Все темы. Лекция по дисциплине История и философия науки
 Скачать 1.24 Mb.
|
ГОУ ВПО «ДОНЕЦКИЙ НАЦИОНАЛЬНЫЙ УНИВЕРСИТЕТ»Кафедра философии В.В.Волошин ЭВОЛЮЦИЯ НАУКИ (часть первая) Лекция подисциплине«Историяифилософиянауки» Донецк, 2022 СОДЕРЖАНИЕ Историография науки: единство и многообразие подходов 3 Доклассическая наука: античность 10 Доклассическая наука: Средневековье 17 Внимание! Выводысформулироватьсамостоятельно(объем–10-15предложений) Историография науки: единство и многообразие подходовИстория – прошлое человечества, ставшее объектом исследования одноименной дисциплины. История науки, как было отмечено в первой лекции, есть реконструкция фиксируемой событийности научного познания, разворачивающегося во времени и пространстве. История самой истори- ческой мысли именуется историографией. Многообразие реконструкций эволюции науки обусловлено различием мировоззренческих позиций и теоретических установок, целей и способов актуализации фактов, стилей описания и объяснения, отбором источников, используемых методов. Исто- риография науки, таким образом, есть история интерпретации учеными развития науки и попытка ответить на вопрос: как прошлое научного по- знания трансформировалось в его настоящее. Вплоть до середины прошлого века в историографии науки было сильно влияние О. Конта, П. Дюгема, Э Майерсона, Э. Маха. Они интерпретировали прошлое научного познания как совокупность взаимосвязанных событий, предвосхищающих и подготавливающих современное состояние прогрес- сирующей науки, абсорбирующей все новые и новые массивы знаний. Считалось очевидным, что эволюция познания позволяет делать универсаль- ные выводы и обнаруживать общие тенденции движения единой науки в бесконечное будущее. Такой подход в философии науки получил название кумулятивизм. Аргументы в его пользу приводятся и современными иссле- дователями (С. Вайнберг, Д. Вуттон, А. Сокал), выступающими против исто- риков-постмодернистов. Последние верят в случайность, непредсказуемость, принципиальную дискурсивность научного познания, исключают присут- ствие в нем стабильных логико-методологических констант и общих целей. «История представляет собой кумулятивную запись успехов и неудач, и претензия, что она может быть чем-то иным, – странный предрассудок исто- рической литературы последних пятидесяти лет»1, – утверждает Д. Вуттон. Кумулятивизм связан с так называемой «виг-историей». В рамках данного подхода, исторический процесс трактуется как целесообразный и предопре- деленный. Наука – локомотив общественного развития, борец с невежеством и обскурантизмом. История науки есть уверенная поступь эпистемо- логических добродетелей. Она рассматривается «вигами» в радужном свете прогресса, исключительно сквозь призму сегодняшнего дня. Прошлое даже можно переписать в угоду той научной теории, которая достоверна и эф- фективна сегодня. Истинность знания – критерий исторической значимости научных программ, независимо от времени и условий их возникновения. Такой актуализм приводит к неоправданной селекции фактов, волюнтарист- скому делению научных теорий на плодотворные и бесплодные. Прошлому навязываются наши представления об обоснованном, истинном, продуктив-  1 Вуттон Д. Изобретение науки. М., 2018. С. 493. ном знании. Подгонка минувшего под современные стандарты рациональ- ности, вовлечение мыслителей Средневековья или Нового времени в новейшие дискуссии, лишает прошлое самобытности, многоаспектности, исключительности, элиминирует принцип объективности. Так, представи- тели исторической эпистемологии в ее постмодернистской версии «виг- истории», С. Шейпин и С. Шефер в работе «Левиафан и воздушный насос» превращают Т. Гоббса в релятивиста и конструктивиста, который, в отличие от реалиста Р. Бойля, правильно понимает знание как форму социального порядка1. Критикуя «виг-историю» нельзя игнорировать то, отмечает Д. Вуттон, что прошлое не обладает полной автономией. Историки вынуждены писать на своем языке и использовать инструменты мышления и процедуры, от- личные от тех, которыми пользовались изучаемые ими ученые. «Выбор того, о чем писать, неизбежно будет формироваться их собственными интересами и заботами. Во всех этих отношениях история пишется историком, который живет в настоящем»2. С. Фуллер, следуя учению К. Поппера, противопоставляет «истории вигов» «тори-историю» науки, базирующейся на скептицизме и самокритике. П. Деар считает: главная цель истории науки – понять, почему люди прош- лого думали