Психология развития
 Скачать 1.09 Mb.
|
|
Выделительные органы и мускулатура При обсуждении самосохранения Фрейд предполагает, что в самом начале жизни либидо связывается с потребностью поддерживать жизнь посредством со- сания того, что подходит для питья, и кусания того, что годится в пищу. Но вряд ли простому поглощению пищи есть дело до этой либидальной потребности. Леви в своих известных экспериментах со щенками и цыплятами показал, что у этих групп детенышей, помимо простого потребления пищи, существует самостоя- тельная потребность в определенном количестве сосания и клевания. У людей, живущих в большей степени благодаря обучению, чем инстинкту, предполагается и большая культурная изменчивость в отношении врожденных и приобретенных величин потребности. Потенциальные паттерны, которые не могут быть проигно- 1 Рене Спитц (Rene Spitz) назвал это «анаклитической депрессией». 90 рированы или сокращены ниже определенного минимума без риска вызвать не- полноценность, и которые, с другой стороны, должны особым образом провоци- роваться посредством средовых процедур, чтобы получить полное развитие, есть именно то, что мы обсуждаем в данный момент. Тем не менее ясно, что оральный эротизм и развитие социальных модальностей «получения» и «взятия» опирается на потребность дышать, пить, есть и расти за счет всасывания. Какова же самосохраняющая функция анального эротизма? Прежде всего, вся процедура опорожнения кишечника и мочевого пузыря делается как можно более приятной благодаря чувству благополучия (в словесной форме: «отлично!»). Это чувство с самого начала жизни должно компенсировать весьма частый диском- форт и напряжения, испытываемые по ходу того, как кишечник учится выполнять свою повседневную работу. Два усовершенствования постепенно придают аналь- ному опыту (experience) необходимую полноту, а именно, наступление более ре- гулярного стула и общее развитие мышечной системы, которое добавляет ось (dimension) произвольного расслабления, выпускания и сбрасывания к оси жадно- го присвоения. Эти два усовершенствования вместе говорят о большей способно- сти чередовать удерживание и выталкивание по желанию. Поскольку речь идет об анальности в узком смысле слова, на этой стадии очень многое зависит от того, стремится ли культурная среда сколько-нибудь серьезно относиться к анальной функции. Как мы увидим, есть культуры, где родители игнорируют анальное по- ведение и предоставляют старшим детям отводить в кусты начинающего ходить малыша, с тем чтобы его желание соблюдать нормы в этом вопросе постепенно совпало с желанием подражать его старшим провожатым. Однако наша западная цивилизация предпочла отнестись к данному вопросу более серьезно, и степень ее давления на индивидуума зависит от распространенности нравов среднего класса и идеального образа механизированного тела. Ибо подобные нравы предполага- ют, что раннее и строгое приучение к туалету не только сохраняет приятной до- машнюю атмосферу, но совершенно необходимо для развития аккуратности. Так это или нет, мы обсудим позднее. Но, несомненно, среди невротиков нашего вре- мени есть и компульсивный тип, отличающийся более механической аккуратно- стью, пунктуальностью и бережливостью (в любви так же, как и в испражнениях), чем это было бы полезно для него, а в долгосрочной перспективе, и для общества. Дрессура кишечника и мочевого пузыря стала, пожалуй, бесспорно травмирую- щим моментом воспитания ребенка в широких кругах нашего общества. Что в таком случае делает анальную проблему столь трудной? Анальная зона больше любой другой приспособлена к проявлению стойкой приверженности противоречивым импульсам, потому что прежде всего она – мо- дальная зона для двух конфликтующих модусов подхода, которые должны стать сменяющими друг друга, именно, модусов ретенции и элиминации. Кроме того, сфинктеры – это лишь часть мышечной системы с ее общей дуальностью ригид- ности и релаксации, флексии и экстензии. Развитие мышечной системы дает ре- бенку гораздо большую власть над средой в виде умения доставать и держать, бросать и