Типичные и синкретичные конструкции с союзом что. культура речи сборник 2016. армавирский государственный педагогический университет институт русской и иностранной филологии кафедра отечественной филологии и журналистики
 Скачать 3.63 Mb.
|
|
Примечания Бабенко Л. Г. Лексические средства обозначения эмоций в русском языке. Свердловск, 1989. Большая Советская Энциклопедия. М., 1978. Т. 30 (БСЭ). Буянова Л. Ю., Нечай Ю. П. Эмотивность и эмоциогенность языка: механизмы экспликации и концептуализации. М. : Флинта; Наука, 2016. Вудхаус. Фамильная честь Вустеров. М., 2006. Додонов Б. И. Эмоция как ценность. М., 1978. Калечиц Е. П. Переходные явления в области частей речи. Свердловск, 1977. Карпов Л. П. Междометные слова и выражения русского языка и их основные синтаксические функции : автореф. дисс. … канд. филол. наук. Ростов н/Д, 1971. Лазариди М. И. Номинативно-функциональное поле психических состояний в современном русском языке : автореф. дисс. … д-ра филол. наук. Волгоград, 2001. Маклаков А. Г. Общая психология. СПб., 2007. Современный словарь иностранных слов. М., 1992 (ССИС). Устинова Н. Н. Глагол как средство концептуализации эмоций в языковой картине мира (на материале языка художественных текстов) : дисс. …канд. филол. наук. Краснодар, 2004. Чертов Л. Ф. Знаковость: опыт теоретического синтеза идей о знаковом способе информационной связи. СПб., 1993. Шаховский В. И. Эмоции: долингвистика, лингвистика, лингвокультурология. М., 2009. Wodehouse P. G. The code of the Woosters. М., 2008. Н.П. Селина г. Армавир, Россия НОМИНАЦИОННО-РЕЛЯТИВНОЕ СЛОВО В УСЛОВИЯХ СИНТАКСИЧЕСКОЙ БИНАРНОСТИ Среди бинарных конструкций со словом только выделяются предложения с признаками сочинения и подчинения. И те и другие обладают свойствами синкретизма. Сама природа этих предложений может квалифицироваться неоднозначно. Если слово только рассматривается как ограничительная частица (с элементами модальности), входящая в состав одной из предикативных частей полипредикативной конструкции, то такое предложение может быть определено как бессоюзное. На наш взгляд, следует учитывать гибридный характер слова только на границе пропозиций, что и даёт нам основание рассматривать их как союзные конструкции. Полипредикативные конструкции со словом только (вне сочетаемости с сочинительными или подчинительными союзами) занимают переходное положение между сочинением и подчинением. По характеру выражаемых отношений слово только является показателем различных видов синтаксической зависимости. Оно может участвовать в выражении причинных, условных и др. отношений подчинительного характера. Следует заметить, что части сложного предложения со словом только могут обладать и свойствами сочинения: компоненты не обнаруживают деформации, обладают формальным сходством с простыми предложениями. Это и отличает его от собственно сочинительных или подчинительных союзов: союзное только не включается в состав маркируемого им простого предложения. Но по характеру отношений, выражаемых с помощью этого слова, оно аналогично подчинительным и сочинительным союзам, а по способу выражения связи между частями сложного предложения или между самостоятельными предложениями оно во многом сходно с союзами сочинительными и присоединительными. Мы отмечаем, что слово только в полипредикативной конструкции способно создавать те же отношения, что и в монопредикативной: ограничения (противопоставления и исключения), градации. Но сложность компонентов конструкций, имеющих своё особое внутреннее строение, влечёт за собой проявление вышеназванных отношений в своеобразной форме – ограничительное значение проявляется как отношение одной предикативной единицы к другой. Таким образом, гибридное слово только – средство выражения или конкретизации этих отношений. На фоне несоответствия информаций оно выражает либо отношения исключения, либо противопоставления. Исключение возникает на фоне полного отрицания или полного утверждения. Всё это совершалось в полном безмолвии, только свежая земля и щебень, сваленные около могилы, осыпались и шуршали под сапогами. (В. Шишков. Емельян Пугачев). Анализируя конструктивно-синтаксические функции лексемы только в условиях синтаксической бинарности, мы рассматриваем это слово в качестве гибридной единицы – союзной скрепы (и с точки зрения семантики, и с точки зрения функции). В конструкции она занимает союзную позицию, относительно неподвижную; элиминация слова только ведет к нарушению логико-семантического и синтаксического единства. Остановимся на характере смысловых отношений, выражаемых словом только в полипредикативной конструкции, представляющей одно высказывание. Самый распространённый из них – это противительный. М.