Воскобойников_тысячелетнее царство. Воскобойников, О. C
 Скачать 7.42 Mb.
|
|
Тысячелетнее царство эти гибриды скорее смешны, чем опасны, они — часть обшир- ной иконографической программы, призванной продемон- стрировать набожность семейства сэра Джеффри Латрелла. На капителях и тимпанах романских церквей XII в., особенно в сценах Страшного суда, демоны гримасничают, угрожают, тянут на себя чашу весов с душами грешников. И все же это зло не могло поколебать гармоничный миропорядок, и красоту творения намного благороднее было восславить, глядя на тем- ные его стороны, чем наслаждаясь красивыми формами. Так парадоксально, читая «Ареопагитики», рассуждали викторин- цы (48, T. 2, 215–218). Столь же парадоксальна, но по-своему логична участь святых: с удвоенной силой подвергая их, на- пример святого Антония, страшным искушениям, дьявол тем самым лишь удваивал их славу, воздавал им особую честь. Чем тяжелее битва, тем почетнее победа. Демоны невидимо были повсюду, но они могли довольно легко принять зримый облик зверя (кошки, летучей мыши, жабы, змеи или какой-нибудь черной птицы) или человека. Дьявол, обманщик и притворщик по определению, вообще мог явиться даже в виде архангела или Богоматери. На пор- тале разумных и неразумных дев Страсбургского собора, за- мечательном памятнике готической пластики XIII в., этот лукаво улыбающийся обольститель по-светски жеманных Илл. 67. «Епископ, изгоняющий демона». «Псалтирь Латрелла». 1320–1340 гг. Лондон, Британская библиотека. Add. 42130. Л. 54 об. Мир видимый и невидимый «неразумных» красавиц прекрасен ликом, но под плащом его скрываются жабы и змеи, нарочито представленные взгляду подходящего к храму верующего (илл. 68–69). Притча, рас- сказанная на портале, была всем известна по Евангелию от Матфея (Мф. 25, 1–13), храмовая символика использовала упоминаемые в ней врата рая, но сколь далеко от текста ее из- ложение в монументальной скульптурной композиции, пред- ложенное лучшими мастерами своего времени! Если в притче «неразумные» невесты просто «задремали» в ожидании Же- ниха, то здесь они — жертвы соблазна. Схожесть куртуазно церемонных поз, жестов, одежды и выражений лиц разум- ных и неразумных дев, видимое благородство привнесенной волею заказчиков и художников мужской фигуры — все это подсказывало благочестивому зрителю, что под маской благо- честия и красоты может скрываться дьявол. Не было единого мнения по поводу пола демонов: с одной стороны, они, как и ангелы, лишены его, с другой — фантазия наделяла их безудержной сексуальностью, называя ее похо- тью, luxuria. Схоласты XIII в. (Гильом Овернский, Фома Ак- винский) склонны были верить в признания женщин о том, что они становились жертвами насилия демонов-инкубов. Однако они не могли себе представить, что демон мог обла- дать собственным семенем, т.е. чем-то вполне материальным. Чаще противоречивые мнения сходились на том, что демоны передавали своим жертвам семя, сфабрикованное с помощью магических ритуалов. Вопрос был нетривиальный, поскольку речь шла о размножении зла в человеческом обществе. Любой физический, умственный или моральный недостаток мог вос- приниматься как печать дьявола. В XIV–XV вв. и на заре Нового времени эта, вначале осто- рожная демонология охватила умы многих интеллектуалов, духовной и светской знати и широких масс. Один из авторов «Молота ведьм», Якоб Шпренгер, видимо, вполне искренне восклицал, что с удовольствием отбросил бы все страхи перед демонами и их служительницами-ведьмами, если бы тысячи Илл. 68. Южный портал западного фасада Страсбургского собора. 