толкать, приближать к себе и удерживать предметы на расстоянии. Вся эта стадия, которую немцы назвали стадией упрямства, становится сражением за 91 автономию. Ибо по мере того, как малыш готовится обрести большую независи- мость, он описывает свой мир в категориях «я» и «ты», «мне» и «мое». Любая мать знает, сколь сговорчивым может быть ребенок на этой стадии, если он ре- шил, что хочет делать то, что ему вменяют в обязанности. Однако весьма трудно найти правильный рецепт заставить малыша захотеть сделать именно это. Всем матерям знакомо, как нежно ребенок (находящийся на этой стадии развития) прижимается к взрослому и как жестоко он вдруг пытается его оттолкнуть. В том же возрасте дети склонны копить (тайно хранить) различные предметы и выбра- сывать их, цепко держаться за свое имущество и вышвыривать свои вещи из окна. Все эти на вид противоречивые склонности мы охватываем формулировкой ре- тентивно-элиминативных модусов. Что касается развиваемых на этой стадии новых социальных модальностей, то особое значение придается простой антитезе отпускания (letting go) и удерживания (holding on); их пропорция и последовательность представляют исключительную важность для развития как отдельной личности, так и коллективных аттитюдов. Дело взаимного регулирования теперь сталкивается с самым суровым испыта- нием. Если внешний контроль вследствие жесткой или слишком ранней дрессуры будет требовать лишения ребенка возможности постепенно и без принуждения освоить управление кишечником и другими амбивалентными функциями, малыш снова окажется перед необходимостью двойного бунта и двойного поражения. Лишенный власти в собственном теле (часто боящийся своих фекалий, как если бы они были враждебными чудовищами, обитающими в его внутренностях) и бессильный во внешнем мире, он снова будет вынужден искать удовлетворения и контроля либо посредством регрессии, либо посредством фальшивой прогрессии. Другими словами, ребенок вернется к более раннему, оральному контролю, т.е. контролю путем сосания пальца и превращения в хнычущее и требующее заботы существо; или станет враждебным и назойливым, использующим свои фекалии в качестве боеприпасов и симулирующим автономию – способность действовать ни на кого не опираясь, которую он на самом-то деле не приобрел. (В двух наших «образцах» патологии мы наблюдали регрессию к этому положению). Добавляя анально-уретрально-мышечную стадию к нашей карте, мы приходим к варианту, изображенному на рис.3. Диагональ протянулась до установления ретентивного (3) и элиминативного (4) модусов в анально-уретральной зоне (нижняя часть кругов) на новой стадии III. Обводкой контуров кругов опять показана генерализация на всю развиваю- щуюся мышечную систему этих модусов, которые, прежде чем служить более сложным и разнообразным целям, должно быть, приобрели определенную форму самоконтроля в отношении дуальной экспрессии, такую как отпускание и удер- живание. Там, где такой контроль нарушен недоразвитиями в анально- уретральной сфере, создаются прочные акценты на ретенции и/или элиминации в самой зоне (спастическая прямая или ободочная кишка), в мышечной системе (общая вялость или ригидность), в навязчивой фантазии (параноидный страх вра- ждебных субстанций внутри собственного тела) и в социальных сферах (попытки контролирования среды посредством компульсивной систематизации). 92 Рис.3 Здесь уже можно проиллюстрировать клиническое применение этой пока еще незаконченной карты. Выше мы отмечали, что наш анально-ретентивный пациент (мальчик) в раннем младенчестве какое-то время сопротивлялся кормлению, за- держивая пищу во рту и вообще сжимая рот. Такое «девиантное» развитие, кото- рое, конечно, могло бы не оставить того серьезного следа, какой имел место в данном случае, можно отметить на нашей карте обводкой (II 3 ). Мальчик, отказы- ваясь от попытки удержать мать (II 2 ), пытался контролировать ситуацию посред- ством ретенции – фиксации модуса, которая предопределила ему трудный период на стадии III, где в его обязанности входило научиться «отпускать» (to let go). <…> Какие