В. Ляпон выделяет в сфере противительности два принципа: принцип антитезы и принцип компромисса. Экспликаторы компромисса (союз но и его аналог только) вносят корректив, поправку, ограничивающую или корректирующую сказанное в предшествующей части. Мы разделяем её точку зрения о том, что противительный компромисс базируется на частичном несоответствии, а экспликаторы этого принципа фиксируют внимание на детали или обстоятельстве и накладывают ограничение на абсолютную истинность сообщаемого… В этом смысле собственно противительные экспликаторы выступают как модальные корректоры. Характер смысловых отношений в названных конструкциях мы будем определять, опираясь на положения Н.Н. Холодова, однако спорным, на наш взгляд, является его точка зрения на слово только как на союз, т.к. ограничительная семантика лексемы только сохранена. Следует отметить, что наиболее употребительны в современном русском языке конструкции, в которых союзная скрепа только выражает значение ограничительного исключения частного явления из общего порядка. В названных случаях она вступает в парадигматические отношения с союзами а, но. Вышел Остап и замер: у самых дверей кузни пляшет чёрный конь, а на нём женщина большой красоты, в длинном бархатном платье, с хлыстом, с вуалькой, спокойная, только глаза смеются из-под вуальки. (Из журнала «Новый мир»). Исследуемый материал показал, что ограничение может быть основано на выделении сходства с помощью различий (в том числе в разное время существования предмета). В руках у него был такой же чёрный портфель с блестящей пряжкой, только ручка была в нескольких местах потрескавшейся. (В. Астафьев. Кража). Отблески пламени дрожали по-прежнему на его лице, не оживляя мёртвой кожи, только глаза больного горели угасающим огнём. (М. Горький. Мать). А ты зарос, как поп, только наперсного креста не хватает. (К. Симонов. Живые и мёртвые). В предложениях со скрепой только (синонимичной союзу но) возможны и иные отношения: - ограничение положительного явления наличием отрицательного факта (на фоне яркого противопоставления): На порубке одни пни виднеются, только не радуют они глаз лесника. (В. Солоухин. Владимирские проселки). - ограничение одного модального плана другим: Хотел бы помочь матери, только сил не хватает после ранения. (И. Грачев. Былое). В.А. Белошапкова относит подобные конструкции к предложениям «препятствующего ограничения», в которых смысловые отношения формируются следующим образом: явления соотносятся так, что второе составляет препятствие для осуществления или собственно первого явления или возможных его следствий. Мы отмечаем, что в конструкциях препятствующего ограничения слово только при глаголах в форме сослагательного наклонения способно развивать отношения единственного условия для ликвидации имеющегося препятствия. Отметим, что в структуре предложения слово только может употребляться с факультативными сочинительными союзами. Это предложения ограничивающего исключения. Такие предложения имеют единый модально-временной план, а, следовательно, модально-временные характеристики частей совпадают. В нашей выборке подобные конструкции редки: Ветер выл в проводах, только уставшие путники ничего не слышали. (И. Грачев. Странники). Старик аккуратно разложил белые, и жёлтые, коричневые грибы на столе, только красные мухоморы попали в старую корзину. (В. Солоухин. Созерцание чуда). В нашей картотеке есть примеры, которые А.