о проблемных вещах определенным образом. Нельзя оценивать научные утверждения с позиций сегодняшнего дня. Историк должен изучать гелиоцентризм Коперника независимо от того, истинно это учение, или ложно. Необходимо раскрыть мотивы, которые привели Коперника к гелио- центризму. «Истина и ложь в науке видны только тогда, когда высказаны все аргументы или хотя бы их часть; и эти аргументы и нужно изучать с исто- рической точки зрения»3. Деар разделяет принцип эквивалентности «сильной программы» Д. Блура. Согласно этому принципу, любое знание должно быть подвергнуто социологическому объяснению. Действительно, современное состояние знания далеко не всегда является объективным критерием оценки прошлого, историк обязан отдавать дань ошибкам и заблуждениям, учитывая подвижность стилей мышления и измен- чивость типов рациональности. С другой стороны, отказ от маркеров «хоро- шей науки», таких как обоснованность, выводимость, истинность, привносит в трактовки истории смысловую неопределенность, способствует реляти- визму. «Презентизм» (англ. рresent – настоящее) «виг-истории», с ее экстра- поляцией настоящего в прошлое и описание такового на современном языке, противостоит «антикваризму», собирающему и изучающему все события истории науки, считающиеся равноценными. Прошлое в этом случае интер- претируется под углом зрения конкретики давно минувших дней и на языке 1 Shapin S., Schafer S. Leviathan and the Air-Pump: Hobbes, Boyle, and the Experimental Life. Princeton, 1985. Р. 150, 332. 2 Вуттон Д. Изобретение науки. С. 486. 3 Деар П. Событие революции в науке. Европейское знание и его притязания (1500– 1700) // Деар П., Шейпин С. Научная революция как событие. М., 2015. С. 15. прошлого. Актуальная рациональная реконструкция в формате «антиква- ризма» невозможна, экспликации затруднены. Содержательный аспект усту- пает место нейтральному анализу условий возникновения и функцио- нирования научного знания «в подлиннике». По выражению М. А. Розова, такая картина похожа на немое кино. «Презентизм», в свою очередь, вырывает знания из реального исторического контекста. В результате полу- чаем набор «дистиллированных» смыслов, понятных, но не претендующих на аутентичность и правдоподобность. Историк науки нуждается в обеих картинах, но не объединенных друг с другом, а являющимися «дополни- тельными описаниями в квантово-механическом, боровском смысле слова»1. Спутником кумулятивизма часто является интернализм. Это методо- логическая установка, согласно которой, наука интерпретируется как цель- ная, изначально разумная, развивающаяся структура, в которой субъект познания остается на втором плане. Центральное место занимает результат научной деятельности, внутренняя интеллектуальная история науки, которая складывается из решающих экспериментов, несомненных фактов, очевидных утверждений, открытых законов, успешных классификаций, апробированных способов организации знания и решения научных проблем. Ведущие «актеры» на исторической сцене – идеи, гипотезы, теории, методологические принципы. Другими словами – объективное общезначимое знание, невоз- можное без наличия априорных, четких, стабильных правил и норм научного исследования. Научное знание – самодостаточно, развивается по имма- нентным ему законам и принципам, обладает собственной логикой, считали Г. Рейхенбах, А. Койре, Р. Холл, Дж. Агасси. «Правильная», логически реконструируемая историком наука объявлялась своего рода эволюцио- нирующей вещью в себе. Такие исторические сущности как революции, войны, реформы – не существенны для научного познания. Социальные факторы, общекультурный фон способны лишь корректировать направление и скорость движения науки. Внешняя история ничего не говорит по поводу адекватности понятийного аппарата, истинности (ложности) научных утвер- ждений, связи гипотез с опытными данными, отношений между теориями. И. Лакатос считал, что рациональная реконструкция объективного научного знания (внутренняя история науки) является первичной. Внешняя – вто- ричной, она дает нерациональные объяснения. Развитие науки объясняется только логикой научного исследования, субъективные факторы особого интереса не представляют2. Эволюция науки может рассматриваться и как не линейный, даже спонтанный процесс; прошлое науки – совокупность сингулярных событий, не редуцируемых к современности, ибо они – элементы уникальных куль- 1 Розов М. А. История науки и проблема ее рациональной реконструкции // Истори- ческие типы рациональности. Т. 1 / Отв. ред. В. А. Лекторский. М., 1995. С. 192. 