.И. Холмогоров, пользуются у нас в стране около 95% билингвов [Холмогоров 1972:162].

К сожалению, все 95% билингвов, по нашему мнению, пользуются односторонним национально-русским типом двуязычия. При соответствующей национально-языковой политике в Российской Федерации может быть поставлена задача постепенного перехода от одностороннего национально-русского двуязычия к двустороннему типу, отвечающему содержанию процесса коммуникации. Базой для такого двуязычия является именно социологический и социолингвистический его аспекты – от всеобщего взаимопонимания к совершенству двустороннего двуязычия, т.е. к социально-эффективному национально-русскому двустороннему билингвизму. Такой тип двуязычия, триязычия и многоязычия способствует не подавлению, а всемерному сохранению родного языка носителя двуязычия, триязычия и многоязычия.

Рассматривая билингвизм в социологическом аспекте, Ю.Д. Дешериев и И.Ф. Протченко определяют двуязычие как «знание двух языков в известных формах их существования в такой мере, чтобы выражать и излагать свои мысли в доступной для других форм…, а также умение воспринимать чужую речь с полным пониманием» [Дешериев, Протченко 1972: 29]. Именно в этом определении заложен двусторонний характер коммуникации, т.е. возможность попеременно выражать и воспринимать чужую речь участниками коммуникации с возможностью использовать два языка. С таким определением солидарен К. Х. Ханазаров, который намечает перспективы в развитии двуязычия следующим образом: «Двуязычие в его социологическом толковании будет постепенно перерастать в двуязычие в его лингвистическом толковании, т.е. нерусские… будут овладевать двумя, тремя и более языками в совершенстве. В этом смысле социологическое и лингвистическое толкование двуязычия не противостоят друг другу, а взаимосвязаны и взаимозависимы» [Ханазаров 1969: 45]. Однако почему только нерусские будут овладевать двумя, тремя и более языками в совершенстве? А русские? Ведь тем самым ущемляются лингвистические права русских, что явилось одним из факторов распада некогда могущественного СССР. Целесообразнее ставить проблему в такой плоскости: «…нерусские и русские будут овладевать двумя, тремя и более языками в совершенстве…» [Проблемы двуязычия 1972: 124] .

Выступая против разграничения понятия двуязычия на основе лингвистического и социолингвистического аспектов, З.У. Блягоз пишет: «Двуязычие – это умение, навык, позволяющие человеку, или народу в целом, или его части попеременно пользоваться (устно или письменно) двумя разными языками в зависимости от ситуации и добиваться взаимного понимания в процессе общения» [Блягоз 1986:50]. Этим определением автор рассматривает двуязычие уже с социолингвистических позиций. С такой же позиции к определению двуязычия подходят А.Д. Швейцер и Л.Б. Никольский: «Билингвизм – это сосуществование двух языков в рамках одного языкового (речевого) коллектива, использующего эти языки в различных коммуникативных сферах, в зависимости от социальной ситуации и других параметров коммуникативного акта» [Швейцер, Никольский 1978:111].

В данном и других определениях двуязычия социолингвистического толка не в полной мере учитываются лингвистические параметры. Ведь социолингвистический аспект характеризуется функциональными (социальными) и внутриструктурными (лингвистическими) свойствами двуязычия. Такая же картина наблюдается и при триязычии и многоязычии.

Проявление внутриструктурных свойств двуязычия устанавливается интерференцией. Поэтому будет более корректно вслед за Ю.Д. Дешериевым считать, что «двуязычие, рассматриваемое в социолингвистическом аспекте, представляет собой знание билингвом двух языков в такой мере, чтобы свободно выражать свои мысли и свободно понимать то, что ему сообщают, независимо от частных случаев проявления интерференции» [Дешериев 1976:14]. При этом нужно учитывать, что сильная интерференция может вызвать «помехи» и помешать использованию одного из двух языков в соответствующей сфере общественной жизни. Однако вышеприведенная дефиниция более удачна для одностороннего двуязычия и не отражает свойства двустороннего его типа. В этой связи мы считаем, что социолингвистический аспект двуязычия требует умения применять оба языка говорящим и слушающим в определенных сферах и ситуациях общения, а также знания ими внутренней структуры двух языков в такой степени, какая необходима для свободного их употребления в соответствующих сферах коммуникации, когда интерференция не «помеха» взаимопониманию ни в устной, ни в письменной речи. Такие же знания, умения и навыки требуются и при триязычии и многоязычии для нейтрализации «помех» в процессе коммуникации.

