Логика. Учебник. Н. в путь Гегеля к Науке Логике Формирование принципов системности и историзма. Мс Номер страницы следует за содержащимся на ней текстом Книга
 Скачать 1.4 Mb.
|
|
173 Гегель намеренно нагнетал такой психологический мрак в картине драмы, где на сцене появился феномен взаимопризнания. Ион неслучайно именно здесь создал метафизическую завесу, жонглируя квазидиалектическими оборотами вроде 24. Гегелю нужно было ввести на сцену гештальты господства и рабства, а их история давно пометила мрачными, кровавыми знаками. Однако почему они должны были из феноменов взаимопризнания? Из самой раскладки системы это не вполне ясно. Только, пожалуй, и облик, который придан гештальту взаимопризнания самосознаний, становится неким предсказу- ющим символом, возвещающим о неизбежном углублении, универсализации антагонизма самосознания. Да остается еще вещность не будем забывать, что предмет не принадлежит самому вожделею- щему самосознанию. Гегель, впрочем, не особенно затрудняет себя органичным выведением новой структуры, новых гештальтов. Они появились, и все тут. Остается возвестить 25. Рассмотрение диалектики господского и рабского сознания в обыкновенно относят к числу выдающихся теоретических достижений Гегеля. Мы не претендуем на пересмотр этого суждения в целом. Однако думаем, что следует внимательнее присмотреться к тому, какие действительно новые диалек- тико-системные моменты здесь внесены - новые и по сравнению с предшествующим текстом , и по сравнению с другими идейными феноменами гегелевского времени, где отношения господства и подчинения были предметом анализа. И еще очень важно выяснить, каково в действительности, в целом отношение Гегеля к той стороне противоречия, которая названа им широко толкуемым словом. Это, увы, не всегда делается. Каковы же теоретические результаты анализа господства и рабства При ответе на этот вопрос не всегда учитывается, что характеристики признающих друг друга самосознаний были введены в предшествующих сценах и мизансценах. Теперь они на новую пару гештальтов. Раньше, как мы видели, Ге- гель показал, что отношение самосознаний друг к другу опосредовано вещью они соотносятся с собой через. Это буквально повторяется по отношению к господскому и рабскому сознаниям: господин относится к вещи при помощи раба раб относится к вещи негативно, ее, а это и есть, над которым властвует господин. Раб не может с вещью. Причина проста над вещью он (теперь отчуждение от вещи приобрело более конкретный смысл, ибо вещь принадлежит господину. Раб только обрабатывает вещь. А вот господин, владея вещью, может удариться в потребительский разгул, дать волю вожделению 26. Элементарная структура отношения эксплуатации и подчинения в материально-экономической сфере (и отнюдь не только рабовладельческого общества) зафиксирована тут правильно. Потребление вещи собственником, эксплуататором невозможно, пока эксплуатируемый не обработает вещь, поэтому господин действительно соотносится с вещью через посредство раба. Господину, в самом деле, открыты возможности удовлетворения своих вожделений. В гегелевском тексте нашла свое отражение структура, довольно ясная на уровне здравого смысла. Ново всяком случае она совершенно недвусмысленно была артикулирована классической политической экономией, причем было особенно заострено из-за присущего экономическому мышлению товарного фетишизма. Гегель не вносит в артикуляцию этих структур новое социально-экономическое содержание, что, впрочем, и не является вис- следовательской задачей. Но вносится ли что-то новое в понимание отношений самосознаний? Мы полагаем, вряд ли. Ибо взаимозависимость господина и раба раньше уже была и раскрыта, и скрыта, ибо была 175 сведена к взаимозависимости двух сознаний. А больше пока ничего не сказано. Восторгаются, например, гегелевской фразой 27, но забывают, что, согласно стилистике, это всего лишь утверждение зависимости господского сознания от рабского, им своей зависимости, те. еще раз повторяющаяся знакомая мелодия. Относительно новый момент - тема страха Гегель поясняет, что характеристикой рабского сознания является особый страх - это место в особенно любят экзистенциалисты 28. (Вот где уже различались и) Какова же теперь расстановка сил в конфликтном противостоянии самосознаний? На стороне господина удовлетворенное вожделение, владение вещью, те. почти все элементы, за исключением того, что с вещью он соотносится при помощи раба. На стороне раба отчуждение от вещи, неудовлетворенное вожделение, космический страх -, сотрясающий все его существо. И вот на противостояние двух гештальтов направляется авторско-режиссерским вмешательством, и общий колорит картины меняется. Просветление колорита всего сценического действия возвещает о появлении новой темы - гештальта под названием раба, растерявшееся от зависимости и страха рабское сознание как бы поднимает голову. Автор удачно показывает, сколько преимуществ по отношению к заключает в себе зависимое, несамостоятельное рабское сознание. 