прочные качества имеют корни в этой мышечно-анальной стадии? Из ощущения внутренней доброкачественности (goodness) вырастает автономия и гордость; из ощущения недоброкачественности (badness) – сомнение и стыд. Для развития автономии необходимо устойчиво проявляемое и уверенно сохраняемое состояние раннего доверия. Младенцу нужно почувствовать, что его базисное до- верие к себе и миру (это сохраняющееся сокровище, спасенное от конфликтов оральной стадии) не будет поставлено под угрозу внезапным страстным желанием иметь выбор, требовательно присваивать и упрямо устранять. Устойчивость должна защищать малыша против потенциальной анархии его пока еще невоспи- танной рассудительности, неспособности удерживать и отпускать с разбором. Ок- ружение ребенка должно поддерживать его в желании «встать на ноги», чтобы малыш не оказался во власти ощущения, будто он поспешно и глупо выставил се- бя на показ (что мы называем стыдом), или не попал в капкан того вторичного не- доверия, оглядывания на прошлое, которое мы зовем сомнением. Таким образом, автономия против стыда и сомнения – второй нуклеарный конфликт, разрешение которого составляет одну из основных задач эго. 93 Локомоция и гениталии До сих пор я не упоминал ни о каких возрастных границах. Сейчас мы при- ближаемся к концу третьего года жизни, когда ходьба приобретает легкость и энергичность. В книгах утверждается, что ребенок «может ходить» значительно раньше этого срока; но для нас он не вполне стоит на своих ногах, пока способен лишь в течение короткого времени, с большим или меньшим реквизитом, относи- тельно хорошо справляться с ходьбой. Мы полагаем, эго только тогда включило ходьбу и бег в сферу владения, когда ощущение тяжести остается в разумных пределах, когда ребенок способен забыть, что он «делает ходьбу», и, вместо это- го, заняться выяснением того, что он может делать с ходьбой. Только тогда ноги становятся интегральной частью его самого вместо того, чтобы быть приспособ- ленным для ходьбы придатком. Оглянемся назад: первой промежуточной станцией была лежачая релаксация. Основанное на опыте младенца доверие к тому, что основные механизмы дыха- ния, пищеварения, сна и т.д. имеют закономерную и привычную связь с предла- гаемой пищей и заботой, придает вкус развитию умения садиться и вставать на ноги. Вторая промежуточная станция (достигаемая лишь к концу второго года жизни) – способность сидеть не только уверенно, не падая, но и не уставая: про- явления большой ловкости, позволяющей постепенно использовать мышечную систему для более тонкого различения и более автономных способов отбора и от- брасывания, нагромождения различных предметов (pilling things up) и разбрасы- вания их с силой и меткостью. Третья промежуточная станция обеспечивает ребенка умением самостоятельно и энергично передвигаться. Ребенок не только готов к обнаружению своей поло- вой роли, но и начинает постигать свою роль в хозяйстве (economy) или, по край- ней мере, понимать, каким ролям стоить подражать. Еще немного, и он уже может вступать в отношения со сверстниками и под руководством старших детей или специально присматривающих за ним женщин постепенно включается в детскую политику детского сада, улицы и двора. Учение носит теперь интрузивный харак- тер и увлекает его всякий раз новыми событиями и занятиями. Ребенок начинает остро сознавать различия между полами. Все это создает сцену для инфантильной генитальности и первичного развития интрузивного и инклюзивного модусов. Конечно же, инфантильной генитальности суждено оставаться рудиментарной, или перспективой того, что еще придет. Если ее преждевременное проявление специально не провоцируется особыми фрустрациями или особыми обычаями (такими, как сексуальные игры в группах), детская генитальность, вероятно, обо- рачивается всего лишь серией пленительных переживаний, которые достаточно пугающи и бессмысленны, чтобы подавляться в течение стадии, названной Фрей- дом периодом «латентности», то есть длительной отсрочки физического полового созревания. На этой стадии сексуальная ориентация