1280-е гг. Статуи — копии XIX в. Мир видимый и невидимый случаев, рассказанных надежнейшими, честнейшими людьми, и если бы его собственный опыт инквизитора не уверили его в обратном: в том, что демонское зло царит в мире и что оно тре- бует искоренения огнем. Охота на ведьм — явление для Сред- невековья позднее, закатное. Но ее истоки, конечно, следует искать в многовековой рефлексии над проблемами добра и зла. Лишившись дарованной ангелам красоты, демоны не ли- шились ни их могущества, ни их знаний. И в том и в другом они намного превосходили людей. Астрологи и верившие в астрологию считали, что они живут вместе с добрыми ангела- ми в небесных телах и что они, следовательно, прекрасно по- нимают движение небесных сфер и способны предсказывать Илл. 69. Фигура обольстителя из группы южного портала западного фасада Страсбургского собора. Оригинал. Музей Страсбургского собора Тысячелетнее царство будущее. В это верили и такие здравомыслящие люди, как Августин. Мудрость демонов завораживала, кажется, больше, чем знание ангелов. Во всяком случае, их связь с физическим миром мыслилась в более четких формах, чем присутствие ан- гелов. От этого представления достаточно было сделать один шаг до черной магии, смысл которой заключался в том, что- бы с помощью ритуалов вызвать демонов, живущих в стихи- ях или небесных телах, и заставить их служить себе. Строго рационального мышления для этого не требовалось, но в то же время иллюзия прикосновения к сокровенному знанию удовлетворяла пытливость многих умов позднего Средневе- ковья. Интерес к такого рода знаниям о мире был едва ли не повсеместным. Даже если философы уровня Фомы Аквинско- го не опускались до того, чтобы лично относиться всерьез к наукам, которые в силу своей «сокровенности» получили ста- тус оккультных (т.е. скрытых), они все же осознавали их рас- пространенность и опасность для общества. Многочисленные классификации наук, появлявшиеся в XII–XIII вв., во время кардинальных изменений в области познания, никогда не об- ходили стороной оккультизм. Было у этого представления о демонской мудрости и об- ратное действие: всякое новаторство в постижении мира, в попытках эмпирического, опытного подхода к природе осуждали не только как праздное любопытство, но и как не- дозволенное общение со злыми силами, в существовании которых никто не сомневался. Именно поэтому многие круп- нейшие новаторы Средневековья, например Герберт Орильяк- ский, Альберт Великий, Роджер Бэкон, часто воспринимались как авторитеты по магическим наукам. Кто-то относился к этому с интересом, кто-то — с восторгом, кто-то — с опаской, а кто-то — с ненавистью. Под их почтенными именами плоди- лась невообразимо фантазерская литература, читая которую любой здравомыслящий человек, вовсе не только инквизи- тор, не стал бы сомневаться, что она написана специально для волшебников и ведьм. Интересно, что помимо современников Мир видимый и невидимый или недавних предшественников магическая псевдоэпигра- фическая традиция с удовольствием включала в себя царя Соломона, Немврода и даже Адама. Существовали учебники магии; один из них красноречиво назывался «Книгой о погибели души», Liber perditionis animae. Вполне серьезные люди рассказывали, как они отбирали в по- собиях самые ценные «опыты», воскурения, молитвы и маги- ческие ритуалы, отмечали их специальными закладочками с подписями, совсем как мы поступаем с нашими любимыми литературными произведениями. Имея такие закладочки, лег- ко было быстро сориентироваться и в нужный момент произ- нести правильное заклинание. Главное в общении с демонами было правильно настроиться и исполнить предписание како- го-нибудь «Пикатрикса». Вдохновленный подобным чтением, Альфонсо Мудрый не только покровительствовал работе над магической литературой, но и сам в ней участвовал. Наверное, эти его увлечения способствовали в дальнейшем его отлуче- нию. Точно так же излишнее, даже безрассудное и тщеславное с точки зрения современников любопытство Фридриха II спо- собствовало демонизации его образа и в конце концов приве- ло к полному разрыву с Римской курией. Не случайно Данте, несмотря на симпатию к просвещенному государю, поместил его в ад вместе с эпикурейцами за «неверие». В Средние века не было атеизма, претендовавшего на научность, но любопыт- ство и сомнение считались его преддверием. Так самыми различными путями, через соблазны