Ю. Чернышева относит к предложениям препятствующего ограничения, в препозитивной части которых «может называться и осуществившееся действие, но напрасное, бесполезное, а в постпозитивной – действие, которое является помехой тому, что могло бы следовать за первым: Купил вон я баранок, только их никто не ест». Отметим, что ограничительные отношения, выражаемые лексемой только, могут приобретать оттенок уступительности. Грибов к вечеру набрали полный короб, только настроение от этого не прибавилось. (В. Солоухин. Мёд на хлебе). Изразцовую печь – душу дома – сложили, только это было последнее творение Орлова. (В. Солоухин. Дом и сад). Наблюдения показывают, что в этих предложениях, как правило, сообщается о двух явлениях, второе из которых ограничивает первое, обесценивая его. Первая предикативная часть предложений может иметь в своём составе глаголы с семантикой неделания, незаинтересованности (не знаю, не понимаю, не вникаю, не интересуюсь и т.п.). Не знаю, приговаривала ли она, что в рот не возьмёт эту отраву, или уговорил я, что и не надо, только грибы поджарила она. (В. Солоухин. Созерцание чуда). То ли лето было знойным, то ли шефы оказались старательными, только территорию под новую застройку осушили к сроку. (Из газеты «Армавирский собеседник»). Языковые факты свидетельствуют, что противительные отношения в конструкциях со словом только могут осложняться сопоставительным значением: Истинный сын гор не плачет, он только огорчается. (Из газеты «Аргументы и факты»). Показательно, что в предложениях подобного типа смысловые отношения представляют собой противопоставление неистинного изображения ситуации истинному: Я не упала, я только поскользнулась. Особо следует сказать о слове только как единице полифункциональной, которая сохраняет семантическое единство в прикомпонентной, «партикулярной» и в союзной позициях и приобретает способность функционировать в качестве собственно союза [Е.А. Стародумова 2002:105]. Эту точку зрения отстаивают Е.А. Стародумова, Н.Н. Холодов и А.Е. Орлов [18:106; 33:86; 38:103]. В монографии Е.А. Стародумовой приводятся следующие примеры: Я услышал тихие, едва уловимые ухом звуки, похожие на заглушённые крики зайца, только тоном выше и много слабее. (Арсеньев. По Уссурийскому краю). Ему иногда казалось, что оригинальность – тоже глупость, только одетая в слова, расставленные необычно. (М. Горький. Жизнь Клима Самгина). К истории я не охладел, только в четвёртом классе меня занимали уже не греческие богини, а более близкое прошлое. (И. Эренбург. Люди, годы, жизнь). Лексема только в соответствии со своей семантикой используется как конкретизатор при определённых союзах. С соединительными и противительными союзами частица только образует как контактные, так и дистантные союзные соединения (союзные скрепы). И только. Союз и используется при различных отношениях между пропозициями соединительных, противительных, уступительных и др., что связано с его семантической нейтральностью. Мы считаем, что семантически слово только конкретизирует значение и, внося сему ограничения в союзное соединение, равноправным членом которого становится только. Слово только способно выделять, противопоставляя, на фоне ограничения: В ресторане все столики были заняты, и только за столиком в дальнем углу сидел один человек. (В. Солоухин. Мать-мачеха). Легко было заметить, что в толпе не каждый сам по себе, что люди ходят всё больше парами, или по нескольку человек, и только Дмитрий болтается один, неприкаянный, никому не нужный. (В. Солоухин. Мать-мачеха). Разумеется, прозорливый читатель уже давно угадал, что я с самого начала к тому клонил, и только он досадовал на меня, зачем я даром трачу бесплодные слова и драгоценное время. (Ф. Достоевский. Братья Карамазовы). Крыть было нечем, и только один аргумент остался – зрелость. (В. Солоухин. Созерцание чуда). Всё забылось с годами, и только лицо одинокого старца не давало покоя его душе и разуму. (Из газеты «Комсомольская правда»). Необходимо отметить, что в союзной скрепе и только сочинительный союз создаёт классическую схему построения полипредикативной конструкции, слово только выступает как семантико-функциональный конкретизатор. Думается, что, если бы не было в осине совсем никакой пользы, и только ради этих грибов стоило бы ей расти на земле и украшать землю. Ср.: … не было в осине совсем никакой пользы, только ради этих грибов стоило бы ей расти на земле и украшать землю. (В. Солоухин. Созерцание