мальчика является фаллической. Хотя эрекции, бесспорно, случаются и раньше (либо рефлекторно, либо как явно сексу- альные реакции на вещи и людей, которые заставляют ребенка испытывать силь- 94 ные чувства), теперь развивается направленный интерес к гениталиям обоих по- лов, вместе со смутным, ненаправленным побуждением к совершению половых актов. Наблюдения за жизнью «примитивных» народов обнаруживают сцены по- ловых сношений между трех–четырехлетними детьми – сцены, судя по сопутст- вующему хохоту, прежде всего игровой имитации. Такие откровенные и шутли- вые действия, вероятно, помогают ослабить напряжение потенциально опасного развития: концентрацию ранних сексуальных импульсов исключительно на роди- телях, особенно там, где существует полный запрет на сообщение подобного же- лания. Ибо возросшему локомоторному мастерству ребенка и его чувству гордо- сти, вызванному тем, что он теперь большой и почти такой же умелый, как Отец и Мать, наносится жесточайший удар очевидным фактом: в половой сфере он зна- чительно уступает родителям. И более того: даже в отдаленном будущем ему ни- когда не занять место этого отца в сексуальных отношениях с этой матерью (или место этой матери в сексуальных отношениях с этим отцом). Самые глубокие следствия такого прозрения и составляют, если воспользоваться термином Фрей- да, Эдипов комплекс. Конечно, этот термин запутал дело, поскольку уравнивает то, что можно пред- полагать в детстве, с тем, что можно вывести из истории царя Эдипа. Иначе гово- ря, он устанавливает сходство между двумя неопределенностями. Сама же идея заключается в том, что Эдип, по незнанию убивший отца и женившийся на мате- ри, стал мифологическим героем и вызывает сильное сострадание и ужас у теат- ральных зрителей потому, что занять место отца и обладать матерью – всем при- сущее, но запретное желание. В повседневной работе психоанализ подтверждает тот простой вывод, что мальчики адресуют свою первую половую любовь взрослым материнским фигу- рам, которые иным способом утешали их тела, и что мальчики обнаруживают первое сексуальное соперничество с теми, кто оказывается половым собственни- ком этих материнских фигур. Другой вывод (к которому когда-то пришел Дидро): если бы маленький мальчик обладал возможностями мужчины, он бы силой взял мать и убил отца, – свидетельствует об интуиции и, все-таки, нелогичен. Если бы мальчик обладал такими возможностями, то не был бы ребенком и не испытывал бы нужды оставаться с родителями, а значит, мог бы предпочесть иные сексуаль- ные объекты. Фактически, инфантильная генитальность находится под арестом защитников детства и его идеалов и, отсюда, испытывает серьезные осложнения. Интрузивный модус, господствующий в большей части поведения на этой ста- дии, служит характерным признаком целого ряда конфигурационно «подобных» активностей и фантазий. Все они включают интрузию (вторжение) в другие тела посредством физической атаки: вторжение в уши и умы других людей с помощью агрессивного, напористого говорения; вторжение в пространство посредством энергичной локомоции; вторжение в неизвестное благодаря неуемному любопыт- ству. В общем, достаточно очевидно, что детям на этой стадии половые акты взрослых видятся опасными актами взаимной агрессии. <…> Девочки приобретают на этой стадии важный опыт в том смысле, что должны понять непреложность следующего факта: хотя их локомоторная, умственная и 95 социальная интрузивность равным образом увеличивается и столь же адекватна, как интрузивность мальчиков, у них нет одной штуки: пениса. Тогда как мальчи- ки имеют этот видимый, способный напрягаться и понятный орган, у девочек клитор не в состоянии поддерживать мечты о сексуальном равенстве. И груди, как сопоставимо заметный признак их будущего, у них пока еще не развиты, а ма- теринские инстинкты переводятся в игровую фантазию или уход за малышами. Там, где нужды хозяйственной жизни и мудрость ее социального устройства де- лают женскую роль и ее особые полномочия и вознаграждения понятными, ко- нечно, все это легче интегрируется и