С психологической точки зрения, типичное определение двуязычия в научной литературе как «сложного объединения двух языковых систем в сознании билингва» созвучно формулировке билингвизма Э. Хауген. Он пишет, что «центр, средоточие билингвизма – в мозгу индивида. Поэтому психологическое изучение билингвизма должно занимать центральное место» [Хауген.1972:220]. Однако с таким заявлением никак нельзя согласиться – в мозгу индивида находится средоточие не только билингвизма, но и монолингвизма и полилингвизма. С другой стороны, мозг является средоточием, центром физических, химических, математических и других знаний, приобретенных индивидом. Но это не значит, что в лингвистике, физике, химии, математике и других дисциплинах психологическое изучение носителя соответствующих знаний, навыков, умений должно занимать центральное место. Конечно, двуязычие, как и многоязычие, нуждается в психологическом и даже психолингвистическом определении, но оно как объект билингвологии, так и полилингвологии должно стать прежде всего предметом лингвистики, точнее психолингвистики и социолингвистики.

В относительно более поздних работах Э. Хауген менее категоричен и высказывает умеренные определения билингвизма. Так, по его мнению, «... билингвизм начинается с момента, когда говорящий на одном языке может производить законченные значимые высказывания на втором языке» [Хауген 1972:17]. В этом плане вызывает интерес определение проблемы, сформулированное Е.М. Верещагиным, для которого двуязычие «есть психологический механизм (знания, умения, навыки), позволяющий человеку одинаково производить и порождать речевые произведения, последовательно принадлежащие двум языковым системам» [Верещагин 1969:134].

Идея равновесного билингвизма отражена в определении Хэллидея, который предлагает термин «амбилингвизм» для обозначения данного явления: амбилингвами называют людей, которые одинаково хорошо используют оба языка во всех сферах деятельности и без всяких следов одного языка в другом [Halliday 1970:139]. При соответствующей языковой политике в стране мы могли бы добиться не только амбилингвизма, но и амбитрилингвизма. В настоящее время амбилингвы и амбитрилингвы в нашей стране представляют индивидуальный, а не массовый тип двуязычия и триязычия, и характеризуются они как двуязычные языковые личности [Вафеев 1997:146-159].

Следует отметить, что массовое двуязычие как объект исследования социологии, лингвистики, а в последние годы и культурологии вызывает у специалистов больший интерес, чем индивидуальное двуязычие как объект исследования психологии и психолингвистики. Но это вовсе не означает, как пытается утверждать Л.Х. Даурова, будто «... для лингвистики индивидуальный билингвизм не представляет никакого интереса» [Даурова 1964:4]. Именно лингвистика заинтересована в психологических, социологических и культурологических исследованиях явлений сосуществования двух, трех или более языков у одного индивида, социальной личности, социальных групп. Ниже мы попытаемся определить содержание объекта, предмета двуязычия на основе стратификации важнейших его аспектов с целью установления характерных черт триязычия (многоязычия) в этих аспектах; выявить различные формы степени или уровня владения двуязычия, его типы.

Таким образом, чрезвычайно трудно дать универсальное определение двуязычия, и тем более триязычия (многоязычия), отражающее все параметры и критерии его аспектов с одновременным учетом и индивидуальных особенностей каждого билингва в отдельности, и выражающее социальные потребности и уровня владения им, а также сложный характер функции социальных групп, когда необходимо иметь в виду роль политических, экономических, культурных факторов при рассмотрении языковой ситуации в той или иной стране.