30. Вначале в. требовались прогрессивность мышления, гуманность ценностей, определенная личностная смелость, чтобы объективно признать преимущество и внутреннюю силу позиции. И только передовой читатель мог с сочувствием следить за подобными ремарками автора . Правда, подобный читатель, современник Гегеля, был наверняка знаком с классической политэкономической трудовой теорией стоимости. Вступление на сцену гештальта труда и достаточно высокая оценка его роли соответствовали духу этой концепции. Рабское сознание в изображении автора теперь состоит из двух элементов в нем есть и унижающий, но раба универсальный страхи его труд. Гегель именно в единстве, диалектике страха и труда видит специфику рабской позиции, рабского сознания. Едва (с позиций передового мышления эпохи) уверив читателя, что рабское сознание 31, Гегель тут же и заверяет 32. Итак, что же остается рабскому сознанию Трудиться, ибо труд. Подчиняться дисциплине, нести , ибо без них не подняться доподлинного страха. Астрах, заклинает Гегель рабское сознание, надо испытать, более того, им должна субстанция И никуда не годится сознание, 33. Гегель, таким образом, сделал страхи труд всеобщими структурами, особыми гештальтами, характеризующими и самосознаний, и специфику сознания. Путь последнего к осознанию своей самостоятельности пролегает, по Гегелю, через уяснение значимости труда и через переживание страха. 177 3. Злоключения стоицизма, скептицизма, и противоречия гегелевского историзма Фокус феноменологического действия затем перемещается на господское сознание. Что же делает оно, в то время как сознание рабское трудом и страхом Казалось бы, что ему делать, как не вожделеть и не удовлетворять вожделение, предаваясь разгулу с размахом римских патрициев Кстати, на гештальты духа, выступающие далее в разделе о самосознании- стоицизм, скептицизм, Гегель надевает именно тогу свободного римлянина, а несчастное сознание обряжает в лохмотья подданного римских провинций, что, однако, по замыслу автора, не должно мешать зрителю видеть за рамки античности выходящую значимость стоически-скептических треволнений самосознания и неизбывность его состояний. Пока рабское сознание трудится, господское сознание, если оно устало от потребления или не имеет к нему интереса, может заняться чем-то другим. Чем же именно Да, конечно, мышлением. Но когда к мышлению переходят от только что описанной ситуации конфликтного противостояния господства- рабства, когда сознание говорит себе 34, а само бросается в мышление, как в забвение, забвение своей зависимости и от вещи, и от рабского сознания, тогда самостоятельность, свобода, мышление приобретают особую форму. Новый гештальт - это. - НМ) свобода самосознания, когда она выступила в истории духа как сознающее себя явление, была названа, как известно, стоицизмом. Его принцип состоит в том, что сознание есть мыслящая сущность и нечто обладает для него существенностью, или истинно и хорошо для него, лишь когда сознание ведет себя в нем как мыслящая сущность. Принцип нового гештальта - вот что, в самом деле, важно для Гегеля, а состоит он в уходе от противоположения господства и рабства, в погружении самосознания в самого себя ив свое мышление. 36. Как бы эта констатация ни была важна для Гегеля, изображение гештальта не прибавляет к знанию о стоицизме 178 ничего, чего не было бы в учебниках истории и истории философии. Гораздо интереснее то, что это изображение у Гегеля подверстано к еще неоконченному конфликту господского и рабского созна- ний, к теме труда и проблеме свободы. Благодаря этому школьный образ стоицизма включается в действительно интересный контекст. Если по отношению к чисто феноменологическому действию, тек выявлению форм и структур сознания, тут мало что происходит интересного, то для связывания исторически данных феноменов стоицизма (где бы и когда бы он ни возникал или ни возрождался) с проблемой господства - рабства, с проблемой борьбы за свободу - для такого анализа в жанре социологии познания дает немало ценного. Глубоки и обоснованны, например, характеристики стоицизма, а затем и скептицизма как существенных для цивилизации ив тоже время иллюзорных способов обретения свободы. 