создается женская сплоченность. В против- ном случае девочка склонна развивать, наряду с основными модусами женской инцепции и материнской инклюзии, либо дразнящую, требующую, цепкую пози- цию, либо прилипчивую и чрезмерно зависимую детскость. Итак, наша карта близка к завершению (рис.4 и 5). На рис.4 (для мальчиков) и рис.5 (для девочек) мы добавляем IV слой – локомоторно-генитальную стадию, на протяжении которой модус интрузии (5) обнаруживается в изобилии ходьбы, аг- рессивном умонастроении и сексуальных фантазиях и действиях. Рис. 4 96 Оба пола участвуют в общем развитии локомоторных и интрузивных паттер- нов, хотя у девочек паттерны требующей и ласкающей инцепции (1, 2) развива- ются в пропорции, определяемой предшествующим опытом, темпераментом и культурным акцентом. Рис.5 показывает психосексуальный прогресс девочки на IV стадии как час- тичное возвращение к инкорпоративным модусам, первоначально развиваемым на оральном и сенсорном уровнях. Я полагаю, это не случайный результат нашего метода картирования. Ибо девочка на IV стадии противопоставляет потенциально более энергичной мышечной жизни мальчика потенциальность более богатого сенсорного различения и воспринимающих и принимающих черт будущего мате- ринства. Она склонна стать еще более зависимой и более требующей; и, фактиче- ски, ей позволяют это сделать, за исключением тех случаев, когда культура пред- почитает развивать вспомогательный модус интрузивного и явно локомоторного поведения (IV 5 ). Позднее мы вернемся к той общей эксплуатируемости, которая стала уделом женщины вследствие близости ее генитальных модусов (инцепции, инклюзии) модусам оральности (инкорпорации). Рис. 5 97 Локомоторно-генитальная стадия добавляет к инвентарю основных социаль- ных модальностей обоих полов модальность «делания» («making») в смысле «за- нятия чем-либо исключительно с целью достижения личного успеха, выгоды, преимущества и т.д.». Нет более простого и выразительного слова, которое бы так подходило к набору перечисленных ранее социальных модальностей. Оно наво- дит на мысль о лобовой атаке, наслаждении состязанием, упорстве в достижении цели, радости победы. У мальчика сохраняется акцент на «делании» фаллически- интрузивными способами; у девочек он раньше или позже смещается к «дела- нию» либо посредством приставания и провоцирования, либо с помощью более мягких форм «заманивания в ловушку», то есть посредством делания себя при- влекательной и внушающей любовь. Таким образом, ребенок развивает предпо- сылки инициативы, или необходимые условия отбора целей и упорства в их дос- тижении. Однако эта общая готовность к инициативе сразу встречает своего заклятого врага в неизбежности отсрочивания и замещения ее сексуального ядра; ибо оно оказывается и биологически незрелым, и культурно отвергаемым вследствие табу инцеста. «Эдиповы» желания (столь просто и доверчиво выражаемые в заверени- ях мальчика, что он женится на матери и заставит ее гордиться им, равно как и в заверениях девочки, что она выйдет замуж за отца и будет гораздо лучше о нем заботиться) ведут к неотчетливым, смутным фантазиям, граничащим с убийством и насилием. Следствием этого является глубокое чувство вины – странное чувст- во, поскольку оно, вероятно, постоянно подразумевает, что индивидуум совершил преступление, которое, в конце концов, не только не совершалось, но было в принципе невозможным по биологическим причинам. Тем не менее, такая затаен- ная вина также помогает направить всю силу инициативы и энергию любопытства на подходящие идеалы и ближайшие практические цели, на познание мира фактов и методов делания вещей (а не «делания» людей). Все это предполагает, что идет поиск устойчивого разрешения третьего нукле- арного конфликта, именно, конфликта между инициативой и чувством вины (мы обсудим его в главе, посвященной эго). На этом заканчивается наше переложение теории инфантильной сексуально- сти, которая на самом деле является теорией прегенитальных ступеней, ведущих к рудиментарной генитальности. Но мы должны дополнить и текст, и карту описа- нием