чуда). Наблюдения показывают, что в конструкциях с союзом но регулярно формируются противительные отношения, которые определяются как семантика «иначе, не так, как все, против ожидаемого». Вторичная скрепа только имеет сходство с союзом но. Она в той или иной степени содержит пресуппозицию ожидания. Наличие данной пресуппозиции легко прослеживается в употреблении слова только, изолированном от союза (только в приглагольном употреблении). Вокруг кричали, хлопали в ладоши, размахивали руками, хохотали, но я только стояла на месте, не шевелясь, как будто Змей Горыныч вбил меня палицей по колено в землю. (И. Хургина. Юность). Ср.: Вокруг кричали, хлопали в ладоши, размахивали руками, хохотали, я только стояла на месте, не шевелясь, как будто Змей Горыныч вбил меня палицей по колено в землю. Необходимо подчеркнуть, что так ведёт себя вторичная скрепа только в конструкциях с ведущим предикатом: Постепенно Геля поняла, что можно очень просто облегчить своё существование, но только не могла говорить неправду. (В. Солоухин. Мать-мачеха). Корреспонденты доставляли ему много хлопот, но он только становился крепче. (Из газеты «Комсомольская правда»). Когда-нибудь ты поймешь меня, но только я не доживу до той минуты. (И. Грачев. Былое).  П.А. Семенов г. Санкт-Петербург, Россия К ВОПРОСУ О РОЛИ ФОНОЛОГИИ И ОРФОГРАФИИ В ФОРМИРОВАНИИ ЛИНГВИСТИЧЕСКОГО МИРОВОЗЗРЕНИЯ И ВОСПИТАНИИ РЕЧЕВОЙ КУЛЬТУРЫ СЛОВЕСНИКА 1. Постановка вопроса. Важность письма как величайшего изобретения человечества подчёркивалась многими писателями, учёными, общественными деятелями. «Без письменной фиксации, – заметил четверть века назад Л.Р. Зиндер, – невозможно было бы ни накопление, ни передача того огромного количества сведений, какими обладают все современные многообразные отрасли знания <…>. В наши дни, когда получило распространение радио, звуковое кино, телевидение и магнитная запись речи, печатное слово продолжает играть первенствующую роль в передаче самой разнообразной информации» [Зиндер, 1987:3]. Повсеместное вытеснение традиционного письма другими способами коммуникации, массовая компьютеризация и связанное с ней активное внедрение в нашу письменную культуру различных орфографических «редакторов», «новой» орфографии и «новояза», разного рода «смайликов» и прочих подобных изобретений – не только не снимает проблемы повышения орфографической грамотности, но, напротив, ставит её ещё более остро: современные выпускники школ совершенно разучились писать «от руки» и зрительно воспринимать письменный текст. Губительные последствия для культуры, связанные с этим процессом, пока трудно даже прогнозировать. На этом фоне вот уже многие годы в СМИ раздаются голоса, что школьный курс русского языка учит «не тому» и «не так»: вместо того, чтобы учить школьника говорить, дискутировать, излагать и отстаивать свою «точку зрения», вместо обучения «правилам Грайса» и прочим англосаксонским премудростям, наша школа с упорством, достойным лучшего применения, настойчиво вдалбливала в течение десяти лет «правописание безударных гласных в корне слова». Согласиться с подобными «рацпредложениями» нельзя. Именно они во многом и привели к тем удручающим результатам, которые из года в год показывают ЕГЭ по русскому языку, письменные работы студентов и абитуриентов. К сожалению, весьма невысок и уровень орфографической грамотности многих учителей-словесников. Русская грамматика «логоцентрична», т. е. всё в ней замыкается на слове. Будучи языком флективно-синтетического строя, русский язык во многих случаях одним словом способен выразить смысл, для передачи которого иному языку может потребоваться объёмная фраза. Перефразировав М. Горького, можно сказать, что наша орфография – наша гордость. Она интуитивно отразила в своем устройстве эту сосредоточенность русской культуры на Слове. Она устроена так, что грамотно писать по-русски можно, только зная все свойства слова: его орфоэпию, значение, происхождение, «родственные связи», строение, частеречную принадлежность и даже синтаксическое употребление (жареный карась и жаренный на постном масле карась). Русская орфография учит думать над словом, подыскивать его близких и дальних «родственников», заставляет