теле- сные, духовные и интеллектуальные невидимое зло ежеми- нутно проникало в жизнь человеческого общества. Каждый его член был ареной вселенской борьбы, и проповедники не переставали напоминать об этом своей пастве. В последние века перед Возрождением, с возросшим значением индивиду- алистических черт в сознании европейца, тем больше стано- вилась личная ответственность каждого за свою жизнь — и за свою веру. В позднее Средневековье верующий индивид обза- велся индивидуальным демоном-искусителем и собственным Тысячелетнее царство ангелом-хранителем. Конечно, были и другие помощники: лю- били рассказывать историю о том, как Богородица спасла про- давшего душу Дьяволу, но вовремя опомнившегося Феофила, этого предшественника доктора Фауста. Армия святых также всегда была наготове, чтобы поратовать за тех, кто усердно молился им. Изменения в топографии потустороннего Мы сказали основное об обитателях иного мира. Теперь несколько последних слов о его топографии, о местах. До сих пор мы ориентировались в пространстве между абсолютным добром и абсолютным злом. Однако мир людей никогда не был черно-белым, и христианство, вырабатывая небесное зеркало этого мира, должно было с этим считаться. Впрочем, потусто- ронний мир Западной Европы оставался более или менее неиз- менным до XII в., когда, как мы уже видели на многих приме- рах, картина мира начала претерпевать серьезные изменения параллельно с демографическим и социальным развитием. Задолго до этого времени Августин делил людей на четыре ка- тегории: совершенно хороших, совершенно плохих, не совсем хороших и не совсем плохих. Если посмертная судьба первых двух категорий была ясна, то с теми, кто «не совсем», долго не знали, что делать. Как нетрудно догадаться, таких людей было немало. Предполагали, в частности, что те, кто умирал с не- которыми не слишком серьезными грехами, проходили по- сле смерти через ряд очистительных мук, для них разжигали очистительный огонь где-то в «очистительных местах». Где они располагались, правда, никто не знал: то ли на земле, то ли в верхних слоях геенны, из которых после продолжитель- ных исправительных мук можно было когда-нибудь подняться в рай. Только во второй половине XII в. для получивших от- срочку грешников выделили отдельное помещение: чистили- ще (purgatorium), причем для разработки и принятия догма- та потребовалось еще столетие. Оно должно было исчезнуть Мир видимый и невидимый в момент Страшного суда, когда все когда-либо жившие люди будут бескомпромиссно разделены на плохих и хороших. Условия и срок пребывания зависели от трех факторов: тяжести грехов, помощи оставшихся в живых родственников и друзей (в виде молитв, добрых дел, богослужений) и, нако- нец, индульгенций: Церковь считала себя вправе как бы вы- купать за деньги время пребывания усопшего в чистилище. Достаточно было пожертвовать определенную сумму на дела церковного милосердия, и Церковь, основываясь на идее на- копленной ею за многовековое служение Богу благодати, мог- ла гарантировать дарителю, что его родители или друзья будут избавлены от мук за счет этой самой благодати. Это был очень серьезный вопрос: с одной стороны, позволялось в прямом смысле отмывать деньги, с другой — усиливался контроль (точнее, иллюзия контроля) человека над потусторонним миром и, в конечном счете, над Богом. Родившееся чистилище, если верить ставшему классиче- ским анализу Ле Гоффа, разрушило традиционную средневе- ковую двойственность (дуализм) в сознании и в картине мира. Созданные в XIII в. нищенствующие ордена, на первых порах исключительно популярные своими проповедями, распро- странили учение о чистилище среди своих многочисленных слушателей, Церковь дала верованиям статус догмы. В 1215 г. на IV Латеранском соборе была принята статья, обязывавшая каждого верующего исповедоваться по меньшей мере раз в год. Акцент делался на каждом: т.