дальнейшего развития. Речь пойдет о рудиментарном генеративном модусе, представляющем смутное предчувствие того обстоятельства, что генитальность имеет прокреативную функцию. В четвертом (заключительном) разделе этой гла- вы мы приведем данные о том, что мальчики отличаются от девочек не только ор- ганами, возможностями (capacities) и ролями, но и специфичностью субъективно- го опыта (о чем клиницисту известно и с чем он работает, даже если не всегда знает, как это концептуализировать). Такая специфичность опыта – результат ра- боты эго по организации всего того, что человек имеет, чувствует, предвидит. То- гда явно недостаточно характеризовать пол, указывая лишь на то, чем различают- ся мужчина и женщина, хотя такое различие дополнительно подчеркивается куль- турными ролями. Скорее каждый пол характеризуется уникальностью, которая 98 включает и его отличия от противоположного пола, но не складывается из них. В ее основе лежат предобразованные функции будущего осеменителя и будущей роженицы, независимо от системы разделения труда и культуры стиля. Здесь мо- дусы интрузии и инклюзии поляризуются, обслуживая произведение и рождение потомства. В V слое карты (рис. 4 и 5) предвосхищается рудиментарная «генитальная ста- дия». Дополнительный маленький кружок внутри мужского и женского организ- мов обозначает два новых модуса: женский генеративный (V Ж ) и мужской генера- тивный (V M ); и передает ту истину, что женская инклюзия и мужская интрузия все больше и больше ориентируются на смутно угадываемую внутреннюю потен- циальность, именно, на объединение яйцеклетки и спермы в акте произведения потомства. Несмотря на то, что наш метод развертывания карты был аддитивным, как ес- ли бы на каждой стадии появлялось что-то совершенно новое, получившуюся те- перь полную карту следует рассматривать как репрезентацию последовательной дифференциации частей, каждая из которых существует в некоторой форме с са- мого начала и до конца, причем всегда внутри органического целого – созреваю- щего организма. В этом смысле правомерно допустить, что добавленные послед- ними модусы (мужской и женский генеративный) были центральным, хотя и ру- диментарным фактором на всем протяжении более раннего развития 1 1 Итак, наша карта составлена. Многим (и мне в том числе) она временами будет, ве- роятно, казаться непривлекательно стереотипным, шаблонным способом объяснения феноменов развития. Такая стереотипность до некоторой степени вызвана происхожде- нием этой карты из клинического наблюдения. Но ведь именно из клинического наблю- дения берет начало и наша книга; и нам не следует слишком легко отказываться от того, что однажды доказало свою полезность при упорядочивании данных наблюдения. Если, например, карта изображает инцептивный и инклюзивный модусы как реставрацию ин- корпоративных модусов, было бы хорошо поразмышлять как над социальным, так и над клиническим подтекстом этого. Ибо подобная реставрация говорит о тенденции к соот- ветствующей рекапитуляции темы младенческой зависимости, как в смысле (рефессив- ной) потребности быть зависимым, так и в смысле (прогрессивной) способности к про- изводящей заботе об иждивенцах. В некоторых системах культуры эта тенденция, в свою очередь, может создавать основу для особенной эксплуатируемое женщины как существа, которое остается иждивенцем (сохраняет зависимость) и имеет дело главным образом с иждивенцами; тогда как у мужчины соответствующий страх регрессивной за- висимости может вести к сверхкомпенсации в неумеренно интрузивных стремлениях. Должно быть, необходимо понять, что это происходит в несознаваемой дифференциа- ции и совместной идентификации, прежде чем освобождение от эксплуатируемости и от потребности эксплуатировать окажется действительно возможным. Насколько приме- нимо понятие выразительности модуса (mode-emphasis) к неклиническим данным, ста- нет ясно из заключительного раздела этой главы, тогда как о его применимости к куль- турным феноменам говорится во второй части книги. 