обогащать словарный запас – работать с самыми разными сторонами языка, интимно чувствовать русский язык. Получается, что работа с орфографией является в системе лингвистического образования как раз тем звеном, ухватившись за которое, можно вытащить всю цепь, а при изъятии которого, напротив, вся цепь распадётся. В настоящей статье речь пойдет о лингводидактических возможностях фонологического транскрибирования, о его роли в воспитании орфографической культуры словесника и формировании его лингвистического мировоззрения. Использование на занятиях разных типов лингвистической транскрипции является средством познания разных сторон устройства слова. Особый интерес для орфографии представляет морфонематическая транскрипция, идея которой впервые была высказана в известной статье Р.И. Аванесова о трёх типах лингвистической транскрипции [Аванесов, 1974:43-70]. 2. Необходимость морфонематической транскрипции. Работа Р.И. Аванесова была попыткой спасти от критики концепцию Московской фонологической школы (МФШ), видным представителем которой он был. Это – своего рода уточнение положений, выработанных Р.И. Аванесовым в соавторстве с В.Н. Сидоровым в «Очерке грамматики русского литературного языка» [Аванесов, Сидоров, 1945]. Так, в «Очерке…» представлены не три типа транскрипции, а два (фонетическая и фонематическая); о двух типах транскрипции писали и другие представители МФШ, например, М.В. Панов [Панов, 1979]. Именно фонематическая транскрипция МФШ, будучи прочно связанной с «московской» теорией фонем, и вызвала наибольшее число нареканий. В частности, обстоятельную и остроумную критику концепции МФШ и предлагаемых Р.И. Аванесовым транскрипций дал в своё время А.Н. Гвоздев [Гвоздев, 1963:115-122, 185-195]. Напомним основные уязвимые места этой транскрипции. Так, с позиций МФШ, фонематическая транскрипция слов волы, пруд выглядит почти как их орфографическая запись: <воли>, <пруд>, т. е. в безударном положении в слове волы выступает фонема <о>, как и под ударением в слове вол; на конце слова пруд выступает фонема <д>, как и в слове пруды. Устанавливать фонемный статус звуков в слабых позициях было предложено по сильным позициям (подбиралось слово с той же морфемой, но такое, чтобы соответствующий звук находился в сильной позиции; соответствующая сильная фонема и провозглашалась единственной и неизменной при любых фонетических видоизменениях данной морфемы). Такой способ установления фонемного статуса звуков слабых позиций получил название «морфемный критерий». Однако при таком подходе оставались трудноразрешимыми, по крайней мере, три вопроса: а) как устанавливать фонемный статус звука в «непроверяемых» (абсолютно слабых) позициях: топор, калач, тет-а-тет, впредь; б) как устанавливать фонемный статус звука в случаях с неоднозначной проверкой (творец – творчество, тварь; свадьба – свадебный, сватать); в) как устанавливать фонемный статус звука в словах, допускающих разные варианты морфемной членимости (учитывать ли этимологическое родство слов или принимать во внимание только синхронные отношения производности)? Можно ли, скажем «д» в слове впредь проверить наречием впереди? Как вообще установить, утратилась ли в современном русском языке связь между теми или иными этимологически родственными словами или она продолжает осознаваться носителями языка? На все три вопроса ЛФШ даёт однозначный, опирающийся на единое методологическое основание ответ. Коль скоро фонема – это «психологический эквивалент звука речи» (Бодуэн де Куртенэ), то при определении фонемного статуса любого произносимого звука в любой позиции следует опираться на акустическое впечатление, на языковую компетенцию носителей данного языка. Этот метод был назван Л.