е. отныне религия обраща- лась уже не к группам, а к конкретному индивиду, делая его ответственным за свои поступки. Одновременно с этой индивидуализацией веры решился и другой важнейший вопрос, связанный с этикой и с картиной иного мира: долгое время не знали, как соотносится суд над каждым человеком после смерти и Страшный суд над всеми, который грядет в неопределенном будущем. Существовало такое противоречие между «малой» и «большой» эсхатоло- гией. Отныне, с XIII в., явно большее значение в умах людей Тысячелетнее царство получило представление о личном суде, которому индивид подвергался сразу после смерти. Такое представление, есте- ственно, не могло не сказаться на принципах поведения чело- века в повседневной жизни. Оно способствовало утвержде- нию индивида перед лицом социальных, профессиональных или религиозных групп, в которых он состоял. Это важнейшее явление позднего Средневековья. Расщепление иного мира натрое, как и многие другие факторы, о которых шла речь выше, объясняет «математизацию» грехов и добродетелей. «Небесная бухгалтерия» оформилась одновременно с успеха- ми торговли и укреплением торговцев, будущей буржуазии. Но и Церковь использовала чистилище и связанные с ним из- менения в общественном сознании для укрепления своих по- зиций на земле, усилив за счет индульгенций, — но не только их — свою власть над мертвыми и живыми. Трехчастная схема иного мира (ад, рай, чистилище), не принятая ни протестантскими конфессиями, ни православи- ем, осталась в целом неизменной на Западе до сегодняшнего дня. К ней стоит добавить разве что возникшие в тот же пе- риод (XII–XIII вв.) незначительные дополнения, получившие название «лимбов». В первом лимбе до пришествия Христа пребывали ветхозаветные праведники и некоторые добро- нравные язычники, вроде Гомера, Платона, Вергилия, которые по определению не могли быть христианами. Во второй реши- ли помещать невинных младенцев, умерших без крещения. Таких было немало, потому что во многих землях крещение проводилось регулярно несколько или даже один раз в год. Они не испытывали никаких мук, за исключением невозмож- ности созерцать Бога. Но и это — мука немалая. МЕХАНИКА ТВОРЕНИЯ: ОСОБЕННОСТИ СХОЛАСТИЧЕСКОГО МЫШЛЕНИЯ Новый шестоднев Какими бы наивными нам ни казались вопросы «псевдо- Немврода» или Фридриха II, сколь ни надуманной выглядит социология sub specie eternitatis, сколь ни туманен весь этот горизонт грез, от нас не должны ускользнуть черты совершен- но нового умственного настроя, свойственного Европе XII– XIII вв. Если Ле Гофф вполне справедливо писал о смещении в это время ценностных ориентаций европейца с небес на зем- лю, то пропорционально сильным было и противоположное движение: интеллектуал стал приглядываться к земле, чтобы понять «устройство» Царствия небесного и выяснить свои от- ношения с ним. Гостия видима и осязаема, мы чувствуем ее вкус и запах, но согласимся ли мы, что она — именно Христос и уже вовсе не хлеб? Таким опасным вопросом задался в сере- дине XI в. турский каноник Беренгарий — и всполошил всю Европу. Его осудили, он признал свою вину, согласился с мне- нием специально созванного собора, что да, это Тело Христа на самом деле. А через много лет, на склоне своей очень долгой по тем временам жизни, в конце столетия, снова задумался и согласился снова: да, присутствует, гостия — «истинное тело», но fi dei et intellectu, «согласно вере и разумению», природа же хлеба и вина не изменяется. Такое объяснение многим по- казалось посягательством на божественное всемогущество, но и четкого ответа искали больше века: в конце XII в. папа Александр III, ученый юрист, слушавший и лекции Абеляра, впервые заговорил о «пресуществлении», ставшем догматом на IV Латеранском соборе в 1215–1216 гг. Важен сам факт, что сомнения о Теле Господнем стали камнем преткновения, предметом споров, ругательств (скептиков, размышлявших над тем, что происходило с гостией в процессе переварива- ния пищи, называли неудобопереводимым stercorianistae), Тысячелетнее царство но и самой серьезной интеллектуальной работы