99 Прегенитальность и генитальность <…> Однако только ли ради генитальности существует прегенитальность? По- видимому, нет. Фактически, истинной сущностью прегенитальности, видимо, вы- ступает абсорбция либидинальных интересов в раннем столкновении созреваю- щего организма с индивидуальным стилем ухода за ребенком и в преобразовании его врожденных форм достижения (агрессии) в социальные модальности опреде- ленной культуры. Давайте снова начнем с того, что, казалось бы, служит биологическим нача- лом. Когда мы говорим, что животные обладают «инстинктами», то подразумева- ем, что по крайней мере более низкие в эволюционном отношении виды распола- гают относительно ранними, относительно врожденными и готовыми к употреб- лению способами взаимодействия с тем сегментом природы, в качестве части ко- торого они выжили. Эти паттерны широко варьируют от вида к виду, но внутри одного вида остаются чрезвычайно негибкими; животные способны научаться очень немногому. Здесь приходит на ум история с ласточками из Англии, которые были завезены в Новую Зеландию тоскующими по родине эксангличанами. С на- ступлением зимы все они улетели на юг и больше не возвращались, ибо их ин- стинкты указывали южное, а не теплое направление. Давайте не забывать, что наши прирученные животные и домашние питомцы, кого мы так легко принима- ем за мерило животного мира, – это тщательно отобранные и чистопородные су- щества, которые научаются служить нашим практическим и эмоциональным ну- ждам в той мере, в какой мы заботимся о них. То, чему они научаются от нас, не увеличивает их шансы выживания в любом сегменте природы или во всяком взаимодействии с себе подобными. В данном контексте нас интересует не столько то, чему может научиться отдельное животное, сколько то, чему вид способен обучать свой молодняк из поколения в поколение. У высших видов животных мы наблюдаем разделение инстинкта (используе- мый термин аналогичен термину «разделение труда»). Здесь речь идет о совмест- ном регулировании инстинктивного стремления детеныша к контакту и инстинк- тивного предоставления контакта родителем, которое завершает приспособитель- ное функционирование у детеныша. Было замечено, например, что некоторые млекопитающие могут научиться дефекации, только если мать вылизывает рек- тальное отверстие своего детеныша. Можно было бы предположить, что человеческое детство и обучение челове- ческого детеныша есть просто высшая форма такой инстинктивной реципрокно- сти. Однако влечения, с которыми человек появляется на свет, – это не инстинк- ты; равно как и комплементарные влечения его матери нельзя считать всецело ин- стинктивными по природе. Ни те, ни другие не несут в себе паттернов заверше- ния, самосохранения, взаимодействия с каким-либо сегментом природы; их должны еще организовать традиция и совесть. Как животное, человек ничего не значит. Бессмысленно говорить о ребенке так, как если бы это было животное в процессе приручения; или говорить о его инстинктах как о наборе паттернов, подверженных вторжению или блокированию 100 со стороны автократической среды. «Врожденные инстинкты» человека – это фрагменты влечения, которые собираются, наделяются значением и организуются в течение длительного детства методами ухода за ребенком и его дисциплиниро- вания, варьирующими от культуры к культуре и определяемыми традицией. В этом кроется его шанс как организма, как члена общества и как индивидуума. В этом же заключается и его ограниченность. Ибо, если животное выживает в тех случаях, когда его сегмент природы остается достаточно предсказуемым, чтобы соответствовать врожденным паттернам его инстинктивной реакции, или когда эти реакции содержат в себе основы для необходимой мутации, человек выживает только тогда, когда традиционное детское воспитание снабжает его совестью, ко- торая будет руководить им, не подавляя, и которая настолько тверда и одновре- менно гибка, чтобы приспосабливаться к превратностям исторической эпохи. Для достижения этой цели детское воспитание утилизирует те темные инстинктуаль- ные (сексуальные и агрессивные) силы, которые наделяют энергией инстинктив- ные