Программа формирование установок толерантного сознания и профилактика экстремизма в российском обществе (20012005 гг.)
 Скачать 3.01 Mb.
|
|
По ту сторону встречи со смертью: конфронтация, перестройка и возрождение. Даже если переживший травматическую ситуацию не был близок к смерти, он нуждается в освобождении от привязанности к своей собственной внутренней смерти. Ни в том, ни в другом случае это освобождение не означает полного отделения, это скорее формирование представления, сохраняющего подлинность по отношению к переживанию смерти других или собственной внутренней смерти, подлинность в том смысле, что человек Миграция как переживание жизненных ситуаций сохраняет память о пережитом, его последствиях, включая мучительную правду о себе, которая должна быть воссоздана. Наиболее существенно для результата здесь то, как человек обходится со своими чувствами вины и самоосуждения. Для человека, пережившего действительную или символическую встречу со смертью, доступен трехстадийный процесс, включающий в себя конфронтацию, перестройку и возрождение. Конфронтация заключается в осознании человеком того, что существующие психические формы должны быть в определенной степени трансформированы. Вторая из этих стадий, перестройка, является, вероятно, решающей для преодоления вины. Для того чтобы перестройка была плодотворной, за ней должно следовать возрождение как на непосредственном, ближайшем, так и на предельном, всеобщем уровне. Наибольшую трудность здесь представляет буквализм, который проявляют пережившие травму по отношению к своей встрече со смертью. Буквализм, в котором они себя хоронят, — это форма оцепенения на уровне порождения образов, подавление психической активности. Быть буквально привязанным к травматическому опыту означает не позволять себе никакой психической жизненности во взаимодействии с самим опытом, так же как и ограничивать жизненность во всех других областях. Эта в сущности сакрализация конкретных деталей проникновения смерти была препятствием для писателей и художников, пытавшихся придать форму Хиросиме. То же происходит и во внутреннем психическом пространстве любого пережившего травму. Здесь может идти речь о порочном круге, когда вина смерти и тревога смерти подкрепляют оцепенение, которое, в свою очередь, поддерживает подозрение в непод- линности и удерживает буквальное и не допускающее обретения формы отношение к проникновению смерти, что, в свою очередь, оставляет человека незащищенным от тревоги и вины смерти. Чтобы прорвать этот порочный круг, переживший травму должен найти баланс между конструктивным обвинением (которое может на самом деле включать значительный гнев по отношению к тем, кто несет ответственность за травматические события) и поиском «козла отпущения» (полной сосредоточенности на ненавистном объекте). Нужно обращать свой взор как в прошлое, так и в будущее и учитывать Переживание горя и утраты 89 при этом, что тенденция утверждать личное «золотое время», предшествовавшее встрече со смертью, может, конечно, вести к искажению, но может служить и сберегающим жизнь ресурсом, который так необходим в первое время. Подводя итог своим исследованиям психологических последствий травматического опыта, Р. Лифтон приходит, в частности, к следующим заключениям. Посттравматическая стрессовая реакция может пониматься как попытка восстановить или воссоздать целостность «Я». Остаточные симптомы в каком-то смысле адаптивны; их наличие определяется необходимостью. На всем протяжении нашей борьбы по избавлению от этих симптомов мы имеем дело с их двойственностью: они являются проблемой, но они также представляют собой адаптацию. Никто не может полностью избавиться от ощущения травмированного «Я», человек может лишь овладеть им и интегрировать его в более широкое чувство «Я». В преодолении этой двойственности во многом и состоит суть терапевтического процесса воссоздания целостности. Очень часто психологическая работа с травматическим опытом должна заключаться не только в новых достижениях, компенсирующих травму, но также в отходе от целостной и сопро- тивляющейся изменениям системы двойного «Я» к более интегрированному «Я». По контрасту с этим можно рассматривать феномен Рембо — поверхностную и злокачественную попытку средств массовой информации указать ложное по существу направление интеграции — путь реинтеграции через насилие с абсолютно буквальным проигрыванием неудачного исполнения. В фильме мы видим проигрывание заново войны во Вьетнаме, и, как говорится в фильме, «на этот раз мы побеждаем». Это абсолютно ложный путь воссоздания целостности. Ф.Е. ВАСИЛЮК ПЕРЕЖИВАНИЕ ГОРЯ и УТРАТЫ * Данный реферат подготовлен по статье Ф.