и, следова- тельно, интеллектуальных открытий (143, 241–325). Ансельм почувствовал необходимость разумного до- казательства бытия неописуемого и непостижимого Бога и разумного же объяснения Боговоплощения, отсюда его за- мечательный небольшой трактат с необычным для того вре- мени вопросительным названием: «Зачем Бог — человек?», Cur Deus homo. Гильом из Шампо, основатель Викторинской школы, стал применять логику в рассуждениях о Троице, его строптивый ученик Абеляр, не посчитавший нужным рас- сказать, чему он научился у учителя, пошел в применении его метода еще дальше — и был осужден. Его книги, читавшиеся даже в Риме, прилюдно сожгли, его, магистра!, заставили, «как мальчишку», произносить «Символ веры», чтобы опять же публично удостоверить судей в своей правоверности. Но су- дьи кто? Среди них были такие же почитатели возрожденной диалектики, как он сам. Его ученики, как он уверяет, сами тре- бовали от него рациональных доказательств догматов и не же- лали верить в то, чего проповедник не в состоянии объяснить: им не хотелось быть героями евангельской притчи о слепых. Гуго Сен-Викторский находил аналогии между Троицей и тро- ичной же структурой интеллектуальных способностей души, что логически вело к реабилитации не только способностей человеческого разума, но и тела и чувств (61, 399–402). Все эти искания — вовсе не битва разума и веры, но на повестку дня встала механика Творения. Такую механику предложил Теодорих Шартрский († после 1156) в небольшом, известном лишь по нескольким рукописям, но очень важном для исто- рии науки комментарии на шестоднев (215, 318–348). Как и его земляк Абеляр, тоже бретонец, Теодорих учился, а затем преподавал в Париже. После 1141 г. он был рукополо- жен в архидиаконы и вскоре сменил Гильберта Порретанского на должности канцлера соборного капитула Шартра. Шартр- ской школой в историографии называется сообщество ин- теллектуалов, сложившееся в начале XII в. при кафедральной Механика творения церкви. К нему причисляют Бернарда Шартрского, Гильома Коншского, Иво Шартрского, Гильберта Порретанского, Кла- рембальда Аррасского, Бернарда Сильвестра. Под ее силь- ным влиянием сформировались такие крупные мыслители второй половины XII столетия, как Иоанн Солсберийский и Алан Лилльский. Правомерность использования термина «Шартрская школа» в последнее время подвергалась справед- ливой критике, поскольку ее институциональные основания и постоянство curriculum studiorum сомнительны (139, 58–101; 140, 224), однако не подлежит сомнению, что именно здесь сло- жился определенный круг идей и стиль мышления и письма, с которым мы сейчас вкратце познакомимся. Теодориха уже тогда, в середине XII столетия, считали од- ним из первооткрывателей не только Аристотеля, но и Пла- тона: Герман Каринтийский, посвящая ему перевод птолеме- евской «Планисферы», писал, что Теодорих «вернул с небес людям душу Платона». Лучшие умы того времени рассыпа- лись в похвалах в адрес этого ученого, о котором не следует судить по его не слишком обширному наследию, впрочем, еще не до конца раскрытому (совсем недавно были обнаружены его глоссы к математическим текстам Боэция). Он не оставил крупных сочинений, не знал арабского или греческого, но, скорее всего, был харизматическим педагогом. Его лекции по арифметике и грамматике пользовались большой популярно- стью, возможно, он один из первых ввел в европейскую ма- тематику rota, «кружок», т.е. нуль. Теодорих комментировал риторические сочинения Цицерона и Боэциевы богословские сочинения, opuscula sacra, в том числе его трактат «О Троице»; двенадцатое столетие вообще было временем нового открытия Боэция, aetas Boetiana (35, 142–145): как и псевдо-Дионисий, этот систематизатор античной философии многое дал фор- мирующейся схоластике. В «Трактате о шести днях творения» вопроизводятся «аритмологические» толкования троического догмата, впервые предложенные Боэцием. Эта рецепция, вы- разившаяся не только в школьных глоссах, но и в подробных |