паттерны (животных), а у человека, именно вследствие его минимального ин- стинктивного оснащения, оказываются высокомобильными и чрезвычайно пла- стичными. Здесь мы просто хотим достичь начального понимания (и согласования) гра- фика прегенитальности и систематической взаимосвязи ее модусов органа, соз- дающих ту базисную ориентацию, которую организм или его части могут испы- тывать к другому организму или его частям и к миру вещей. Наделенное органами существо может вбирать в себя объекты или другие существа, может удерживать их или выпускать, а может и само проникать в них. Существа с органами способ- ны также выполнять такие модальные действия с частями другого существа. Человеческое дитя за свое долгое детство усваивает эти модусы физического подхода, а с ними – и модальности социальной жизни. Ребенок научается жить в пространстве и времени, так же как он научается быть организмом в пространст- ве-времени его культуры. Каждая усваиваемая таким образом частная функция базируется на интеграции всех модусов органа друг с другом и с образом мира соответствующей культуры. Если в качестве частной функции мы возьмем интеллектуальную деятель- ность, то обнаружим, что она либо составляет целое с модусами органа, либо бу- дет искажаться ими. Мы воспринимаем информационное сообщение; по мере то- го, как мы его принимаем (= инкорпорируем), мы интуитивно схватываем то, что кажется заслуживающим присвоения; усваивая такую информацию, мы пытаемся понять ее по-своему, сравнивая с другими порциями информации; удерживаем одни части сообщения и отбрасываем (= элиминируем) другие; наконец, мы пере- даем сообщение другому лицу, в интеллектуальном аппарате которого соответст- вующее усвоение или оплодотворение повторяется. И так же как модусы взрослой генитальности могут нести более или менее искажающий отпечаток ранних опы- тов модуса органа, так и интеллектуальность человека – к радости или к огорче- нию – может характеризоваться недоразвитием или сверхразвитием того или ино- го из основных модусов. Кто-то набрасывается на знания столь же жадно, как та коза (персонаж комиксов), которую другая спрашивала, удалось ли ей съесть за 101 последнее время свежую книгу. Кто-то затаскивает свои знания в угол и грызет их там, как кость. Еще кто-то превращает себя в склад информации, вообще не наде- ясь когда-либо переварить ее. Некоторые же предпочитают источать и расточать информацию, которая не усвоена и не усваиваема. А интеллектуальные насильни- ки упорствуют в том, чтобы их мнения считались обязательными, пробивая защи- ту невосприимчивых слушателей. Однако все это – карикатуры, лишь иллюстрирующие тот факт, что не только зрелые половые сношения, но и любой другой тип связей развивается на основе правильной (или неправильной) пропорции прегенитальных модусов органа, и что каждую форму связи можно охарактеризовать относительной взаимностью модусов подхода или односторонними формами агрессии. Чтобы установить кон- кретную пропорцию, социетальный процесс использует раннюю сексуальную энергию, так же как ранние модусы подхода. Он доводит дело до конца благодаря традиционному воспитанию фрагментарных влечений, с которыми человеческое дитя появляется на свет. Другими словами, там, где фрагменты инстинкта у дете- ныша млекопитающих животных собираются (относительно) более полно за (от- носительно) более короткое время посредством инстинктивной заботы со стороны его родителей, гораздо более фрагментарные паттерны человеческого дитя нахо- дятся в зависимости от предписаний традиции, которая направляет и наделяет значением родительские реакции. Исход этого более вариабельного завершения паттернов влечения посредством традиции (знаменитого как раз совместными достижениями и изобретательными специализациями и усовершенствованиями) навсегда привязывает индивидуума к традициям и институтам социального окру- жения его детства и оставляет незащищенным перед (не всегда логичной и спра- ведливой) автократией его внутреннего правителя – совести. Э. Торндайк ПРИНЦИПЫ ОБУЧЕНИЯ, ОСНОВАННЫЕ НА ПСИХОЛОГИИ 1 |