Е. Василюка, Декана факультета психотерапии и психологии консульти- • Василюк Ф.Е. Переживание горя и утраты // Психологи о мигрантах и миграции в России, Вып. 3. М.: Смысл, 2001. С. 17—30. 90 Миграция как переживание жизненных ситуаций рования МГППИ. Статья была опубликована в информационно-аналитическом бюллетене РОКК. В рассмотрении горя автор предлагает перейти от парадигмы «забвения» к парадигме «памятования». Суть первой заключается в объяснении того, как забывают ушедших, — и этот взгляд, предложенный Фрейдом, сохраняется неизменным в большинстве современных концепций. Ф.Е. Васи-лкж показывает все ключевые феномены процесса переживания горя в новой перспективе «памятования». Горе — это не просто одно из чувств, это конституирующий антропологический феномен: ни одно самое разумное животное не хоронит своих собратьев. Хоронить — следовательно, быть человеком. Но хоронить — это не отбрасывать, а прятать и сохранять. И на психологическом уровне главные акты мистерии горя — не отрыв энергии от утраченного объекта, а устроение образа этого объекта для сохранения в памяти. Человеческое горе не деструктивно (забыть, оторвать, отделиться), а конструктивно, оно призвано не разбрасывать, а собирать, не уничтожать, а творить — творить память. Начальная фаза горя — шок и оцепенение. Характерное состояние может длиться от нескольких секунд до нескольких недель, в среднем к 7—9-му дню сменяясь постепенно другой картиной. Оцепенение — наиболее заметная особенность этого состояния. Скорбящий скован, напряжен. Его дыхание затруднено, неритмично, частое желание глубоко вдохнуть приводит к прерывистому, судорожному (как по ступенькам) неполному вдоху. Обычны утрата аппетита и сексуального влечения. Нередко возникающие мышечная слабость, малоподвижность иногда сменяются минутами суетливой активности. В сознании человека появляется ощущение нереальности происходящего, душевное онемение, бесчувственность, оглушенность. Притупляется восприятие внешней реальности, и тогда в последующем нередко возникают пробелы в воспоминаниях об этом периоде. Первым сильным чувством, прорывающим пелену оцепенения и обманчивого равнодушия, нередко оказывается злость. Она неожиданна, непонятна для самого человека, он боится, что не сможет ее сдержать. Как объяснить все эти явления? Обычно комплекс шоковых реакций истолковывается как защитное отрицание фак- Переживание горя и утраты 91 та или значения смерти, предохраняющее горюющего от столкновения с утратой сразу во всем объеме. Будь это объяснение верным, сознание, стремясь отвлечься, отвернуться от случившегося, было бы полностью поглощено текущими внешними событиями, вовлечено в настоящее, по крайней мере, в те его стороны, которые прямо не напоминают о потере. Однако мы видим прямо противоположную картину: человек психологически отсутствует в настоящем, он не слышит, не чувствует, не включается в настоящее, оно как бы проходит мимо него, в то время как он сам пребывает где-то в другом пространстве и времени. Мы имеем дело не с отрицанием факта, что «его (умершего) нет здесь», а с отрицанием факта, что «я (горюющий) здесь». Если бы человеку дано было ясно осознать, что с ним происходит в этом периоде оцепенения, он бы мог сказать соболезнующим ему по поводу того, что умершего нет с ним: «Это меня нет с вами, я там, точнее, здесь, с ним». Такая трактовка делает понятным механизм и смысл возникновения и дереализационных ощущений, и душевной анестезии: не наступит ли субъективно ужасное событие; и послешоковую амнезию: я не могу помнить то, в чем не участвовал; и потерю аппетита и снижение либидо, этих витальных форм интереса к внешнему миру; и злость. Злость — это специфическая эмоциональная реакция на преграду, помеху в удовлетворении потребности. Такой помехой бес- сознательному стремлению души остаться с любимым оказывается вся реальность: ведь любой человек, телефонный звонок, бытовая обязанность требуют сосредоточения на себе, заставляют душу отвернуться от любимого, выйти хоть на минуту из состояния иллюзорной соединенности с ним. Следующий шаг на этом пути — фаза поиска — отличается нереалистическим стремлением вернуть утраченного и отрицанием не столько факта смерти, сколько постоянства утраты. Трудно указать на временные границы этого периода, поскольку он постепенно сменяет предшествующую фазу шока, и затем характерные для него феномены еще долго встречаются в последующей фазе острого горя, но в среднем пик фазы поиска приходится на 5—12-й день после известия о смерти. 