В. Щербой «субъективным» (в том смысле, что предлагается обращаться к языковому чутью говорящего субъекта, к тому, с каким звуковым типом он ассоциирует тот или иной произносимый звук). Фонематическая транскрипция слов волы, творец, топор выглядит следующим образом: <валы>, <тварец>, <тапор> – поскольку именно с «а» ассоциируется у носителей русского литературного языка звук, произносимый в этих словах в безударном положении. Если мы произнесём изолированно, вне какого-либо контекста слово [валы], то будет совершенно неясно, идёт ли речь о животных или, например, о коленчатых валах. То же следует сказать и о произнесенном слове [прут]: что имел в виду говорящий – водоем или сломленную ветвь? Таким образом, в соответствии с акустическим восприятием носителей русского языка фонематическая транскрипция слов пруд, прут, код, кот будет выглядеть следующим образом: <прут>, <кот>, а фонематическая транскрипция слова впредь – так: <фп’р’эт’>. Что касается фонологической теории МФШ, то она не даёт однозначных и непротиворечивых ответов на поставленные выше вопросы: а) в абсолютно слабой позиции выступает так называемая гиперфонема (т. е. фонема, всегда находящаяся в слабой позиции. Р.И. Аванесов предложил обозначать её в транскрипции с помощью различных символов: – для гласных гиперфонем и различные индексы для согласных – <д1>, <д2>, <д3>. М.В. Панов использует в этом случае дроби: <та/опор>, <ка/олач>, <в/фп/п’р’эд’/т’> (топор, калач, впредь). С точки зрения щербовской фонологии и его «субъективного метода», понятие «гиперфонема» теряет всякий смысл. Что значит фонема «альфа» или фонема «икс»? Это значит, что носители языка не осознают, что они произносят? Не идентифицируют произнесенный звук ни с каким инвариантом? На каких собственно фонологических основаниях базируется различие между вда и тпор? б) в случаях с двоякой проверкой (т. е. где в сильной позиции возможны обе фонемы – тварь и творчество) при установлении фонемного статуса звука в слабой позиции избирается «этимологически первичный» звук (т. е. по существу вносится диахронический критерий); при этом «этимологически первичный» звук устанавливается конвенцией кружка специалистов; в) в случаях типа впредь, натощак, где этимологическая проверка, в общем, возможна (впереди, в огонь, на тощий желудок, наголову, набело), более того, этимология достаточно прозрачна, Р.И. Аванесов, напротив, почему-то склоняется видеть беспроверочные написания и ставить гиперфонему (т. е. по существу главенствует сугубо синхронный подход). Весьма странно в этой связи выглядят заявления московских фонологов о том, что «такое транскрибирование максимально освобождено в этом плане от субъективизма, в частности, от оглядки на личностное восприятие звуковой материи, колеблющееся в весьма значительном диапазоне даже у одного и того же индивидуума. Это делает такой выбор (выбор фонемы – П. С.), с одной стороны, предельно объективированным и социализированным, т. е. однозначно совпадающим у всех, кто бы ни производил его, что как раз и свидетельствует о его объективности, а с другой – мотивированным, рационально объяснимым. А если объяснимым, значит, понятным, что имеет решающее значение в лингводидактическом аспекте» [Задорожный, 1999:38-39]. Как видно из приведённых выше примеров и из предложенных московскими фонологами «ответов», позиция МФШ отнюдь не лишена «субъективизма», только субъективизм здесь проявляется не в оглядке «на личностное восприятие звуковой материи», а в оглядке на языковую компетенцию личности при подборе однокоренных и одноструктурных «проверочных» слов. Таким образом, от щербовского «субъективного метода» (который, заметим, вовсе не плох) не отказываются, а просто переносят его на другой уровень. Вот почему подобное «фонологическое» транскрибирование, опирающееся на весьма уязвимые теоретические положения, было вполне справедливо раскритиковано А.Н. Гвоздевым. Всё это заставляло вносить коррективы в теорию, и в арсенале МФШ, наряду с понятиями «сильная» и «слабая» позиции, появляются «сильная» и «слабая» фонемы. Сильной называется фонема, стоящая в сильной позиции, слабой – фонема, стоящая в слабой позиции. Вопрос об «акустико-физиологическом содержании» слабых фонем снимается, и все они (не только гиперфонемы) превращаются в «альфы» и «иксы»; появляется новая фонематическая транскрипция, напоминающая китайскую грамоту: пруд – <прут1>, волы – <вaли>, топор – <тaпор>, калач – <кaлач>, впредь – <ф1п2р’эт’1>. Таким образом, безударные гласные в словах волы и топор, конечные согласные в словах пруд и впредь функционально уравниваются (что объективно сближает Р.