37. Подчеркнем, свобода, трудно и постепенно обретаемая сознанием и самосознанием, - вот лейтмотив. И скептицизм - более гештальт, чем стоицизм, именно потому что в нем уже обнаруживается самосознание (как особое самосознание) сообщило себе свободу, сохранило ее для себя. Но оба гештальта - формы мятущегося сознания, которое занимается, переходит от погружения в мышление, несущее забвение, к беспокойному пробуждению. Пробуждаться же в гегелевском сценарии егоза- ставляет недействительность, а само испытываемое сознанием состояние. Оба гештальта - стоицизм и скептицизм - сих иллюзорной претензией уйти от разорванности сознания (разорванности между господством и рабством, самостоятельностью и несамостоятельностью, свободой и подчинением, трудом и мышлением) только увеличивают хаос, нагнетают тоску, несчастье. Сцена опять погружается во мрак - на ней появляется. В подразделе о несчастном сознании гегелеведы обычно указывают на опознавательные знаки, вызывающие ассоциации с христианством - если нес фактами и обстоятельствами его появления на свет, то с некоторым его обобщенным образом. Это верно, и о некоторых гегелевских характеристиках, вызывающих исторические ассоциации, мы далее скажем. Но и тут также важно с самого начала установить, каков особый предмет исследования этого подраздела и к каким действительным результатам в конце концов приводит гегелевский анализ. Формально, внешне, как будто бы продолжается феноменологическое исследование - исследование, представляющее феномены, в их всеобщей типологии и системности. Наделе же якобы всеобщая системно-феноменологическая канва здесь, как ив предшествующих подразделах раздела, непосредственно совмещается со специфической духовной формой. Гегеля интересуют именно структуры сознания, определяющие принципы действия, признания друг друга, общения. Сними- а Гегель думает благодаря им - появляются важнейшие элементы христианства, которые философ рассматривает здесь не как теоретическую идеологию и не как практику церкви, а в свете процессов, затрагивающих. Имеется ввиду, по существу, массовое сознание. История христианства используется автором фрагментарно, избирательно, иллюстративно. Ассоциации с этой историей, правда, вполне явные. Так, Гегель стремится пробудить в читателе воспоминания о хорошо известных феноменах христианства - и общих, принципиальных (например, персонифицирование бога, на него черт человеческого сознания и самосознания) и второстепенных, затрагивающих лишь некоторые группы людей (например, аскетизм. Но христианство берется Гегелем все же в типологическом виде. И хотя опять-таки делаются намеки нате или иные события (например, на крестовые походы, практика верования, иерархия церкви, конкретность церковного действия - все это конкретно не разбирается. Лишь некоторые, нужные автору явления включаются в изложение. Колебания мысли между высокой обобщенностью, намеренным отвлечением от исторических деталей и внезапным как будто бы, но вполне обдуманным обращением автора к историческим ассоциациям, срезам анализа - это исследовательское противоречие, противоречие историзма всей , которое здесь проявляется весьма наглядно. Переход ку Гегеля достаточно искусственный, тем более что тема господства и рабства, которая здесь могла бы обрести интересное диалектическое продолжение, почти потеряна. Основной интерес философ видит в обнаружении параллелизма между способами изображения божества в христианской идеологии и сознания на самого себя, на иные сознания и самосознания. Например, в христианстве как особом веровании Гегелю важно то, что бог как бы становится символом 38 - в раскрывается неизбежность движения самосознания к аналогичной структуре. 39. (Между прочим, не вполне понятное это, и наоборот, быть может, станет яснее, если мы снова представим себе сцену феноменологии два гештальта, меняясь местами - сначала один попадает в фокус, тогда как другой образует для него фон) , появившись в без достаточно глубокого системно-теорети- ческого объяснения, вступает теперь во взаимодействие с сознанием. И с сознанием, вспомним. Несчастье сознания, впрочем, вызвано не какой-нибудь частной бедой подобно - космическому страху раба, рождается, так сказать, социально закрепленное несчастье, несчастье неизбывное, уже необъяснимое каким-нибудь неудовлетворенным вожделением. Наоборот, сознание как бы развенчивает для себя и другого всякое вожделение. - и тоска - сознания обращается сначала к неизменному к духовной сущности, которая, правда, с самого начала предстает в единстве с двумя другими ипостасями - ст. е. сознанию, а также с формой (ипостаси сознания, как бы внедряющего себя в неизменное, явно сообразованы тут с символом троицы. Но поначалу это еще не подлинное мышление о неизменном. Время пришло только для тоскующего гештальта - благоговения. Тоску его Гегель объясняет так сознание, изображавшее неизменную сущность по аналогии с собой и другими