92 Миграция как переживание жизненных ситуаций Переживание горя и утраты 93 В это время человеку бывает трудно удержать свое внимание во внешнем мире, реальность как бы покрыта прозрачной кисеей, вуалью, сквозь которую сплошь и рядом пробиваются ощущения присутствия умершего. Надежда, постоянно рождающая веру в чудо, странным образом сосуществует с реалистической установкой, привычно руководящей всем внешним поведением горюющего. Ослабленная чувствительность к противоречию позволяет сознанию какое-то время жить по двум не вмешивающимся в дела друг друга законам — по отношению к внешней действительности по принципу реальности, а по отношению к утрате — по принципу «удовольствия». Они уживаются на одной территории: в ряд реалистических восприятий, мыслей, намерений («сейчас позвоню ей по телефону») становятся образы объективно утраченного, но субъективно живого бытия, становятся так, как будто они из этого ряда, и на секунду им удается обмануть реалистическую установку, принимающую их за «своих». Затем наступает третья фаза — острого горя, длящаяся до 6—7 недель с момента трагического события. Иначе ее именуют периодом отчаяния, страдания и дезорганизации и — не очень точно — периодом реактивной депрессии. Сохраняются, и первое время могут даже усиливаться, различные телесные реакции — затрудненное укороченное дыхание, астения, мышечная слабость, утрата энергии, ощущение тяжести любого действия; чувство пустоты в желудке, стеснение в груди, ком в горле, повышенная чувствительность к запахам, снижение или необычное усиление аппетита, сексуальные дисфункции, нарушения сна. Это период наибольших страданий, острой душевной боли. Появляется множество тяжелых, иногда странных и пугающих чувств и мыслей. Это ощущения пустоты и бессмысленности, отчаяние, чувство брошенности, одиночества, злость, вина, страх и тревога, беспомощность. Типичны необыкновенная поглощенность образом умершего и его идеализация — подчеркивание необычайных достоинств, избегание воспоминаний о плохих чертах и поступках. Горе накладывает отпечаток и на отношения с окружающими. Здесь может наблюдаться утрата теплоты, раздражительность, желание уединиться. Изменяется повседневная деятельность. Человеку трудно бывает сконцентрироваться на том, что он делает, трудно довести дело до конца, а сложно организованная деятельность может на какое-то время стать и вовсе недоступной. Как это ни парадоксально, боль вызывается самим горюющим: феноменологически в приступе острого горя не умерший уходит от нас, а мы сами уходим от него, отрываемся от него или отталкиваем его от себя. И вот этот, своими руками производимый отрыв, этот собственный уход, это изгнание любимого: «Уходи, я хочу избавиться от тебя...» и наблюдение за тем, как его образ действительно отдаляется, претворяется и исчезает, и вызывают, собственно, душевную боль. Но вот что самое важное в исполненном акте острого горя: не сам факт этого болезненного отрыва, а его продукт. В этот момент не просто происходит отделение, разрыв и уничтожение старой связи, как полагают все современные теории, но рождается новая связь. Боль острого горя — это боль не только распада, разрушения и отмирания, но и боль рождения нового. Чего же именно? Двух новых «Я» и новой связи между ними, двух новых времен, даже — миров, и согласования между ними. Бывшее раздвоенным бытие соединяется здесь памятью, восстанавливается связь времен, и исчезает боль. Наблюдать из настоящего за двойником, действующим в прошлом, не больно. Это чрезвычайно важный момент в продуктивном переживании горя. Наше восприятие другого человека, в особенности близкого, с которым нас соединяли многие жизненные связи, насквозь пронизано прагматическими и этическими отношениями; его образ пропитан незавершенными совместными делами, неисполнившимися надеждами, неосуществленными желаниями, нереализованными замыслами, непрощенными обидами, невыполненными обещаниями. Многие из них уже почти изжиты, другие в самом разгаре, третьи отложены на неопределенное будущее, но все они не закончены, все они — как заданные вопросы, ждущие каких-то ответов, требующие каких-то действий. Каждое из этих отношений заряжено целью, окончательная недостижимость которой ощущается теперь особенно остро и болезненно. Эстетическая же установка способна видеть мир, не разлагая его на цели и средства, вне и без целей, без нужды Моего вмешательства. Когда я любуюсь закатом, я не хочу в 94 Миграция как переживание жизненных ситуаций Организованное насилие и психическое здоровье... 