И. Аванесова с ЛФШ), тогда как ранее (в «Очерке…» 1945 г.) в словах волы и пруд выделялись «полноценные» фонемы <о> и <д>, а в словах топор и впредь – гиперфонемы. В результате транскрипция, прежде именовавшаяся фонематической, становится третьим видом транскрипции – морфонематической. Такое изменение позиций представляется более корректным. Морфонематическая транскрипция понимается как более высокий уровень лингвистической абстракции, при котором морфема реконструируется в своем «идеальном» виде, в таком, как если бы все фонемы, входящие в её состав, находились в сильных позициях. Зачастую в таком «идеальном» виде морфема не может встретиться ни в одном из реальных слов, так как хотя бы одна из фонем всё равно находится в слабой позиции, но эвристическая ценность такой транскрипции несомненна. (Ср., напр., морфему -молод- в словах <молат>, <маладой>, <малотка>, <малод’ин’к’ий> – в морфонематической транскрипции она везде будет изображаться как <молод>). 3. Возможность построения морфонематической транскрипции в концепции ЛФШ. Исследователи, принадлежащие к МФШ, почему-то считают, что идея морфонематической транскрипции (как, впрочем, и «полноценной» фонематической) осуществима только в рамках МФШ, так как всецело связана с «московским» пониманием фонемы и с используемым этой школой морфемным критерием. Ср. весьма характерное замечание М.И. Задорожного: «…при фонологическом транскрибировании с ориентацией на МФШ имеющийся и приобретаемый лингвистический багаж (как теоретический, так и практический), образно говоря, не лежит мёртвым капиталом, а всё время пускается в оборот. В результате в сферу фонематического анализа вовлекаются и тем самым упрочиваются знания о самых различных аспектах языка. В отсутствии такого оборота, в фактическом изолировании фонемы от единиц других языковых ярусов как раз и состоит крупный лингводидактический недостаток соответствующего транскрибирования по ЛФШ, которое характеризуется в этом отношении исключительной бедностью как по содержанию, так и по используемым приёмам» [Задорожный, 2000:313]. Очевидно, что идея морфонематической транскрипции не противоречит и фонологической теории ЛФШ, только транскрипции, вроде <дуб>ки или <вол>ы не должны восприниматься как отражение действительного фонемного состава данных словоформ; подобная транскрипция должна восприниматься как реконструкция «заглавных» (этимологически первичных) фонем фонемного ряда, что имеет несомненную ценность и для понимания позиционных чередований, существующих в данном языке, и для уяснения устройства орфографической системы данного языка. В отличие от понятия гиперфонемы, теоретически малопродуктивного, а практически трудновыводимого (ср. топор и натощак), различение сильных и слабых позиций фонем весьма продуктивно и действительно отражает языковую реальность. Это было отмечено Л.Л. Буланиным в его курсе фонетики: «Учение о сильных и слабых позициях, очень важное и ценное, введено в русскую фонетику представителями Московской фонологической школы (Н.Ф. Яковлевым, В.Н. Сидоровым, Р.И. Аванесовым, П.С. Кузнецовым, А.А. Реформатским)» [Буланин, 1970:70] . И здесь же Л.Л. Буланин излагает своё понимание сильных и слабых позиций: «Позиция нейтрализации по какому-либо признаку является слабой для данной пары фонем (например, конец слова для звонких и глухих). Сильной позицией называется такая, в которой данная пара фонем различается» [Там же]. Таким образом, сильная позиция – это позиция максимального различения, т. е. такая позиция, в которой различается максимальное число фонем данного языка; слабая позиция – это такая позиция, в которой возможны не все фонемы данного языка (в безударном положении в русском литературном языке невозможны гласные среднего подъёма, перед мягкими зубными невозможны твёрдые зубные и губные, перед звонкими невозможны глухие и т. п.). Ср. как это выглядит на схеме для гласных:
Изложенное понимание сильной и слабой позиции хорошо согласуется с традиционным пониманием фонетического закона, предложенным ещё младограмматиками. Слабой является та позиция, где действуют живые фонетические законы, т. е. происходит регулярный (не знающий исключений) переход одной фонемы в другую: фонема регулярно переходит в | ||||||||||||||