людьми, бросается на ее поиски, хочет видеть, ощутить ее где бы ни искали неизменную сущность таким образом, она, конечно, ускользает. Но приходит пора и сознанию, благоговейно прикипевшему к неизменной сущности, спуститься с неба на землю тут 40. Далее разыгрывается новый конфликт (вместе с автором) знаем, что в можно дойти до 41, а сознание этого пока что не видит. Начинается движение сознание, неизменную сущность, стыдится труда, потребления, жизни. Конечно, отмечает Гегель, в таком стыде-отчуждении есть, но оно проходит через, те. изображаемые автором критически стадии-гештальты. Тут и религиозный аскетизм, и собственного действия через институт духовников, и бормотание молитв на чужом языке, и отдача, и отказ от наслаждения путем 43, и другие опознавательные знаки религиозно-христи- анской истории, превращенные, однако, в типологически схваченные формы поведения. Таким образом, в подразделе мы можем найти несколько замаскированные критические инвективы в адрес христианской церкви и разбор существенных, а значит, по Гегелю, неуничтожимых, объективных структур сознания. Интересный своими находками этот подраздел, однако, наиболее важен для Гегеля телеологически: на фоне цели, еще не достигнутой, христианское благоговение, чувство, лишенное понятия, обречено быть только сознанием, притом сознанием несчастным. Оно только гештальт, станция - пусть крупная, но только станция - на общем пути духа. Она существенна как провозвестник разума. Двойственность несчастного сознания, о которой абстрактно или более конкретно, с историческими деталями рассказывала феноменологическая драма, теперь раскрыла свой смысл 44. сознания было и остается платой за его возросшую свободу, за обретаемую. Раздел заканчивается. Гегель переходит к следующей большой теме, которая охватывается названием . 182 Относительно своеобразного историзма мы уже показали, что Гегель, с одной стороны, намеренно не делает свой труд историческим, намеренно очищает гештальты духа от непосредственной связи с каким-нибудь одним этапом истории. С другой стороны, в - и чем дальше, тем яснее - присутствует исторический фон. При этом сокращенное воспроизведение истории, те. феноменологическое ее изображение, реализуется не как историческое, а как всеобще-структурное, имеющее ввиду взаимосвязь объективированных феноменов сознания. В конце своего труда Гегель сам подчеркивает феноменология, правда, об истории. Нов отличие от собственно исторического рассмотрения духовных феноменов ( ) феноменология анализирует их 45. Это анализ формообразований, гештальтов духа, внутренняя логика каждого из которых и логика их связи, следования друг за другом историю не воспроизводит, более того, Гегель решительно сметает всякие исторические ограничения. И то историческое, что вклинивается в понимание (в том числе и по воле Гегеля), становится скорее исторической разновидностью всеобщего типа духовных структур. Гегелевское феноменологическое исследование - попытка развернуть в теоретической системе (неисторический) генезис особых всеобщих форм сознания, а именно форм его явленности, перерастающих в бытийственные формы. Поскольку же сознание, что понимал Гегель, есть свойство человека, а человек - существо социальное и историческое, то первая исходная посылка не могла не быть исторической. Однако даже приняв такую общую посылку, Гегель затем как бы, приняв, как это ни парадоксально звучит, противоположную исследовательскую установку он нацелился на отыскание всеобщего, абсолютного в являющемся духе. Итак, специфика феноменологического историзма состояла в стремлении осуществить на основе общих исторических предпосылок как бы вынесенное за пределы истории сущностное исследование сознания. Для становления гегелевского логицизма принципиальное значение имел как сам замысел, таки определенные противоречия в его реализации. Одно из таких противоречий состояло в ненамеренном сползании якобы всеобщего изображения на уровень исторически особенного. Как было показано, под образом всеобщего порой даются формы исторические, например формы антагонизма, войны всех против всех, рассматриваемые как самая суть феномена и т. д. Хотя Гегель стремился начертать картину всеобщих структур, в ней стали узнавать рабовладение или капиталистическое. Это, конечно, тоже можно счесть историзмом. Надо только не забывать, что такой незапланированный, нечаянный историцизм - одна из превращенных форм осмысления. В заключение анализа раздела еще одно замечание. В этом разделе значительно ярче проявляется один момент, который был мало развернут в ее начальных разделах, посвященных чувственности и рассудку. Сознание, которое движется через станции духа, тут не только чувствует, мыслит, знает, |