95 нем ничего менять, не сравниваю его с должным, не стремлюсь ничего достичь. Поэтому, когда в акте острого горя человеку удается сначала полно погрузиться в частичку его прежней жизни с ушедшим, а затем выйти из нее, отделив в себе «героя», остающегося в прошлом, и «автора», эстетически наблюдающего из настоящего за жизнью героя, то эта частичка оказывается отвоеванной у боли, цели, долга и времени для памяти. В фазе острого горя скорбящий обнаруживает, что тысячи и тысячи мелочей связаны в его жизни с умершим («он купил эту книгу», «ему нравился этот вид из окна», «мы вместе смотрели этот фильм») и каждая из них увлекает его сознание в «там и тогда», в глубину потока минувшего, и ему приходится пройти через боль, чтобы вернуться на поверхность. Боль уходит, если ему удается вынести из глубины песчинку, камешек, ракушку воспоминания и рассмотреть их на свету настоящего, в «здесь и теперь». Психологическое время погруженности, «настоящее в прошедшем» ему нужно преобразовать в «прошедшее в настоящем». В период острого горя его переживание становится ведущей деятельностью человека, составляет основное содержание всей его активности и становится сферой развития его личности. Поэтому фазу острого горя можно считать критической в отношении дальнейшего переживания горя, а порой она приобретает особое значение и для всего жизненного пути. Четвертая фаза горя называется фазой «остаточных толчков и реорганизации» (Дж. Тейтельбаум). На этой фазе жизнь "входит в свою колею, восстанавливаются сон, аппетит, профессиональная деятельность, умерший перестает быть главным средоточением жизни. Переживание горя теперь не ведущая деятельность, оно протекает в виде сначала частых, а потом все более редких отдельных толчков, какие бывают после основного землетрясения. Такие остаточные приступы горя могут быть столь же острыми, как и в предыдущей фазе, а на фоне нормального существования субъективно восприниматься как еще более острые. Четвертая фаза, как правило, длится в течение года: за это время происходят практически все обычные жизненные события и в дальнейшем начинают повторяться. Годовщина смерти является последней датой в этом ряду. Может быть, не случайно поэтому большинство культур и религий отводят на траур один год. За этот период утрата постепенно входит в жизнь. Человеку приходится решать множество новых задач, связанных с материальными и социальными изменениями, и эти практические задачи переплетаются с самим переживанием. Он очень часто сверяет свои поступки с нравственными нормами умершего, с его ожиданиями, с тем, «что бы он сказал». Но постепенно появляется все больше воспоминаний, освобожденных от боли, чувства вины, обиды, оставленности. Некоторые из этих воспоминаний становятся особенно ценными, дорогими, они сплетаются порой в целые рассказы, которыми обмениваются с близкими, друзьями, часто входят в семейную «мифологию». Словом, высвобождаемый актами горя материал образа умершего подвергается здесь своего рода эстетической переработке. Описываемое нами нормальное переживание горя приблизительно через год вступает в свою последнюю фазу — «завершения». Здесь горюющему приходитоГпорой прёодо-левать некоторые культурные барьеры, затрудняющие акт завершения (например, представление о том, что длительность скорби является мерой нашей любви к умершему). Смысл и задача работы горя в этой фазе состоит в том, чтобы образ умершего занял свое постоянное место в продолжающемся смысловом целом моей жизни (он может, например, стать символом доброты) и был закреплен во вневременном, ценностном измерении бытия. Я. ЛАВИК ОРГАНИЗОВАННОЕ НАСИЛИЕ и ПСИХИЧЕСКОЕ ЗДОРОВЬЕ : ИСТОРИЧЕСКИЕ и ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ПЕРСПЕКТИВЫ XX СТОЛЕТИЯ* В реферате статьи, принадлежащей перу Нильса Йохана Лавика, излагается краткая история изучения психологичес- • * Lavik N.J. Organized Violence and Mental Health — Historical and Psychological Perspectives on the 20 lh Century // Pain and Survival: Human rights violations and mental health. Oslo-Copenhagen- Stockholm: Scandinavian University Press, 1994. P. 85—115. 96 Миграция как переживание жизненных ситуаций ких последствий организованного насилия и обозначаются основные принципы психотерапии жертв такого насилия. ИСТОРИЯ ИЗУЧЕНИЯ ПСИХОЛОГИЧЕСКИХ последствий ОРГАНИЗОВАННОГО НАСИЛИЯ 1. Первая мировая война. Психиатры впервые описали симптомы военного невроза: изнеможение, паника, замешательство и разнообразные соматические жалобы. Предложена концепция «шока от контузии» (shell-shock), объясняющая симптомы как следствие психических травм, полученных при взрывах бомб и интенсивном артиллерийском обстреле. Предложены и первые методы реабилитации таких расстройств. Выработаны принципы неотложной психотерапевтической помощи: «находиться поблизости, немедленно оказать помощь, вселять в больного надежду на быстрое восстановление», что очень близко к предложенному немного позднее методу «дебрифинга» — методу неотложной терапии жертв катастроф. Обобщение Фрейдом опыта работы с «военными неврозами» положило начало разработке этой темы в психо- анализе. |