2 Лакатос И. Методология исследовательских программ. М., 2003. С. 290–292. турных ландшафтов. Акцент делается не на объединяющих исторические периоды смыслах и целях, а на их неповторимых, невоспроизводимых характеристиках. Наука развивается дискретно и представляет собой конку- ренцию и смену парадигм. Задача историка – сравнить частные научные парадигмы друг с другом, дабы обнаружить правила и нормы глобальных парадигм, доминирующих в тот или иной исторический период. О наиболее влиятельном носителе этой идеи – Т. Куне – будем говорить ниже. Разделяемая в формате парадигмального подхода методологическая установка, именуемая экстернализмом, оформилась еще в 30-е гг. ХХ века (доклад советского физика и философа Б. Н. Гессена «Социально-эконо- мические корни механики Ньютона на 2-м Международном конгрессе исто- риков науки). Важнейшая черта экстернализма – контекстуальное постиже- ние эволюции науки, погружение ее в динамичное культурное пространство. «Поликонтекстуальность неизбежно выявляет нелинейность интеллектуаль- ных измерений, сложную структурированность самих контекстов и, кроме того, маргинализирует вопрос «прогрессивности» научных революций с позиций нашего времени»1. Сторонники экстернализма (Д. Бернал, Г. Герлак, Р. Мертон, Дж. Ни- дэм) ставят под сомнение наличие устойчивых рациональных стандартов интерпретации истории науки. Они считают, что историю «анонимного» объективного знания целесообразно заменить интерпретацией мотивов и целей, исследованием функционирования, распространения и технического сопровождения научных идей, поиском их теологического, эстетического, литературно-художественного сопровождения. Логика науки как таковая уступает лидирующие позиции детализированной конкретике отдельных когнитивных ситуаций, описанию жизни лаборатории, ситуативным дис- курсивным практикам (Д. Макензи, Л. Флек, Б. Латур). Вторжение социаль- ных характеристик в историю научных идей, отмечает Л. А. Маркова, является одной из предпосылок возникновения case studies (ситуационных исследований), в том числе и в истории науки2. В экстернализме история науки не только вписывается во вненаучные контексты (психологические, социально-экономические, политические, пра- вовые, религиозные), но определяется как детерминируемая ими. В фокусе внимания оказывается субъект познания. И не только как проводник новых идей, имеющий уникальную биографию, но и часть научного сообщества, функционирование которого зависит от вненаучных факторов – традиции, власти, денег, экономических реформ, богословских дискуссий, идеологи- ческой борьбы. 1 Дмитриев И. С. Искушение святого Коперника. Ненаучные корни научной револю- ции. СПб., 2006. С. 8. 2 Маркова Л. А. Понятие ситуационных исследований // Социальная эпистемология. М., 2010. С. 395. Как только прошлое науки насыщается элементами внешней истории, оно теряет зависимость от современных эпистемологических стандартов. История, казалось бы, становится более объективной. Однако на смену этим стандартам приходят другие, также коренящиеся в современной картине мира. Будет ли интерпретация истории науки с позиций психолога, социо- лога, политолога нейтральной и продуктивной? Пожалуй, нет. И пока по- тенциал сциентистской историографии, основанной на строгих логических критериях, не исчерпан, привлекать вненаучные программы не стоит. Отметим, что экстернализм, например, в рамках марксистской фило- софии науки, гармонично вписывается в кумулятивный подход, в его оригинальной версии смены общественно-экономических формаций. Интер- нализм А. Койре не мешает ему проводить глубокий анализ мировоз- зренческого и культурного пространства, в которое помещена интеллектуаль- ная история XVI – XVII вв., отдавать дань субъективному фактору. Многие историки, признанные интерналистами – мастера case studies, изучающие исторические эпизоды в широких социально-культурных контекстах. Экс- терналисты, в свою очередь, выходят на обобщение, систематику, анализ эволюции логики научного познания. Дихотомия интернализм – экстер- нализм отстаивается лишь представителями «сильной программы» социо- логии знания. Но один из известных представителей этой программы С. Шейпин считает противопоставление экстернализма интернализму не целесообразным, ибо общество воздействует на развитие научного знания изнутри точно так же, как и снаружи. Демаркация социально-политического и научно-истинностного, считает он, – продукт современного стиля мышления, нагруженного идеологий. «Долгое время полемика историков о сущности социологического («контекстуально-исторического») подхода к науке создавала впечатление непереходимой грани между теми историками, которые ведут учет «интеллектуальным факторам» (идеям, концепциям, ме- тодам и аргументации), и теми, кто решающую роль отводит социальным факторам (формам организации, политическому и экономическому воз- действию на науку и социальному употреблению научных достижений). Но современным историкам, в том числе и мне, эта грань кажется зыбкой и ненужной»1. Итак, интерналистская (внутренняя) история «чистой» науки не про- тиворечит экстерналистской (внешней) истории с контекстуальными «при- месями». Граница между ними – условна. Имея различные предметные области, они постигают одну науку, правда, с разных методологических ра- курсов – логического и социально-культурного. Отдавая дань контекстуаль- ному анализу сингулярных событий-эпизодов, историк неизбежно выходит на уровень макроструктур и обобщений. Разумеется, общество и культура влияют на науку, однако, редукция когнитивного к социальному – не 1 Шейпин С. Научная революция // Деар П., Шейпин С. Научная революция как собы- тие. С. 325. оправдана. Как справедливо отмечает Е. А. Мамчур, во взаимодействии науки и культуры реализуется не детерминистическая связь явлений, а связь по типу синхронистичности К. Г. Юнга. Эта связь, не будучи причинной, не является и просто случайной, а «представляет собой полную смысла и зна- чения событийную связь явлений»1. Развитие науки – процесс кумулятивный и аккумулятивный одно- временно, в нем общее и сингулярное, объективное и субъективное, прогресс и регресс – равноправные участники драмы научного познания. Историки науки выступают как в роли модернизаторов, так и в роли антикваров, с равным успехом превращая, следуя принципу дополнительности, прошлое в настоящее и настоящее в прошлое. Встает вопрос, с какого момента это превращение уместно начинать? Когда возникла наука? Однозначного ответа нет, ибо мы должны четко определиться, что такое наука, каковы ее кон- венционально признанные существенные признаки и где эти признаки искать – внутри науки, или в ареале внешней истории – но бескрайнем культурном поле. История использования термина «наука» вряд ли окажет помощь в этих поисках. Если наука – любое знание, способ освоение и преобразования мира, на основе элементарных субъектно-объектных отношений, ее начало обна- руживается если не в первобытном обществе, то в цивилизациях Древнего Востока. Если наука – форма общественного сознания и автономная сфера интел- лектуальной деятельности, порвавшая с мифом и связавшая свою судьбу с философией – время ее рождения – середина I тыс. до н. э. Истоки научно- теоретического мышления, убедительно доказывает П. П. Гайденко, следует искать в Древняя Греции. Именно там сформировались первые научные программы, определившие на многие столетия пути развития науки2. Если наука – социальный институт, система обоснованного обще- значимого математизированного знания, приобретенного с помощью универ- сальных методов, наука родилась в начале эпохи модерна. Именно тогда формулируются законы природы, возникают первые естественнонаучные теории. Нужно сказать, что многие историки считают, что науку «изобрели» именно в XVII веке (или немного раньше). При таком подходе актуальность приобретает «вопрос Джозефа Ни- дэма»: почему наука возникла и приняла стабильные формы только на христианизированном Западе, а не в технически более развитом Китае? Трудно отрицать, что наука, которую мы знаем и понимаем – достояние европейской цивилизации. Сам Нидэм был противником этноцентризма и сциентизма. Он разделяет идею Р. Дж. Коллингвуда о наличии пяти форм 1 Мамчур Е. А. В поисках механизмов эволюции научного знания // Эпистемология и философия науки. 2015. № 4. С. 146. 2 Гайденко П. П. Эволюция понятия науки. Становление и развитие первых научных программ. М., 1980. С. 14. человеческого опыта (религия, наука, история, философия, эстетика). При- чем, все они должны учитываться при изучении интеллектуальной истории. Нидэм выделяет два аспекта в эволюции научных знаний – транскур- рентность и синтез. Точка транскуррентности – момент, когда научно- технический уровень Европы превзошел неевропейские цивилизации, это время появления современной методологии. Точка синтеза – момент, когда совокупность «неевропейских» знаний и технологий, успешно включается в современную научную систему. Математика, астрономия и физика достигли первой точки в 1610 г., второй – в 1640 г. Например, в медицинских науках точка синтеза еще не достигнута1. Если связать познавательную деятельность с образованием, и в качестве критерия научности взять эффективность и способность знания коренным образом изменять структуру экономики и жизненный мир, наука появляется только в XIX веке. Уместно заявить, что наука начала раскрывать свой потенциал лишь с начала ХХ века, когда пережила короткий, но чрезвычайно насыщенный период радикальных преобразований. Лишь сто с небольшим лет назад объектом изучения науки стали ненаблюдаемые сущности. Пожалуй, есть основания утверждать: только в минувшем столетии наука стала «настоя- щей», пронизав все сферы жизни общества. Все что происходило раньше – не более чем предистория. И все же «разумнее было бы говорить не о какой-то хронологической точке одномоментного возникновения науки, а об определенных этапах, которые последовательно прошел общий рациональный философско- научный проект познания мира»2. Выделим три таких этапа или эпохи: Доклассическая наука (VI в. до н. э. – XVI в.). Классическая наука (XVI – XIX вв.). Неклассическая наука (с начала ХХ в.). Каждый этап можно поделить на составляющие, обнаружить переход- ные периоды. Например, Средневековье, будучи второй исторической фазой доклассической науки, традиционно делят на раннее, развитое, позднее. Эпоха Возрождения (термин возник на закате Ренессанса; Макиавелли, Коперник, Леонардо да Винчи не подозревали о том, в какую уникальную эпоху они живут) – своего рода мост между доклассической и классической наукой. Последняя, в свою очередь, может включать два или даже три временных отрезка. Конец XIX в. ознаменовал кризис классической науки, подготовивший переход к третьему этапу. После Второй мировой войны, считают некоторые исследователи, неклассическая наука претерпела столь серьезные трансформации, что можно вести речь о наступлении пост- неклассической науки. 1 Киктенко В. А. Историко-философская концепция Джозефа Нидэма: китайская наука и цивилизация: (философский анализ теоретических подходов). К., 2008. С. 218. 2 Ушаков Е. В. Введение в философию и методологию науки. М., 2005. С. 448. От «даты» рождения науки зависят фиксируемые причины ее возник- новения; к ней привязывается периодизация – искусственная операция гра- дации исторического времени. Например, появление теоретического мышле- ния в Древней Греции было обусловлено 1) формированием классического рабства и полисной культуры, территориальной экспансией греков; 2) при- сутствием развитой религиозной системы и сопровождающей ее мифологии; наличием адекватных для конструирования абстрактных понятий линг- вистических структур, в т. ч. алфавитной письменности; 4) возможностью адаптации рецептурных знаний цивилизаций Древнего Востока и т. д. Проблемой является выявление закономерностей эволюции науки. Если мы не признаем ее единства и поступательного движения, закономерность, по сути, одна – смена несоизмеримых научных парадигм, интеллектуальных стилей, продуцирующих уникальные картины мира. Но, даже принимая подобный подход, трудно отрицать наличие следующих устойчивых тенденций: социокультурная детерминированность науки при ее относительной автономии; взаимосвязь науки и философии; преемственность знаний, пусть условная и не всегда очевидная; диалектика интенсивности и экстенсивности, каузального и случай- ного, рационального и интуитивного, постепенного и «взрывного» (револю- ционного); увеличение в теориях числа идеальных объектов, рост их познава- тельного потенциала; расширение набора возможностей, способность науки эффективно выполнять все больше и больше функций; усложнение внутренней структуры, логико-методологического меха- низма науки; дифференциация науки при сохранении целостности ее эпистемологи- ческого ядра и наличии междисциплинарных связей. Итак, фактуальная история науки неизбежно реконструируется в фор- мате нетождественных, но соизмеримых исследовательских программ, под- верженных аберрации близости – преувеличении значимости недавних событий научной жизни. Прошлое помещается в относительно стабильные концептуальные и темпоральные матрицы, основу которых составляет независимая от историка событийность научного познания. Объективное причудливо переплетается с интерсубъективным, нарратив с исходными смыслами и закономерностями. |